Я задыхаюсь, Жанна. Твой рот душит меня. Кругом темно. Мне жарко. Зарывшись под одеяло, Жанна набрасывается на меня. Она ведь сказала, что мы устроим себе там дом. На белье огромными буквами выведено «Г. О. Р. Д.» – Гранд-отель Русского двора. Белья с такими вензелями в подсобном помещении было навалом. Там же оказались два шкафа, набитые подушками. Первую, которую она бросила в меня, я поймал на лету. Я бросил свою. Пьеро принял участие в игре. Мы опорожнили оба шкафа, а затем стали бегать по пустому дворцу. Делать это голышом было особенно приятно… Повсюду валялись подушки! Но тут Пьеро попал в люк. Мы услышали страшный грохот, как безумные скатились по лестнице вниз и обнаружили его на кухне, в полном нокауте… Все полки там уставлены бутылками с выдержанным вином. Настоящий мираж… С двумя бутылками возвращаемся в свои апартаменты. Жанна сидит на столике на колесах, словно на троне из подушек. Мы сталкиваем ее и отдаем честь.
– Зачем горит такой яркий свет? – спрашивает она. – Выключите. А я пока приготовлю постель…
Мы ложимся при свете карманного фонаря в огромную постель для коронованных особ, для развлечений царицы… А теперь который час? За окном ночь. Мимо проехал, громыхая, грузовик. Его фары на минуту осветили лицо Жанны. Она сказала: «Я больше не хочу спать».
* * *
За несколько часов отдыха эта женщина стала совсем другой. В этом я быстро убедился. С дрожащей заключенной было покончено! О сединах сорокалетней – забыто! «Мне кажется, я помолодела на десять лет, – сказала она мне. – Мне хочется бегать, бороться». И как-то странно улыбнулась во тьме. Я счел нужным разбудить Пьеро.
Мы таки догнали другую, опасную Жанну! Нам удалось поджечь фейерверк! Мы выиграли пари! Заслуженно! Но оставалось выполнить вторую часть договора, где была куча статей, о которых мы не подумали. А Жанна не собиралась забыть ни одну из них. А как же! Не хватало, чтобы она, воркуя, просто отдавалась нам. И кому? Двум проказникам в твидовых костюмах, решившим поиграть с огнем, найденным в грязном белье. Но эти ребята не такие уж балбесы! Им хватило нахальства явиться к воротам тюрьмы, чтобы закадрить, соблазнить женщину, которую другие осудили, отметили клеймом, надели намордник, чтобы обезопасить себя от ее бешенства… Одну из тех, кто всегда станет внушать страх, будь у нее справка об уколах или нет… «Значит, они лишь хотели, воспользовавшись случаем, потрахать меня?» Нет, решили они, такого не будет! Мы делимся! Ликвидируем запасы! Уносим все! Не прося ни гроша! Только хороший обед – и гоп-ля! – ноги вверх! Так обождите, мои пташки! Сейчас подсчитаем ваши расходы! Знаете, во что вам все это обойдется? Я вас как следует нагрею! Так, что от ваших прекрасных пиписек ничего не останется! Старушка драит свою рожу уже десять лет. Вы об этом не подумали, мои сахарные леденцы!.. Семьсот шестьдесят седьмая не скостит вам срок. Вам придется испить все до конца, до крови!.. Теперь она готова для большого бала по случаю Освобождения, когда получит наконец право приобщиться к Свободной Франции!..
Она блестит, как медный грош. Фосфоресцируя. После того как в камере гасили свет, она служит ночником. Очень удобная штука, когда хочешь читать. Этим пользовались подружки. Я до сих пор помню их руки и ощущение, будто сороконожка бегает между бедрами. Ведь ей приходилось как-то обходиться без красивых и чистеньких кавалеров! То есть прибегать к искусственным оргазмам. Это согревало в холодные зимние ночи и называлось «изображать Пенелопу», маленькую пене… После чего лучше спалось! Но не забудьте, красавчики, что это способствует и появлению дурных наклонностей! Белошвейки в темноте оказывались наделенными бездной талантов! Достаточно посмотреть на их коллекции! Невольно за десять лет развиваешь мускулы. Вы садитесь на стык креста и пускаете в ход вязальные крючки по моей обезжиренной шерстинке. Одна спереди, другая – сзади. Только не забывайте сбрасывать петли! Я хочу получить нечто подходящее! Старухе холодно! Ее надо согревать повсюду: все складки, все уголки тела. Мы отправляемся на разведку. Вы увидите страны и места, откуда не возвращаются – такая там стоит тропическая жара!.. Вы дали мне есть и пить. Я все усвоила, я набита калориями. Я жду вас, супруги мои! Следует воздать должное женщине в черном!
В течение одной десятой века у нее накопился такой запас гнева, что она задыхалась от него. И вот первой ареной, которую мы ей предоставили для того, чтобы его выплеснуть, оказалась постель. Но избавиться от него нужно было непременно, даже испытывая боль… Первые ее вопли достались нам, ибо именно мы подвели ее, всю измазанную мукой, к дверце клетки…
Мы отвернули гайку и вступили в бесконечный туннель, где нас подстерегало незнакомое существо, пришедшее издалека, из неизведанных мест, которое победоносно возглашало о своем возвращении, заставляя греметь медь и ударные, крича «а вот и я!» на всех углах, в аэропортах и вокзалах. «Это я, Жанна! Меня бросили замертво, я возвращаюсь из далекого путешествия! Я живая! Смирно!» И мы устилаем своими телами ковровую дорожку, пока она пожимает руки официальным лицам. А на другой день читаем в газете заметку, набранную мелким шрифтом: «Взволнованный прием, оказанный подонками вернувшейся старой кляче».
Она занималась любовью, как военный стратег, то есть нормально. Отныне ей уже будет трудно вести себя иначе. Даже купить хлеб, пересечь улицу будет для нее военной операцией.
Поэтому, атакуя по всему фронту, яростно идя врукопашную, она как бы находилась на передовой линии, а мы противостояли ей на флангах. Это была настоящая солдатка, не боящаяся ни ран, ни ударов, ведь ей и не такое пришлось пережить. В качестве бывшей участницы войны она получила наконец возможность воплотить свои мечты.
Она одна олицетворяла целую армию. И бросала против нас отряды оголтелых командос. Чтобы нас захватить, она была готова ползти по грязи. Набрасываясь с тылу, руками рыла подкопы, чтобы подложить мину. Ногти у нее были твердыми. Язык напоминал горелку: она обжигала нас напалмом. По вершине плато бегали живые факелы. И тогда к нам на помощь прилетал старый, потрепанный вертолет с огромным красным крестом. Замирал над головами и сбрасывал женщину в леопардовой шкуре, с вымаранной кровью спиной, а затем с задумчивым видом отбывал в сторону муссонов. Мы же оставались в компании парашютистки, которая тотчас приступала к работе. Она обдувала наши раны, обкладывала влажными компрессами, чтобы затем, улегшись на нас, исповедаться в грехах: «Для меня наркотики – это агония». Ее руки ощупывали нас. «Агония прекрасно сложенных мальчиков, которых обнаруживаешь с дыркой в брюхе, с вывороченными кишками, без ног, которые ничего не понимают и зовут маму… И тут прилетаю я, отвечаю на их зов, меня сбрасывают с самолета, я приземляюсь прямо в их объятия, скидываю маскодежду – под ней я всегда голая… Вот именно! И прижимаю их нежно к груди. Мамочка больше их не бросит, она будет с ними до конца, выполняя последнюю волю, последний каприз избалованного ребенка. Помогая умереть мужчиной, их мать дает им возможность кинуть из последних сил хоть одну палку… У всех член стоит классно! Даже если и оторваны яйца! Все они прекрасно кончают! И я с ними. Я испиваю последнюю каплю их влаги. Их последний вздох замирает у меня на губах! Это я закрываю им глаза! Иные успевают сказать „я люблю тебя“, другие называют „любовь моя“…
* * *
Она подло нападала на нас во сне. И использовала все снившиеся нам кошмары.
Она переходила от нападения к обороне, следуя чисто «азиатской» стратегии.
Иногда ей случалось выжидать, изображать лень, чтобы затем начинать стремительную атаку на конкретном участке. От неожиданности и нежности нанесенного удара мы сдавались. Тогда она потешалась над нашим поражением, пачкала нас, называя свиньями, чтобы затем еще и пристыдить.
Она заставляла капитулировать все опорные пункты, ни одна, даже самая значительная фортификация не производила на нее впечатления. Она обращала всех в повальное бегство. Мы падали, как карточные домики.
Зато она вела осаду слабых участков фронта с невероятным терпением и воображением. Доброе ее слово поднимало горы. Ей удавалось бросать бандерильи на незнакомые нам части черепа. Она знала наизусть все наши слабые места. И ей удавалось найти средство запустить в ход механизмы, считавшиеся окончательно вышедшими из строя, годные для свалки. У нее был талант часовщика, способного починить любые часы.
* * *
Она занималась любовью, как фея, но трахала, как шлюха, а то и вела себя как фея и шлюха одновременно.
Фея отвергала штуки, которыми, спустя мгновение, шлюха вознаграждала нас сторицей.
Фея сердилась. Требовала извинений. Шлюха сердилась еще больше и требовала еще больших извинений.
Сначала она хотела, чтобы ее просили, а затем умоляли. А мы уже не знали, кого должны просить, кого умолять – шлюху или фею. Нам было непонятно, когда уставала шлюха, а когда фея превращалась в шлюху.
