Потрясенная, я стояла на школьном дворе, прижимая к себе рюкзак, когда увидела, что ко мне приближается завуч.
– Антуанетта, мы не ждали тебя сегодня. Мы же написали твоей матери. Разве она не получила наше письмо?
Я сказала, что почтальон обычно приходит уже после того, как я ухожу в школу, а она лишь поджала губы, и ее маленькие темные глазки скользнули куда-то поверх меня. Я молчала, все еще надеясь на то, что не услышу неизбежную неприятную новость. Наконец она снова заговорила:
– Ты не можешь посещать эту школу. Твоя мама сегодня получит наше письмо. – Должно быть, она заметила убитое выражение моего лица, когда с отвращением взглянула на меня, но ее ответом на мою немую мольбу стал очередной вопрос: – А чего ты ожидала после всего, что натворила? Нам все известно о тебе и твоем отце. Нам поступают телефонные звонки от родителей. Вчера вечером мы провели экстренное заседание педсовета и приняли единогласное решение: ты исключена из школы. Твои вещи из парты и раздевалки собраны. Они у меня в кабинете, пойдем, заберешь их.
Устав от бесконечных унижений, я попыталась возмутиться.
– Я ни в чем не виновата, – воскликнула я. – Это он меня заставил.
– Что, каждый раз заставлял? Не надо усугублять ситуацию враньем.
Выполнив свою неприятную миссию, она проводила меня до ворот.
– И не ищи контактов с девочками, их родители категорически против вашего общения, – были ее прощальные слова.
Я побрела прочь от здания, где провела столько лет своей школьной жизни. Это здесь я пыталась завязать первую дружбу, которая, как мне хотелось надеяться, продлится всю жизнь. Я закусила губу, чтобы не расплакаться, судорожно соображая, чем же заняться, чтобы оттянуть момент возвращения домой.
Я знала, что мама уже наверняка получила письмо. Какой будет ее реакция? Мне было страшно снова сталкиваться со стеной холода, которую она воздвигла между нами. Эта стена, кирпичик за кирпичиком, строилась все последние восемь лет. И теперь уже невозможно было ее снести. Последний камень был уложен, когда я призналась в своей беременности, и ледяное отчуждение матери было лишним доказательством того, что любовь, которую она когда-то испытывала ко мне, умерла. Я шла по улице, прижимая к себе рюкзак, плотно набитый учебниками, которые хранились в моей парте. Я робко думала о том, что уж бабушка меня не прогонит, ведь она любила меня, и с этой надеждой двинулась к ее дому.
Бабушка впустила меня и пошла на кухню заваривать чай. Меня так и не спросили, почему я прогуливаю школу, и мне стало ясно, что произойдет в ближайшие минуты. Она поставила передо мной чашку чая и села напротив. Выглядела она измученной от опустившейся на ее плечи тяжести вины сына, и ей предстояло принять решение, для нее непростое. Она нарушила семейную договоренность и попыталась уладить ситуацию миром:
– Я знала, что ты придешь сегодня. И знаю, что собирается сказать тебе Нора.
Должно быть, по выражению моего лица она догадалась, что я уже навестила кузину отца. Она вздохнула и, потянувшись через стол, накрыла мою руку своей.
– Антуанетта, выслушай меня. Твой отец – мой старший сын, и то, что он сделал, неправильно, я это знаю. Но мы не можем больше принимать тебя в своем доме.
Я непонимающе смотрела на нее. Она произносила слова, которых я больше всего боялась. Я отставила чашку и задала ей вопрос, на который и сама знала ответ:
– Вы все так думаете?
– Да, возвращайся к своей матери. Будет лучше, если она увезет тебя в Англию. Вы ведь оттуда родом.
Таким было наше прощание, потому что больше мы не виделись.
Я расправила плечи и, уходя, впервые не поцеловала ее. Я молча вышла из ее дома и пошла по улице, где никто со мной не здоровался. Я думала о теплом доме бабушки, о любви, которой меня там окружали. Вспоминала ее улыбку, когда она приветствовала нас по возвращении из Англии, и тут же перед глазами вставали ее поникшие плечи, согбенные под тяжестью вины сына. Я остро переживала потерю семьи, потому что знала, что мы расстались навсегда. Я понимала, что со временем отца простят, а вот меня нет, потому что любили меня не так сильно, как его. Больше мне некуда было идти, и я, загнав эту последнюю потерю в дальние уголки памяти, пошла домой, где меня ждала встреча с матерью.
Недели, пока мы ждали продажи дома и отцовской машины, проходили в холодном молчании, так что даже осуждающие взгляды и пересуды горожан, сопровождавшие меня в походах по магазинам, были не так страшны, как одиночество вдвоем с матерью. Я все время ждала хотя бы капли понимания и сочувствия от взрослых, но в конце концов оно пришло из совсем уж неожиданных мест. Наши соседи, которые, должно быть, в прошлом не раз слышали отголоски отцовских бурь, пригласили нас на ужин. Муж предложил свою помощь в мелком ремонте дома, чтобы продать его по более выгодной цене, а жена вызвалась помочь в упаковке вещей. На наше горе, откликнулся и хозяин местного магазина, единственный, кто осмелился заговорить со мной.
– Я всегда тебе рад, – сказал он. – Я слышал твою историю и хочу сказать, что у меня свое мнение на этот счет и оно не совпадает с тем, что говорят другие. Если кто-то будет груб с тобой, ему не место в моем магазине. Об этом я уже всех предупредил.
Но никто и не был со мной груб – меня попросту не замечали, как будто я была невидимкой, когда, с гордо вздернутым подбородком, не оглядываясь по сторонам, я ходила по магазину, выбирая покупки.
Моя мать сдержала слово и, если не считать случайного визита к соседям, которых прежде она считала людьми второго сорта, так и не выходила на улицу. Только когда дом был продан и мы были готовы двинуться в Белфаст, она соизволила рассказать мне о своих планах. Она договорилась об аренде маленького домика в пользующемся дурной славой квартале Шанкхилл, поскольку ничего лучшего мы не могли себе позволить. Вернуться в Англию она не могла: ей совсем не хотелось посвящать свою семью в подробности случившегося и говорить, что муж в тюрьме, и по этой же причине нельзя было отправить в Англию меня одну. Мне предстояло найти работу в Белфасте, с чем, собственно, я уже давно смирилась. Я решила, что буду искать работу вместе с жильем, чтобы убить сразу двух зайцев. Это дало бы мне независимость и позволило жить отдельно от матери. Я понимала, что Джуди не сможет остаться со мной, и знала, как буду скучать по ней, но моя мать тоже ее любила, и я не сомневалась в том, что она будет за ней ухаживать. Моя потребность сбежать от постоянного чувства вины перевешивала все остальное. Давняя мечта жить вдвоем с матерью, без отца, теперь превратилась в ночной кошмар. Я все еще любила ее, ждала от нее понимания и нежности, но она, замкнувшись в депрессии, совсем отдалилась от меня. Спустя два месяца после суда мы переехали в Белфаст.
Улочки с домами из красного кирпича, двери которых открывались прямо на тротуар, напомнили мне Коулрейн, но все-таки были шире и интереснее. Здесь было много магазинов, на каждом углу пабы и постоянный людской поток. Моя мать возненавидела город с первого взгляда, что было предсказуемо. Она чувствовала, что это конец ее мечты о счастливой жизни в Ирландии: она оказалась на самом дне, причем не по своей вине. Теперь в ней закипала ярость, подогреваемая общим недовольством жизнью. И это недовольство было вызвано, прежде всего, мною. Прошло два дня после нашего переезда, когда я объявила ей о том, что начинаю искать работу.
Утром я с оптимизмом кинулась изучать колонку вакансий в местной газете, обращая особое внимание на объявления о работе, предоставляемой вместе с жильем. Мне не терпелось съехать из дома. Просмотрев объявления, я схватила горсть монет и направилась к ближайшему таксофону.
На мой первый звонок ответила дружелюбная дама, которая сообщила, что ей нужна помощь в уходе за двумя маленькими детьми. Поскольку они с мужем ведут активную светскую жизнь, с малышами придется сидеть в среднем по четыре ночи в неделю, вот почему предоставляется проживание. Она вежливо поинтересовалась, не будет ли это проблемой для меня. Я поспешила заверить ее в том, что мне некуда ходить по вечерам, разве что проведать мать. Мы договорились о собеседовании.
Радуясь тому, что удалось сразу пробиться на интервью, я поспешила домой выбирать приличествующий случаю наряд. Остановившись на ярко-синей юбке и двойке в тон, я разложила их на кровати. Потом до блеска надраила черные туфли на широком каблуке, достала свежее нижнее белье, проверила, нет ли зацепок на чулках.
Довольная своим выбором, я спустилась на кухню, где подогрела кастрюли с водой, чтобы помыть голову и ополоснуться. Вглядываясь в мутное от времени зеркало над кухонной раковиной, я аккуратно нанесла макияж: матовый тональный крем, немного туши на ресницы, бледно-розовую губную помаду.
