Может, она была права. Ученые яростно спорят о мотивах строителей храмов. Одни говорят о метафизических аллегориях, другие — о проницании духа в тело, третьи — о диалектическом единстве противоположностей. Но мне больше нравится объяснение одного индийского историка. «У всех, — пишет он, — есть сексуальные фантазии, но только у нашего народа хватило мужества и искусства высечь их в камне». О том, насколько разными могут быть представления о «мужестве и искусстве», говорит история с открыткой, которую я послал из Каджурахо нью-йоркским друзьям. Ее — там изображалась та самая группа с аскетом — конфисковала целомудренная американская почта.
Индийская религия располагается в сакральном пространстве, пределы которого описывает вечная рифма кровь — любовь. Этот архаический мир ближе к биологическим основам жизни, поэтому индийцы легко называют корову матерью, без страха ждут смерти и самозабвенно наслаждаются любовью, веря, что только в экстазе человек приближается к богам.
* Если не бояться банальности, то следует признать, что самая красивая достопримечательность Индии находится в городе Агра. Это, конечно, мраморный мавзолей Тадж-Махал. Элегантной лаконичностью он напоминает одну из тех шахматных фигур, которые изобрели в этих краях.
* 60 процентов индийцев — вегетарианцы, но это не портит, а украшает их стол. Пользуясь бесчисленными пряностями, произрастающими в здешних краях, индийская кухня облагородила овощную диету. Туриста она угощает не тоскливыми блюдами худосочного западного вегетарианства, а полноценным красочным обедом — шашлыком из творога, изящной чечевичной подливой — дал, остроумным овощным рагу, своеобразным мороженым в съедобной серебряной фольге, но главное — хлебом. Выпеченные в глиняной печи тандуре пшеничные лепешки так хороши, что могут не только сопровождать, но и заменять индийский обед.
* Самое экзотическое зрелище в Индии — рассвет на Ганге. Особенно если за ним наблюдать с набережной храмового города Бенарес, где мириады паломников совершают свой утренний туалет в виду проплывающих плотов с полусожженными покойниками. Все индусы, если они могут себе это позволить, мечтают, чтобы их погребальный обряд совершился на берегах священного Ганга, чья вода очищает плоть и помогает душе в ее трудном пути к следующему рождению.
Письма из американской провинции
Чтобы достоверно изобразить Америку, нужен либо атлас шоссейных дорог, либо рельефная физическая карта. Все остальное имеет лишь относительный смысл. Чужак никогда не сможет отличить тот же Мэйплвуд в штате Нью-Джерси от Мэйплвуда в штате Коннектикут. Да и в любом случае все это — географическая фикция, почтовая необходимость. Американская провинция членится не на города и поселки, а на дома и семьи. Разнообразие здесь связано с климатическими зонами и рельефом, а не с архитектурой и историей.
Универсальный характер американской провинции остался стране в наследство от ее эмигрантского прошлого. В Новый Свет всегда ехали за чем-то. То есть каждый привозил сюда проект своей будущей жизни, свое представление о счастье, которое реализовалось в конкретном списке, в перечне вещей, для счастья необходимых. Дома вы живете, потому что родились — вас не спрашивали. Но эмиграция — проблема личного выбора. Это уже акт рациональный, продукт взвешенного суждения, поступок, в большей степени вызванный не чувством, а логикой. Именно на таком утилитарном подходе и основана американская провинция. Жизнь тут построена на представлении о человеке разумном, а значит, предсказуемом. Провинция — это машина для производства счастья, которое понимается как удовлетворение всех потребностей.
На самом деле это еще только комфорт, но мы ведь с легкой душой соглашаемся на такую подмену. Нас легко убедить, что мы всегда мечтали о своем домике лужайке, бассейне, гараже, машине, безопасном районе, хорошей школе для детей, чистом воздухе, богатых магазинах, уютных ресторанах, приветливой церкви, добрых соседях и живописном кладбище.
Чтобы окунуться в атмосферу американской провинции, достаточно провести полчаса в любом маленьком городке — перелистать местную газету, поглазеть на доску объявлений, потолкаться на заправочной станции, перекусить в ресторанчике на главной площади между почтамтом, пожарным депо и банком.
Стоит все это проделать, чтобы убедиться: ты здесь чужой — гость. А ведь такое ощущение не возникает в Нью-Йорке или Париже. Город принадлежит всем и никому. В этой отчужденности есть особая притягательность. Здесь нет общего, как в провинции, знаменателя, и потому в городе так просто быть самим собой. Он ничего другого и не требует от человека, даря ему свободу — безразличие.
В провинции жизнь втягивает в паутину социальных связей. Общинный быт подразумевает и требует добрососедских отношений. Тут царит дух патриархальной гражданственности, что на практике означает участие в местной политической жизни, благотворительности, коллективном досуге. Но при этом провинция воспитывает особый тип характера, в основе которого лежит индивидуализм, самостоятельность, ответственность.
Люди здесь селятся в своих домах, на своей земле, а это совсем не то же самое, что снимать квартиру в небоскребе. Свой дом — со своим водопроводом, своей канализацией, даже своей дорогой — это автономия, независимость, самодостаточность. К тому же свое жилье приучает каждого быть рачительным хозяином — у вас просто не остается другого выхода. Вы должны знать, как починить крышу и унитаз, отремонтировать ограду или постричь газон. Никогда провинциал не может, как горожанин, позволить себе пренебрегать прогнозом погоды: кто будет чистить от снега дорожку к гаражу?
Американская провинция настолько полно выражает национальный характер, что и большие города здесь стремятся стать маленькими. Даже крупные старинные центры вроде Бостона или Филадельфии охотно провинциализируются. Конечно, в каждом из них есть нежно лелеемый исторический центр, куда водят школьников и туристов. Но для самих жителей все эти колониальные памятники — всего лишь музейный экспонат. Здесь не живут — здесь гуляют. Старые американские города уже пережили процесс атомизации — разбились на районы, на маленькие общины, где есть все, что положено, — магазины, кинотеатры, паркинги и, конечно, ряды одноэтажных домиков, которые не имеют никакого отношения к пышному историческому имени. Все, кто может себе позволить, даже в самом большом городе живут, как в маленьком, то есть по-провинциальному. Поэтому, кстати сказать, Америка никогда не знала мучительного конфликта между столицей и провинцией. Вместо чеховского рефрена «В Москву! В Москву!» американская литература знает другую ностальгию — по провинции, тоску по дому, по корням. Этот мотив стал центральным в романах одного из лучших американских прозаиков Томаса Вульфа. Вспомнить хотя бы только названия — «Взгляни на дом свой, ангел!» и «Домой возврата нет».
Провинция — скелет Америки. Мясо можно нарастить за счет небоскребов, но костяк всегда строится на хорошо проверенных, отутюженных временем консервативных истинах. Что-то похожее писал Хомяков, когда говорил, что в Англии каждый дуб — консерватор. Впрочем, речь не о политике. Речь о мировоззрении, которое выражается не в принадлежности к определенной партии, а — в обоях в голубой цветочек, в громадных тыквах, выставленных у крыльца, в конкурсах на лучшее варенье, в свитерах домашней вязки, в ярмарках народных промыслов, во всем обывательском укладе жизни, настолько укорененном в старинных традициях, что изменить его не способна самая стремительная поступь прогресса.
Как уже было сказано, американская провинция — продукт вычитания. Она хороша тем, что ее отличает от привычной нам городской культуры. Поэтому образцовым путешествием в американскую глубинку будет поездка туда, где провинция представлена в самом концентрированном, в самом чистом, в самом не разбавленном цивилизацией виде. Для этого лучше всего отправиться на юго-восток штата Пенсильвания, в край немецких сектантов-менонитов амишей, которые сумели довести искусство вычитания до такого совершенства, что их не изменившийся за последние триста лет образ жизни сохранил в неприкосновенности допотопную провинциальность.
Увы, слава амишей разрослась до огромных пределов, превратив их край во всеамериканский аттракцион. Сегодня на каждого из четырнадцати тысяч амишей, населяющих Пенсильванию, приходится примерно один туристский автобус. Такое соотношение приводит к тому, что жаждущие покоя амиши уже переезжают в Канаду, благоразумно не оставляя адреса. Однако поскольку перебираются они в новые места не торопясь, то я еще успел влиться в туристскую армию, внеся свою долю суматохи в жизнь этого любопытного народца.
