– Люсь, и что же мне делать?
– Не знаю, Ромашка. Плохо всё. Он и с первым секретарём райкома комсомола вась-вась. Даже если я взбрыкну, он через райком продавит решение – на бюро вынесут и сами решат, – она ещё подумала. – Про самого Зуева молчи как рыба. Он тебе не по зубам. Единственный вариант – я провожу собрание, ты встаёшь и рассказываешь, что рубил не ты, а Пашка, что ты вообще ни разу не рубил и не умеешь, это все знают, и пусть опрашивают сотрудников, если хотят. А подписал по неопытности, не читая, потому что тебе директор с Пашкой подсказали. Мы это занесём в протокол. После этого уже не получится втихаря всё провернуть. Им придётся либо расследование проводить, шум поднимать, что не с руки, либо замять дело. Главное, что из протокола уже не получится вычеркнуть – это документ. Я, конечно, по башке получу, что внесла, но ничего, отбрешусь. Скажу, что растерялась. Другого варианта я не вижу.
Ромка напряжённо думал. Людмила предлагала реальный выход из ситуации. Причём всё было честно. Его подставили, он защищается. Вот только…
– Спасибо, Люсь! Это дельный вариант, но я не могу. Это означает заложить Пашку, а это западло, хоть он и гондон.
– Господи, Ромка, ты что, на всю жизнь чистоплюем останешься?
– Почему, Люсь, я вовсе не чистоплюй, просто есть вещи, которые нельзя делать, чтобы не перестать уважать себя.
– А оказаться вышвырнутым с работы, из университета и из Москвы, чтобы спасти козла, который сам же тебя и подставил, – это уважать себя?
– Я что-нибудь придумаю. Спасибо, что предупредила. Кто предупреждён, тот вооружён.
– Ну, как знаешь, я тебя не понимаю, наверное, мы действительно разные.
Она смотрела на него с горечью и какой-то странной любовью, будто гордясь им, вопреки своим словам. Он встал, поцеловал её в кончик носа, как когда-то, и вышел. А она ещё долго сидела не двигаясь и глядя в пустоту.
* * *
Первая незапланированная поездка домой, в Пензу, после нескольких месяцев в Москве. Кажется, что прошла целая вечность. Безумно хочется обнять маму, прижаться к ней. Заснуть и проснуться в своей кровати.
Утром в трусах и босиком прошлёпать на кухню, где мама приготовила что-нибудь вкусненькое. Вновь почувствовать, что тебя любят и балуют. Кажется, что сердце очерствело в этом стремительном взрослении. А так хочется поймать ещё хоть лучик ускользающей вместе с детством беззаботности.
Он последним всходит на трап винтокрылого трудяги Ан-24, бросает сумку в хвостовой багажный отсек, поднимает глаза и встречается взглядом с совершенно непрофессиональной, чуть смущённой и оттого очаровательной улыбкой молоденькой стюардессы. Она почему-то пристально его рассматривает. Он с удовольствием отвечает ей тем же. Синеглазое, курносое, в россыпи веснушек лицо в сочетании с красивой формой, подчёркивающей стройность фигурки, вызывает непреодолимое желание познакомиться. Как Олег это делает? Так просто и естественно. У него же какой-то ступор, смущение, вот-вот краска зальёт лицо.
К счастью, девушка сама приходит на помощь – оказывается, она приняла его за музыканта из популярной молодёжной группы. Никогда бы не подумал, что быть музыкантом – так круто. Начинает по-честному разубеждать, вроде бы преуспевает в этом, но какая-то чертовщинка так и скачет в огромных голубых глазах. Она совершенно забыла о своих обязанностях, и взлёт они встретили всё в том же багажном отсеке, отделённом от салона лишь занавеской. Незаметно переместились на сами чемоданы. Там было удобнее убеждать друг друга в собственной правоте.
«Чудо» случилось и продолжалось почти весь недолгий полёт до Пензы, пока голос командира корабля, извещающий о скорой посадке, не вернул их к действительности. Пассажиры этого рейса обошлись без леденцов и воды, а он навсегда влюбился в небо и понял, что такое популярность.
Вот и улицы родного города. После разлуки они воспринимаются иначе. Смывается повседневность, что ли. Теперь ты – гость. Любимый, долгожданный, но – гость. А они становятся частью твоей истории. Вот тут ему впервые разбили нос. А здесь случился первый поцелуй. И сейчас уже не разберёшь, что оказалось более волнующим.
Основанная когда-то как засечная крепость для обороны от набегов кочевников, Пенза быстро оказалась в глубоком тылу и военной, и общественной жизни. А оно и неплохо. И жили, и растили и хлеб, и детей. И дети получались хорошие. Ладные и красивые. Особенно девочки.
Дома хватило двух часов. Чтобы пообедать и получить порцию материнской любви. И бегом на улицу. К друзьям. Так хочется увидеться, узнать все новости, самому поделиться.
Друзья заметно повзрослели. Но эта взрослость почему-то прочно ассоциировалась у них с бутылкой. Он, конечно, тоже не был трезвенником, как полугодом ранее. Но всё же, но всё же. Пили в Пензе как-то иначе. Невкусно, на его столичный взгляд. Тяжело, много и быстро. Закуской не заморачивались. Торопясь достичь состояния агрессивной невменяемости. Как следствие, на некоторых висели условные сроки, а парочка буйных передовиков – Бильман и Джин – уже чалились по недетским статьям. Об этом в основном и были разговоры. Кого как приняли в зоне, надо ли наступать на полотенце, заходя в хату, и что важнее – ботать или кулаками работать. По всему выходило, что базар важнее, но большинство почему-то предпочитали кулаки.
Он проставился по случаю приезда – у друзей юности деньги водились редко. Пили на детской площадке под грибочком. Было холодно, поэтому долго не брало. Но упорства им было не занимать. В какой-то момент все заговорили разом. Почему-то было безумно интересно слушать других и очень важно высказаться самому. В самый разгар этого плебисцита они стали свидетелями атмо сферного явления. А именно – на заснеженной тропинке в облаке морозного пара показалась фигура в полосатой больничной пижаме, со стриженной налысо головой и в шлёпках на босу ногу. Это был не кто иной, как Женя Чугунов, больше известный как Чугун или Джин, который вообще-то должен был «париться», но в данный конкретный момент валил из «дурки», где, в свою очередь, косил от тюрьмы.
Это была легендарная личность. Первый условный срок Джин получил сразу после восьмого класса – за то, что продавал двух своих одноклассниц пьяным неграм. Придумали они и проворачивали совместно с девчонками такую мошенническую схему. В СССР, в самый разгар брежневского застоя, в патриархальной Пензе, где негра днём с огнём не сыскать. Вот именно, днём с огнём – не сыщешь, а вечером в ресторане курсанта военного училища из дружественной Африки – вполне. Девчонки были статистами, основную роль играл сам Джин. Он подваливал к выходящим из ресторана покурить иностранцам – а это и были в основном афрокурсанты местного артучилища, в просторечии «артухи», – и, показывая на стоящих поодаль двух оленят бэмби с худенькими стройными ножками в маминых туфлях, предлагал продажную любовь по четвертному с кучерявого рыла. Это было очень дорого, а потому походило на правду. Привыкшие доверять советским товарищам, которые их бесплатно учили и всячески баловали, негры пускали слюни и лезли за «лопатниками». Получив предоплату, Джин обещал, что через пять минут девушки подсядут к женихам за столик. «Только не обижайте их, они ещё маленькие», – обязательно добавлял он. «Нет, нет, сеньор, что вы! Мы – никогда!» – наперебой заверяли его эти ненароком вступившие на путь социализма то ли конголезские повстанцы, то ли ангольские каннибалы. А у самих аж глаза закатывались. После чего Джин степенно удалялся. Спустя несколько минут к нему присоединялись девчонки, и они дружно и весело пропивали выделенные на укрепление интернациональной дружбы деньги. Самым пикантным в этой истории было то, что девочки не только не были проститутками, но были девочками в полном смысле этого слова. И в ожидании большой и чистой любви не собирались давать не то что неграм, но и самому Джину, который нет-нет да и пытался пристроиться по-партнёрски.
Так продолжалось какое-то время. Не будут же негры заявлять, что их, непримиримых борцов с колониальным наследием, кинули на предмет сексуальных утех явно несовершеннолетние школьницы-комсомолки. Всё было логично и хорошо до тех пор, пока они имели дело хоть и с чёрными, но разумными людьми. Но однажды попался экзотический сладострастец. То ли большой правдолюб, то ли просто большой жадина. Он подождал за столиком положенное время, понял, что его банально швырнули, и, не колеблясь, отправился прямиком в областное УВД, благо оно находилось через дорогу. А там заявил дежурному буквально следующее: «Деньги заплатил, а удовольствий нема», – после чего подробно описал обидчика. Дежурный выслушал, посмеялся, вышел на крыльцо и крикнул в темноту: «Чугунов! Женя!» – «Что?» – раздалось с лавочки из близлежащих кустов, и спустя мгновение появился весьма нетрезвый Джин, который обнаглел настолько, что на вырученные деньги покупал коньяк в этом же ресторане и распивал его в непосредственной близости как от места преступления, так и от карающей десницы. А дежурный видел его под хмельком, заступая на смену, и даже сделал внушение, поскольку больше ничего с малолеткой, давно и безнадёжно стоявшим на учёте в детской комнате милиции, поделать не мог. Он ещё подивился, откуда у молокососа деньги на выпивку. Теперь же всё встало на свои места.
