В доме всегда царила атмосфера счастья. Было совершенно очевидно, что Дэвид и Роза не только заботливые родители, но и любящие супруги. Они напоминали мне семью тети Кэтрин, и с каждым днем я все больше радовалась тому, что живу в их доме. Я всегда знала, что, когда Дэвид приходит домой, мое место рядом с детьми – либо в детской, либо на кухне, поскольку чувствовала, что им с женой очень хочется побыть вдвоем. Я не раз замечала, как Роза, заслышав шум подъезжающей машины мужа, бросалась к двери встречать его.
Зная все это, я очень удивилась, когда однажды вечером они оба зашли в ванную. Я, стоя на коленях, купала детей. Я почувствовала их присутствие прежде, чем прозвучал голос Дэвида.
– Антуанетта, – расслышала я как будто издалека. – Тебя ведь так зовут, да?
Я подняла на него взгляд, и он прочитал правду в моих глазах.
– Моя жена заменит тебя. А мы с тобой спустимся вниз поговорить.
Дальше все шло, как в замедленной съемке. На дрожащих ногах я поднялась, пытаясь встретиться взглядом с Розой, словно искала в ней поддержку, но она отвернула от меня свое пылающее лицо. Чувствуя исходящее от взрослых напряжение, мои маленькие подопечные устремили на меня недоуменные взгляды, словно спрашивая, почему я перестала играть с ними.
Я медленно отложила намыленную губку, с которой уже капало на пол, и молча двинулась следом за Дэвидом в гостиную. Приглашения сесть не последовало, и я стояла перед хозяином, видя на его лице то же ледяное выражение, которое до этого так часто встречала на лицах других людей.
– Твой отец ведь не умер? – задал он вопрос, совершенно бессмысленный, поскольку ответ на него явно знал. – Он в тюрьме, а тебе повезло, что ты не оказалась в приюте. Разумеется, ты больше ни дня не останешься в этом доме. Иди в свою комнату, собери вещи и жди, пока я приду за тобой. Я отвезу тебя к твоей матери.
Я попыталась защитить себя.
– Это была не моя вина, и судья так сказал, – выпалила я в отчаянной немой мольбе поверить мне и разрешить остаться.
Его лицо исказила такая гримаса отвращения и злости, что я внутренне содрогнулась.
– Ты ведь не за его детьми присматриваешь, не так ли? Ты молчала целых семь лет, только необходимость аборта заставила тебя заговорить. Ты солгала даже доктору, с которым я беседовал сегодня днем. Из школы тебя исключили, потому что другие родители совершенно справедливо сочли невозможным твое общение с их детьми. – Я чувствовала, как он все больше распаляется от гнева. – Я хочу, чтобы ты немедленно покинула мой дом! – Он едва ли не прокричал это, и у меня не осталось никаких сомнений в том, что моей счастливой жизни в их семье пришел конец.
Когда я выходила из комнаты, мне вслед прозвучал его голос:
– Роза согласна со мной, если вдруг ты думаешь иначе. Она не хочет больше видеть тебя, так что отправляйся к себе и собирайся.
Я пошла в свою комнату, усилием воли сдерживая слезы. Поплачу потом, в одиночестве, уговаривала я себя.
Дверь в спальню Розы была закрыта, но я расслышала доносившееся оттуда ее бормотание, прерываемое визгом Рейчел. Я знала, что она намеренно забрала детей к себе, чтобы они не встретились со мной.
Следующие полчаса прошли как в тумане: я паковала свои вещи, а потом сидела на краешке кровати, ожидая, когда постучит в дверь Дэвид.
– Все забрала? – единственное, что он произнес после того, как выпроводил меня из комнаты, загрузил на заднее сиденье машины вместе с чемоданом и вырулил за пределы зеленого пригорода Малоунроуд, увозя меня в узкие темные улицы квартала Шанкхилл.
Мы остановились у дома матери, он твердо взял меня за руку, постучал в дверь и, когда она открылась, отпустил. В свете единственной лампочки я разглядела безропотное выражение лица матери.
– Возвращаю вам вашу дочь, миссис Магуайр, – только и произнес он, прежде чем сел в свою машину и резко тронул с места.
Пришел час расплаты, и меня захлестнуло волной жалости к себе. Голос отца звучал в ушах: «Твоя мать разлюбит тебя, если ты все расскажешь. Все тебя осудят». Теперь я точно знала, что он не ошибся в своих предсказаниях. Я попыталась вызвать в памяти единственное доброе лицо, лицо судьи, и как будто услышала его голос: «Ты ни в чем не виновата, запомни это, потому что люди тебя осудят».
Я неохотно встала с постели, ополоснула лицо холодной водой и быстро оделась. Во второй раз за последние несколько месяцев я отправилась в газетный киоск, чтобы купить местную газету. Присев в ближайшем кафе, я обвела в кружок те объявления, в которых предлагали работу, не требующую квалификации и с проживанием. Больше всего я боялась, что среди потенциальных работодателей окажется кого-то из знакомых Дэвида и Розы.
На глаза попалось объявление: «В большой загородный дом требуется помощница для присмотра за двумя детьми дошкольного возраста. Предоставляется возможность проживания, хорошая зарплата для подходящей кандидатуры».
Позвонив и договорившись о собеседовании во второй половине дня, я оделась так же, как несколько недель тому назад, когда собиралась на свое первое интервью. В этот раз я не испытывала эйфории, не было и радостного ощущения начала новой жизни, лишь унылое смирение с бесперспективностью собственного будущего. Я снова поехала на автобусе в центр Белфаста, потом пересела на другой маршрут, чтобы добраться до загородного дома. Выйдя из автобуса, я увидела вовсе не густые заросли и высокие деревья из своих воспоминаний о Кулдараге, а аккуратно подстриженную изгородь, обрамлявшую подъездную аллею, ведущую к квадратному серому особняку в георгианском стиле. Высокие и узкие окна его фасада выходили на ухоженные зеленые лужайки. Здесь не было ни разросшихся кустов рододендронов, где могли бы играть дети, ни струящегося ручья с лягушками. Однородную зелень газона разбивали лишь цветные пятна розариев.
Не было здесь и приветливой Розы со смеющимися глазами. А на пороге у открытой двери стояла холодная блондинка, такая же ухоженная, как и ее лужайки. Пока она вела меня через холл в выдержанную в единой цветовой гамме гостиную, с букетами роз в хрустальных вазах на столиках красного дерева, я задавалась вопросом, где же дети. Вскоре прозвучал ответ на мой незаданный вопрос: дети в детской с временной помощницей.
И снова мой отрепетированный рассказ прошел на ура; и снова договорились, что я перееду в комнату няни, а мое жалованье составит три фунта в неделю. На этот раз в моей комнате был телевизор, а по вечерам я могла ужинать вместе с семьей. После того как эти формальности были улажены, меня повели знакомить с моими подопечными, снова мальчиком и девочкой, и оба оказались такими же миловидными блондинами, как и мама. Я тогда подумала, что в таком тщательно организованном хозяйстве наверняка первым был зачат мальчик, а второй по плану родилась девочка.
Пока ждали мужа, горничная внесла в гостиную блюда с мягкими сэндвичами. Чай из большого серебряного чайника разлили по тонким фарфоровым чашкам, сахар клали маленькими серебряными щипчиками, и я сидела на краешке бархатного кресла. Хозяйка сказала мне, что ее муж банкир, что ее последняя помощница по хозяйству уехала в Англию и ей был нужен кто-то, кто бы присматривал за обоими детьми, пока они не пойдут в школу, соответственно через год и два.
Я согласилась на все условия – да разве был у меня выбор? Но я с самого начала знала, что мы с ней никогда не станем друзьями. Я была для нее всего лишь наемной прислугой. Правда, потом я подумала, что, возможно, это даже к лучшему. По крайней мере, не буду строить иллюзий насчет того, что являюсь частью семьи.
Перед моим уходом меня коротко представили хозяину, высокому худому мужчине, возрастом чуть за тридцать, с вежливой улыбкой, которая не доходила до его глаз. И вновь я на двух автобусах вернулась домой, упаковала чемодан и рассказала матери о своей новой работе.
Впервые мать выглядела счастливой: она наконец-то нашла работу управляющей кофейни. Она поделилась со мной своей радостью, сказала, что ей нравится хозяин, энергичный молодой человек двадцати восьми лет, который только что начал собственный бизнес.
В красивом георгианском особняке холод одиночества пропитывал меня насквозь. С каждым днем я становилась все более безучастной. По вечерам ужинала вместе с семьей, а потом шла в свою комнату читать или смотреть телевизор. Эта семья была для меня совсем чужой. Я до сих пор скучала по Розе и ее детям, по теплу, которое ощущала в их доме.
В свой четвертый выходной, зная, что мать на работе в кофейне, я отправилась навестить ее. Она совершенно преобразилась – новая короткая стрижка, тщательно нанесенный макияж, красная помада, маникюр сделали ее молодой и современной. Она радостно улыбнулась мне, но в ее взгляде не было той любви, что я искала.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она.
