– Что ты говоришь?
Ясуко некоторое время просматривала другие статьи, а потом вдруг заявила:
– То же самое и в семейной жизни. Если муж с женой, не успев разойтись, снова сходятся, все у них потом идет прекрасно. А когда после разрыва проходит слишком много времени, то…
– Ты о чем это? – сказал Синго, не задавая прямого вопроса.
– Разве у Фусако не так?
– Неизвестно, жив Аихара или мертв, и неизвестно, где он, – ответил Синго.
– Где он – это можно при желании выяснить, но… что это даст?
– Перестань причитать. Заявление о разводе уже послано. Нужно примириться с этим, и конец.
– Я смолоду научилась со всем примиряться, но когда у меня все время на глазах Фусако с двумя детьми, из головы не выходит: что делать? – Синго промолчал.
– Внешность у Фусако малопривлекательная, ты сам видишь. Но даже если кто-нибудь и сделает ей предложение и она выйдет замуж, дети все равно останутся здесь, и заботы о них лягут на Кикуко, жаль ее.
– Если это случится, Кикуко и Сюити станут жить отдельно и растить детей придется тебе.
– Мне, говоришь? Ты прекрасно знаешь, работы я не боюсь, но не забывай – мне уже за шестьдесят.
– Дела человеческие решаются на небесах. Куда ушла Фусако?
– К Большому Будде. Странные существа эти дети. Хотя Сатоко чуть не попала в автомобильную катастрофу, возвращаясь из храма, где стоит Большой Будда, она любит его и все время просит, чтобы ее отвели к, нему.
– Вряд ли она любит именно Большого Будду.
– Нет, кажется, она и правда любит его.
– Странно.
Как ты думаешь, Фусако не захочет переехать и деревню? Получит в наследство наш дом.
– Да нет, какой это дом, – резко сказал Синго. Ясуко замолчалаи снова углубилась в газеты.
– Отец, – позвала его на этот раз Кикуко. – Рассказ мамы об ухе напомнил мне, как вы мечтали отделить голову от туловища, сдать в ее в клинику и там подчисть и подновить.
– Да-да. Когда я смотрел на подсолнухи. Нужда в этом становится все острее. То я забыл, как завязывать галстук, а то, чего доброго, стану читать газету вверх ногами.
– Я ваши слова часто вспоминаю. Мне тоже все время хочется сдать свою голову а клинику.
Синго посмотрел на Кикуко.
– Хм. Каждую ночь я сдаю свою голову и клинику сна. Но, может быть, это связано с возрастом, что я без конца вижу сны. Как-то и прочел стихи: «Когда и душе тоска, мы видим сны – действительности продолженье». А вот мои сны не продолжение действительности.
Кикуко поставила в вазу декоративную тыкву и рассматривала ее со всех сторон. Синго тоже смотрел на нее.
– Кикуко, никогда не уходи от нас, – внезапно сказал он.
Кикуко встала, повернулась к Синго и, подойдя к нему, села рядом.
– Я боюсь жить отдельно. Я боюсь Сюити, – сказала Кикуко тихо, чтобы не слышала Ясуко.
– Неужели ты собираешься уйти от Сюити? Кикуко помрачнела.
– Если и уйду, все равно всегда буду заботиться о вас.
– Тебе это принесет только несчастье.
– Нет. Какое же это несчастье – делать что-нибудь с радостью.
Синго поразился – Кикуко впервые проявила такую горячность. И почувствовал всю опасность их разговора.
– Не потому ли ты, Кикуко, относишься ко мне так хорошо, что я как бы заменяю тебе Сюити? Мне кажется, вы с Сюити сейчас еще больше отдалились друг от друга.
– Я его часто не понимаю. Иногда он вдруг становится мрачным – к нему не подступишься. – Кикуко, побледнев, смотрела на Синго, словно взывая о помощи.
– Да, война его сильно изменила. Иногда и я не могу понять, что с ним происходит. Он все делает наперекор. Как был бы я счастлив, если бы вам удалось мягко, без насилия снова соединить свои жизни, как то окровавленное ухо…
Кикуко сидела неподвижно, с помрачневшим лицом.
– Тебе Сюити не говорил: Кикуко, ты свободна?
– Не-ет. – Кикуко недоуменно посмотрела на Синго. – Как это – свободна?…
– Да, я тоже спросил Сюити, что он имеет в виду, заявляя, что его жена свободна. Если вдуматься, то это, видимо, значит: Кикуко должна освободиться от меня, а я должен сделать Кикуко более свободной.
– Вы говорите «я», подразумевая себя?
– Да. Слова Сюити, в сущности, означают: Кикуко свободна, скажи ей об этом сам.
В это время в вышине послышались какие-то звуки. Синго показалось, что это голос неба.
Посмотрев вверх, он увидел, что над самыми деревьями летят голуби.
Кикуко, видимо, тоже услышала шелест крыльев и подошла к краю веранды.
– Неужели я действительно свободна? – со слезами в голосе спросила она, провожая глазами голубей.
Тэру, спокойно лежавшая на камне у порога, услыхав хлопанье крыльев, помчалась в сад.
В то воскресенье к ужину собралась вся семья – все семь человек.
И вернувшаяся домой Фусако, и двое ее детей теперь тоже стали членами семьи.
– В рыбной лавке было только три форели. Третью я дам Сатоко. – С этими словами Кикуко поставила форель перед Синго, перед Сюити и перед Сатоко.
– Дети форель не едят, – протянула руку Фусако. – Отдай бабушке.
– Нет. – Сатоко ухватилась за тарелку. Ясуко сказала спокойно:
– Форель очень большая. И в этом году последняя. Я возьму кусочек у деда. Кикуко – у Сюити…
Ее слова разбили семью на три части и как бы сразу превратили ее в три семьи.
Сатоко стала поспешно отщипывать палочками куски рыбы.
– Вкусно? Ешь аккуратнее, – поморщилась Ясуко и, подцепив палочками икринки форели, положила их в рот младшей, Кунико. Сатоко не возражала. – Икорка… – пробормотала Ясуко и ухватила своими палочками немного икры от форели Синго.
– Давно, еще в деревне, сестра Ясуко попросила меня сочинить трехстишие, – помучился я тогда над ним, – и задала тему: то ли форель осенью, то ли форель, которая плывет вниз по реке метать икру, то ли форель на нере.сте, – начал Синго и, взглянув на Ясуко, продолжал: – В общем, нужно было, чтобы в трехстишии была форель, которая, отметав икру, с трудом спускается по реке к морю – истощенная, без сил.
– Как я, – быстро сказала Фусако. – Хотя я никогда не была так привлекательна, как форель.
Синго сделал вид, что не слышит.
– На эту тему есть старинные трехстишия: «Время пришло, на волю волн отдалась осенняя форель», – или еще: «Мчится в стремнине к собственной смерти форель».
– Да, уж если о ком эти трехстишия, так обо мне. – Нет, обо мне, – сказала Ясуко.
– Неужели, отметав икру и спустившись к морю, она погибает?
– Думаю, погибает. Иногда встречается форель, которая круглый год прячется в речных заводях, – ее называют ленивой.
– Я, пожалуй, принадлежу к ленивой форели.
– А я не хочу быть и ленивой форелью, – сказала Фусако.
– Но после возвращения домой ты поправилась и цвет лица лучше стал, – сказала Ясуко, посмотрев на Фусако.
– Толстеть мне ни к чему.
– Вернуться в родительский дом – все равно что спрятаться в тихой заводи, – сказал Сюити.
– Долго прятаться не собираюсь. Противно. Лучше уж спуститься к морю. – Голос Фусако звучал пронзительно. – Сатоко, там уже одни кости. Оставь, – набросилась она на Сатоко.
Ясуко поморщилась.
– От отцовского рассказа чудесная форель потеряла всякий вкус.
Фусако, потупившись, снова заговорила:
– Отец, ты не поможешь мне обзавестись пусть хоть крохотной лавочкой? Косметической или писчебумажной… Можно и на окраине. Я даже готова торговать спиртными напитками – в распивочной или вразнос.
Сюити был потрясен.
– Неужели ты могла бы заняться таким унизительным делом?
– Могла бы. А что тут такого, посетители придут не на меня любоваться, а сакэ пить. Да и разговаривать им со мной не о чем – они уверены, чтоу них красавицы жены.
– Я не в этом смысле.
– Конечно, сестра сможет. Любая женщина способна заняться каким угодно, даже самым унизительным, делом, – неожиданно сказала Кикуко. – И если сестра займется им, я готова помогать ей.
– Ого. Это становится любопытным.
Сюити всем своим видом показывал, как он удивлен. За столом воцарилась тишина. Кикуко покраснела до ушей.
– А не поехать ли нам в следующее воскресенье в деревню полюбоваться осенними кленами? – сказал Синго.
– Полюбоваться кленами? Я бы поехала. Глаза Ясуко заблестели.
– Кикуко, поедем с нами. Мы ведь тебе еще не показывали наши родные места.
– Хорошо.
Фусако и Сюити надулись.
– А кто останется присматривать за домом?
– Я останусь, – ответил Сюити.
– Нет, я останусь, – воспротивилась Фусако. – Но раньше, чем вы уедете в Синею, мне бы хотелось, отец, получить от тебя ответ.
– Ладно, решим что-нибудь, – сказал Синго и вспомнил Кинуко, которая, ожидая ребенка, открыла в Нумадзу небольшую швейную мастерскую.
После обеда Сюити первым поднялся из-за стола и вышел.
Синго тоже встал, потирая затекший затылок, и, войдя в гостиную, зажег свет.
– Кикуко, – позвал он, – твоя тыква провисла чуть ли не до пола. Слишком тяжелая, наверно.
