— Не помню! — весело откликается он. — Расскажите!
Четырехлетний Никита погрузил в ванну газеты «Правда» с большими портретами советского и индийского лидеров и пустил воду. Никите надоело, что взрослые постоянно смотрят новости по телевизору.
Заходит в комнату и объявляет:
— Я замочил Брежнева и эту, как ее… Дидиру Ганди.
Мы таращим глаза и не можем понять, что он натворил.
— Как-то я привела тебя к себе в редакцию, — рассказываю Мите. — У коллеги был день рождения, его поздравляли. На обратном пути домой ты спросил: «Мама, если этот дядя родился на работе, он на работе и умрет?» Я рассмеялась и ответила, что этот дядя на работе точно не умрет, потому что трудовым энтузиазмом похвастать не может.
— Историю со сломанной шваброй помнишь? — спрашиваю Митю.
Он недовольно морщится и переводит разговор на другое. Зато с интересом выслушивает про то, как чуть не взорвал нам квартиру, экспериментируя с набором «Юный химик» и марганцовкой, которую добыл из домашней аптечки. И просит еще что-нибудь вспомнить.
— Ты не любил что-то просто попросить, искал уловки, чтобы твое желание осуществилось как бы естественно. Вместо: «Мама, дай конфетку!» — устраивал представление.
— Мама, у меня болит живот, дай мне, пожалуйста, зефир!
— Если у тебя болит живот, я дам тебе лекарство. Горькое!
— Но у меня болит живот для зефира, а не для лекарства!
В моем собственном отрочестве был период — с четвертого по восьмой класс, — когда я не училась по большому счету. Я даже портфель не открывала, придя домой. Не делала домашних заданий пять лет! В портфеле весь набор учебников и тетрадей, независимо от расписания. Тяжело таскать, зато не требуется перебирать. Учебники от первого сентября до конца учебного года хрустят как новенькие. Они и есть новенькие, я их ни разу по доброй воле не открывала.
Как я держалась «хорошисткой»? Своя система. Если первый урок — русский, то надо быстро у подруги передрать домашнее задание в начале урока. Скорость письма — заслуга моя. При переписывании количество ошибок подруги умножается на мои собственные. Но это неважно. Учителям главное, чтобы ты что-то намалевал в тетради. На русском у другой подруги надо переписать математику. Минутное дело. Не успела? Этот вариант предусмотрен. Забыла тетрадь. Смотришь учителю в глаза честным взглядом, морщишь физиономию как бы от громадного сожаления: я задание выполнила, но тетрадку забыла дома. Обманывать учителей не считалось плохим делом. Напротив. Кто интереснее соврал, тот герой.
Маме на родительских собраниях говорили, что я способная, но ленюсь. То же самое говорили и про олигофрена Петю, которого родители сумели затолкнуть в нормальную школу: «Пете надо стараться». Стараться Пете было бесполезно. У мамы после тяжелого развода с отцом, после многих лет страданий и лишений появилась интересная работа. В том самом ПТУ, я упоминала. Мама пропадала на работе с утра до вечера. Ей было не до меня. Что вполне меня устраивало. Только через двадцать лет, когда появятся внуки, мама вернется в семью и всю себя отдаст мальчикам. Однако мама, педагог, дала мне толковый совет. Надо слушать объяснение нового материала. Урок длится сорок пять минут. Объяснение нового материала — не более десяти минут. Ты можешь всего на десять минут сосредоточиться и понять, о чем речь? Можешь! Потом, дома, прочитать то же самое в учебнике и выполнить домашнее задание? Успех обеспечен. Вторую часть пожелания я отбросила, естественно. Учебник читать, тетради марать? Извините! А учителя, который объяснял новый материал, слушала внимательно. На том и выплывала единственно, когда вызывали к доске.
Но в старших классах лихо с кондачка, на общей эрудиции физику и алгебру с геометрией было не проскочить. Получалось, что скатываюсь в низы, к троечникам, которые, по сути, двоечники. Ведь в классе четкое разделение, точнее — пирамида: у вершины — две девочки, круглые отличницы, неприкосновенные как священные коровы и вообще не от мира сего. Средняя часть пирамиды, большая, — мы, середнячки, способные, но ленимся, основание пирамиды — презренные каменноголовые дебилы. И я среди них? Ни за что! Но другого способа, кроме как взяться за учебники, раскрыть их, проклятые, не оставалось.
Доложу вам, что подростку, не приученному к систематической учебе, страшно трудно войти в ритм самостоятельных занятий. Это была мука мученическая. Дома я ходила вокруг письменного стола, ходила-ходила, пока не уговаривала себя присесть. Тут же вскакивала. Почему бы полы не подмести и не помыть? Не простирнуть бельишко? Мама порадуется. Ерунда, мама возвращается с работы едва живая и ничего вокруг не замечает. Не перекусить ли? Бутерброд с колбасой, заодно и книжку новую почитать? Разве бросишь интересную книжку? Вот уже и ночь на дворе, спать хочется. А завтра пять уроков. Пять домашних заданий! Ладно, клянусь! Точно клянусь — с завтрашнего дня буду делать домашние задания и вообще отлично учиться! Пока же, в кровати, дочитаю книгу. На завтра во время кружений вокруг письменного стола приходит идея сшить новый белый кружевной воротничок для школьной формы. Отлично получилось, но с манжетами не гармонирует. Пока шила манжеты, времени на домашнее задание не осталось. Но вот завтра! Точно! Завтра точно начну заниматься.
С мертвой точки меня сдвинуло только благодаря учителям литературы и математики. Надо сделать домашнее задание, чтобы завтра блеснуть на уроке. «Блеснуть» на математике хотели все, на литературе — единицы. Усевшись за стол, решив геометрические задачи, подготовив тезисы для устного ответа про образ Чацкого, мятущегося человека, я с тяжелым вздохом открывала учебники по биологии и физике.
Школу я окончила с хорошими оценками.
Памятуя, как притворялась, что учусь, а сама даже портфель дома не разбирала несколько лет, я внимательно следила, чтобы мои дети-школьники не пошли по той же тропинке. Задача была двойственной: научить их учиться и научить любить учиться. Первое несложно. Второе непросто. Хотя, казалось бы, одно с другим связано. Но человек, который научился делать табуретки, вовсе не обязательно любит их строгать.
Голый пафос: учиться так интересно, дети! — не проходил.
— Безударные гласные, что ли, интересно? — спрашивал Никита.
— Или неправильные глаголы в английском? — вторил Митя.
— Это пока! — убеждала я. — Как учиться кататься на велосипеде: сначала вихляешь, падаешь, синяки набиваешь, а когда научишься, мчишься на всех парусах.
Сыновья смотрят на меня с типичным детским недоверием: вечно эти взрослые сочиняют! Кататься на велосипеде здорово, но какой интерес может быть в русском языке?
— Есть дети, — хмурюсь, — которые часами! Подчеркиваю — часами! Каждый день, по пять часов упорно занимаются, занимаются и занимаются!
— Они больные дети? — спрашивает Никита.
— Чокнутые? — уточняет Митя.
— Это дети! — патетически возвышаю голос. — Дети, которые станут великими музыкантами или солистами балета. Они до мозолей, до болезней рук и ног сидят за пианино или отрабатывают движения у балетного станка.
— Точно больные, — говорит Никита.
— Меня музыка и танцы не интересуют, — заявляет Митя.
Я могла бы еще сказать, что в их классах, как и в любом другом классе любой другой школы, есть один-два, редко — три ребенка с врожденной дисциплиной. Сказано учиться хорошо — он учится, все предметы на «отлично», как велено. Но я не сторонник положительных примеров типа: «Вот Петя сидит смирно. Разве ты не можешь не крутиться?»
Аргументы в пользу учения ради абстрактного удовольствия в будущем разбивались о детский скепсис. И тогда шла в ход тяжелая артиллерия.
— Есть понятие «надо»! — хмурила я брови. — Без рассуждений: надо — и точка. Учиться, учиться и еще раз учиться, как сказал… Неважно, кто сказал. Отправляйтесь делать домашние задания. Никита! Проверочные слова на безударные гласные у бабушки не спрашивать, сам находи. Митя, после ужина сдаешь мне неправильные английские глаголы. Вы обязаны знать, что «надо» — это «надо». Если мальчик не знает, что такое «надо», из него вырастает мужчина, который не знает, что такое «должен».
— А если бы мы родились девочками? — спрашивает Митя.
— Тогда я учила бы вас шить, вязать, готовить еду, убирать квартиру. Вы видите, сколько у нас с бабушкой обязанностей?
— А уроки не отменяются? — спрашивает Митя.
— Ни в коем разе! — мотаю головой. — Глупые девочки никому не нужны.
— Пошли домашнее задание делать, — тянет Никита брата за руку.
Муторный школьный период, который называют общеобразовательным (до восьмого класса включительно), который я сама просвистела, мои дети благополучно преодолели не потому, что обладали врожденной дисциплиной, а исключительно из желания не связываться с мамой. Я прочитала в умной книжке: «С шести до двенадцати лет главным видом деятельности ребенка становится учеба. Ребенок овладевает новыми знаниями и навыками. Учеба в школе осознается как серьезная подготовка к взрослой жизни. В благоприятном случае у ребенка формируется целенаправленное, позитивное отношение к труду и успеху, а также самодисциплина и умение взаимодействовать со сверстниками по определенным правилам». Вот я и хотела, чтобы у моих детей сформировалось все, как положено по науке. Каким образом у меня самой то же самое сформировалось при вопиющем лентяйстве, ответить затрудняюсь.
