— Смотрите-ка, да тут и вправду Азия с Европой! Давайте выпьем по чашке до и после обеда, почувствуем себя на часок европейцами!
Сунь не проявила энтузиазма, а Синьмэй усомнился в качестве кофе и предложил сначала расспросить полового. Половой не знал сорта кофе, но заверил, что напиток ароматный и сладкий, на чашку кладут целый пакетик. Синьмэй заподозрил, что речь идет о «кофейном сахаре», излюбленном лакомстве детей.
— Но откуда тогда молоко? Разве что добавляют порошковое, — вставила Сунь.
— Полно привередничать, пусть добавляют любое, лишь бы не от той бабы. Неси три чашки! — обратился Фан к половому.
Сунь при этих словах кокетливо сморщила носик, а Чжао покраснел и попросил Фана выражаться осторожнее.
Половой принес кофе, действительно черный и пахучий, но сверху плавала какая-то белая пена. Согласно объяснению полового — «вершки от молока». Синьмэй предположил, что это не вершки, а плевки. Рассерженный Фан пить его отказался, к нему присоединилась Сунь. Тогда Синьмэй попросил прощения и сказал, что тоже не будет пить, причем для вящей убедительности плюнул в свою чашку. Получилось действительно нечто похожее на то, что там уже плавало. Фан обругал безобразника, но Сунь посматривала на обоих со спокойной улыбкой, как мать на расшалившихся детей.
Половой принес еду. Заказанное Синьмэем ассорти оказалось мучнистой жижей с какими-то костями и обрезками окорока. Синьмэй поморщился, а Фан в отместку ему заметил, что содержимое чашки весьма похоже на выделения из носа. Заменить блюдо половой отказался, всем пришлось есть лапшу из рисовой муки, тоже весьма подозрительную на вид. Платя по счету, Синьмэй сказал:
— Хорошо еще, Ли и Гу сейчас не с нами, а то они убили бы нас за такое транжирство.
Перед сном решили посидеть на улице — от коптилок в комнатах было еще темнее. После переутомления всех охватило неестественное возбуждение, даже Сунь много говорила и смеялась, а мужчины дали волю своему озорству. Вдруг девочка лет четырех, скребя обеими ручонками в голове, с плачем подбежала к толстой хозяйке харчевни. Та, придерживая одной рукой спящего младенца, запустила все пять колбасок другой руки в волосы дочери. Ловким движением она ухватывала и тут же приканчивала насекомых. Потом велела девочке подставить руку и стала складывать в нее трупы казненных врагов. Когда девочка досчитала до десяти, компания не выдержала и ушла с улицы. Сунь посоветовала перед сном осмотреть постели, но, как на грех, села батарейка в фонарике. Синьмэй успокоил товарищей:
— Ничего, усталость превозможет чесотку, а утром решим, как быть.
Но только Фан собрался заснуть, как зачесалось — сначала в одном месте, потом в другом, потом зуд пошел по всему телу и, казалось, даже забрался внутрь. Словно блошиный рынок переселился с Монмартра в «Отель Европа-Азия», словно здесь открылся всемирный форум прыгающих и ползающих паразитов. Скоро на Фане не осталось живого места. Едва он чувствовал новый укус, рука молниеносно устремлялась к очагу поражения, но вот он разжимал пальцы, и кровососа в них не оказывалось. Раздавив наконец одного клопа, он испытал моральное удовлетворение и понадеялся, что теперь уснет. Но участь одного не послужила острасткой для остальных. Скоро Фан совсем лишился сил, начало туманиться сознание; оставалось лишь, следуя примеру всемилостивейшего Будды, отдать свое тело на съедение если не тиграм, то паразитам. О людях с тонким слухом немцы говорят: «Er hört die Flöhe husten»[111], но в ту ночь определенно можно было расслышать не кашель насекомых, а отрыжку насытившихся тварей.
Наутро Фан не без удивления обнаружил, что не съеден дочиста и не достиг нирваны. С соседней кровати донесся голос Чжао:
— Ага, еще одна! Ну, как — нравится тебе моя кровь?
— Что ты там делаешь? Беседуешь с блохами?
— Нет, я поймал пару клопов и блоху, раздавил — и смотрю, как полилась собственная моя кровушка. Сколько же они выпили! Так ведь и жизни можно лишиться. Ага, попалась! Нет, ускользнула, проклятая. Хунцзянь, интересно, почему при таком множестве кровососов хозяйка этого заведения не худеет?
— Может быть, она их специально разводит для сбора крови постояльцев? Смотри, тебе предъявят счет за каждого убитого клопа. Собирайся, пойдем искать другое пристанище.
Приятели разделись, вытрясли, дрожа от холода и смеха, насекомых, спрятавшихся в складках белья, и оделись вновь. У выхода они столкнулись с Сунь; лицо у нее было в красных пятнах и сильно пахло одеколоном. Она созналась, что тоже мучилась всю ночь. На автобусной станции их ждала записка Ли и Гу, сообщавшая, что они остановились возле железнодорожного вокзала. Рассчитываясь с хозяйкой, Фан пожаловался на обилие блох. Но хозяйка не приняла упрека: у нее всегда было чисто, значит, насекомых завезли Фан и его товарищи.
День за днем они являлись на автобусную станцию — то прибывал чемодан, то привозили ящик. Прошло пять суток, но о железном сундуке Ли Мэйтина не было ни слуху ни духу. Он волновался, кричал, дважды звонил по междугородному телефону… Наконец сундук прибыл. Ли бросился проверять сохранность вещей, остальные тоже подошли, готовые посочувствовать. В сундуке оказалось множество выдвижных ящиков. Ли вынул один из них — он был набит карточками, как в библиотечном каталоге. Видя удивление окружающих, хозяин сундука самодовольно заявил:
— Это мое главное сокровище. В Китае могут сгореть все книги, но если мои карточки уцелеют, я смогу продолжать свои лекции.
Из любопытства Фан порылся в одном из ящиков. На каждой карточке было написано красными чернилами имя автора, фиолетовыми — название произведения и голубыми — текст. Фан удивился: зачем понадобилось переписывать общеизвестные вещи, но, почувствовав, что белесые глаза Ли из-под темных очков наблюдают за ним, воскликнул:
— Какая тщательность! Господин Гу, Синьмэй, вы не хотите взглянуть? Вот истинно научный подход!
— Взглянуть-то я взгляну, но перенять вряд ли сумею, — сказал Гу. — Ах, как вы хорошо пишете стальным пером, господин Ли, притом самыми разными почерками!
— Нет, сам я пишу некрасиво. Это мне мои студенты помогали. А дальше то же самое, можно не смотреть.
Но Гу, повторяя вежливую фразу «У хорошего наставника всегда талантливые ученики», полез дальше.
— А здесь уже не карточки!
— Это как будто европейские лекарства? — неуверенно произнесла Сунь.
— Да, это лекарства. Я их запас на дорогу, — ледяным тоном ответил Ли.
Влекомый любопытством, Гу вынул еще два ящика, не замечая выражения лица хозяина. В каждом лежали обернутые ватой и заткнутые пробками пузырьки. Ли Мэйтин нетерпеливо оттолкнул Гу Эрцяня:
— Хорошо, ничего не пропало, позвольте мне закрыть сундук.
— Пропасть-то не должно, но могло разбиться во время пересадок, — не без коварного умысла заметил Синьмэй.
— Вы думаете? Но я так тщательно обкладывал ватой, — говорил Ли, а руки его машинально выдвигали один ящик за другим. Оказалось, лекарства занимают не меньше половины сундука, и чего там только не было!
— Господин Ли, но вам одному столько за всю жизнь не понадобится! Наверное, Гао Суннянь поручил вам сделать закупки для университета?
Ли Мэйтин, как утопающий за протянутую руку, ухватился за подкинутую ему мысль:
— Конечно, конечно! Во внутренних районах европейских лекарств не найти, вдруг кто-нибудь из вас заболеет — вот тогда и вспомните мою заботу!
Синьмэй усмехнулся:
— Если сгорят все китайские книги, господин Ли восстановит их с помощью своих карточек. Если свалятся с ног все китайцы, он оживит их своими лекарствами.
— Господин Ли не только надежная опора университета, он, можно сказать, наш спаситель. — Но лесть Гу Эрцяня явно запоздала. Как Адам и Ева, он из-за своего любопытства лишился уготованного для него Ли Мэйтином рая. Следующей же фразой он еще больше испортил дело: — Кстати, что-то у меня горло побаливает. Если станет хуже, я попрошу у вас несколько таблеток.
Поскольку путники прожили и потратились в Цзиньхуа больше, чем предполагалось, Чжао предложил собрать у всех оставшиеся деньги и прикинуть, хватит ли до конца путешествия. Как он и думал, Ли и Гу взяли с собой не все подъемные. Наверное, еще оставили кое-что на карманные расходы — словом, вдвоем они сдали немногим более пятидесяти юаней. Остальные трое предъявили по семьдесят, но этого никак не могло хватить на всех. Решили дать Гао Сунняню телеграмму с просьбой перевести недостающую сумму на центральный банк города Цзиань. Чжао заявил, что до прибытия в Цзиань все деньги объявляются общественной собственностью, и траты, не вызванные суровой необходимостью, не разрешаются. Ли спросил, как будет с сигаретами, на что последовало предложение временно воздержаться от курения. Чжао добавил, что хотя он везет трубочный табак из Шанхая, однако курить больше не будет, чтобы не соблазнять других. Но Ли с такими ограничениями мириться не пожелал: покупать он больше не станет, но будет обходиться приобретенными ранее сигаретами. Вечером они купили плацкартные билеты третьего класса и на следующее утро прибыли в Интань. Несколько привязчивых блох, не в силах расстаться с полюбившимися им жертвами, затянули прощание с ними на всю ночь.
