Письма из Канады
Для ньюйоркца Канада — банальность. То и дело вам подсовывают сдачу монетками с бобром. Канада у нас под боком, прямо за околицей. В Монреаль и Квебек мы наезжаем, чтобы отдохнуть от англосаксонского засилья, не тратясь при этом на самолет. Все же приятно находиться в толпе, говорящей по-английски не лучше нас.
Квебек — дешевая заграница, карманная Франция, но к канадской карте все это отношения не имеет. Ведь Монреаль, например, задевает лишь самый краешек зеленого колосса. Девяносто процентов всех канадцев аккуратно размазаны вдоль американской границы, между прочим самой оживленной в мире. Наверное, отсюда и пошло уничижительное прозвище Канады — 51-й штат. Зато все, что к северу от американской границы, остается в области географических иллюзий. Чтобы насытить содержанием этого зеленого картографического монстра, я отправился в глубь Канады — на Север.
Насколько я понимаю, Южной Канады не бывает. Есть только Канада просто и Северная Канада. Вторая начинается с 49-го градуса. В Старом Свете на этих широтах бурлит цивилизация: Брюссель, Краков, Киев, яблони цветут, соловьи поют. Но на севере американского континента, как раз там, где круто сворачивает теплый Гольфстрим, 49-й градус — рубеж между обжитой и дикой природой. Пересекая его, вы попадаете в мир, каким он был до нас, в мир, каким он был всегда. Лосей здесь водится больше, чем людей, собаки встречаются реже волков.
Карта автомобильных дорог Канады, так же как и российская, не совпадает с тем, что мы видим на глобусе. Большая часть Канады туда просто не попадает, но на тысячу миль ее все же хватает.
Путь в тысячу миль подразумевает пересечение нескольких климатических поясов. Границы их заметны прежде всего по соседним машинам. Сначала движешься в сплошном потоке курортников — с крыш свисают доски для «сёрфинга». Потом автомобильная гуща редеет, по дороге попадаются машины победнее. И наконец, наш заурядный, но все же легковой «форд» превращается в экзотическую, неуместную в этих краях птицу. Если на пустынном шоссе и попадется что-то движущееся, то только солидное, приземистое, крупногабаритное и высоко-проходимое.
С точки зрения водителя, настоящая Канада начинается там, где попадаются встречные машины. В Штатах шоссе без разделительной полосы — почти аттракцион, здесь — рядовое явление, спасибо хоть асфальтированное. Вместе с узкими дорогами появляется ощущение рискованной самостоятельности. На выезде из очередного городка вас предупреждает знак: следующая бензоколонка через 200 километров. Тут уж поневоле, как Зигмунд с Ганзелкой, начнешь рассуждать о рессорах и покрышках.
Канада чуть ли не самая пустынная страна на Земле. На квадратный километр здесь приходится только одна пятая человека. Зато уж, когда эти дроби собираются вместе, они стараются держаться поближе друг к другу. Канадское селение состоит из домов, поставленных вплотную. Ни заборов, ни лужаек — тут нет обязательной в Штатах «зоны прайвеси», которая превращает любой город в дачный поселок. Здесь — наоборот. Крохотная деревушка, которая попала на карту только потому, что других нет, обязательно застраивается регулярными улицами.
Наверное, дух пионеров еще не сменился пресыщением соседями. Чем суровее природа, тем теснее селятся люди. В наших умеренных широтах привыкли ценить живописный пейзаж за окном. На канадском севере вид на целлюлозный завод считается достаточно престижным.
Последняя точка на карте — Шибогаму. Найти ее несложно. В этом месте кончается дорога. Дальше — еще миль двести — Гудзонов залив, неизбежно присутствующий в записках полярников: вечная мерзлота, айсберги, белые медведи. Туда машины не ездят, зато летают самолеты. Не «боинги», конечно, а лилипуты-бипланы, которые часто стоят со сложенными крыльями просто за домом, рядом с хозяйским джипом.
Шибогаму, по местным масштабам, центр цивилизации — отель, церковь, ресторан, супермаркет и универмаг, названный по неуместной в этих краях фамилии владельца «Гринберг», и десять тысяч жителей: узкоглазые, бледнолицые, с черными прямыми волосами. Это индейцы большого племени кри.
Казалось бы, кто не знает, что в Америке живут индейцы. Я даже знаком с одним программистом-ирокезом, у которого есть гарвардский диплом, но нет фамилии (его зовут просто Клэй — Глина). И все же встреча с таким количеством «благородных дикарей» застает врасплох.
В Шибогаму федеральные власти построили для индейцев культурный центр в виде вигвама. Здесь их учат, лечат, развлекают и просвещают на предмет религиозных и гражданских добродетелей. Все надписи в этом учреждении на трех языках — английском, французском и кри (для последнего придуман специальный слоговой алфавит в виде кружочков и треугольников).
По стенам развешаны плакаты, которые наглядно изображают, какая красивая жизнь ждет индейцев, если они станут на путь бледнолицых. Например, на одном из них — фотография индейца-дирижера. На другом призывно мерцают огни Оттавы. Но, судя по всему, самый актуальный плакат тот, что изображает маленькую индейскую девочку, говорящую отцу: «Папа! Мне нужны туфли, а не виски!» Первого числа каждого месяца городок Шибогаму переживает оргию. В этот день правительство выдает индейцам субсидию, которая немедленно пропивается. В остальное время индейцы охотятся, ловят рыбу, понемногу моют золото и ждут очередной получки.
Здравое — по-своему — отношение к жизни часто мешает индейцам по-настоящему приобщиться к цивилизации, то есть пойти на работу. Иногда их берут на лесопилки или шахты, но тут вступают в противоречие два представления о природе времени. Белые считают время часами, индейцы считают, что времени вообще много. Приходить на работу в определенный час да еще каждый день кажется им, как, впрочем, и большинству моих литературных знакомых, непосильным бременем.
В старых этнографических трудах об этом много писали. Вот, например, цитата из вышедшей еще в прошлом веке монографии Ратцеля «Народоведение»: «Индеец склонен к лени. Редко можно видеть его бегущим или быстро делающим что-либо без внешнего побуждения. Упадок американских культур соответствует этому стремлению к покою, так как культура есть постоянная работа. Недостаток каких бы то ни было стремлений затрудняет задачу распространения цивилизации. Индеец, в руки которого попал нож, ни за что не постарается приобрести другой».
Сегодня так не пишут, и дело не только в пресловутой политической корректности, которая мешает нам обижать менее цивилизованных братьев. Дело в том, что мы их уже не столько жалеем, сколько завидуем им.
В XIX веке дикари в глазах Запада были несчастными каннибалами, которых надо привести в семью цивилизованных христианских народов. В этом, собственно говоря, и заключалось воспетое Киплингом «бремя белого человека». Но в XX веке ситуация в корне меняется: «благородный дикарь» должен научить заблудший Запад первобытной мудрости в отношениях между людьми и природой.
Индейский миф становится утопией, золотым веком человечества, который стремятся вернуть к жизни. В таком виде этот миф сопровождает всю историю двадцатого столетия. В искусстве к нему обращались Пикассо и Гоген. В шестидесятые годы подхватили хиппи, приспособив этот миф к сексуальной революции. Сейчас его исповедует экологическое движение — «зеленые».
Однако канадские кри живут слишком далеко от цивилизации. До них еще не дошла весть о том, что они в моде. Поэтому если они чему и учат своих отстающих в экологических науках бледнолицых братьев, так это рыбалке. Во всяком случае, именно этому меня усердно обучали Джимми и Алекс — двое местных индейцев, с которыми мне повезло подружиться.
Стоит только, покинув асфальт, проехать несколько миль по дороге, которую канадская карта справедливо за таковую не считает, как вы оказываетесь посреди девственной тайги, где не ступала нога человека.
Вся эта размашисто закрашенная зеленью карта на самом деле — лесная пустыня, непроходимые дебри, где часто буквально не ступала нога человека.
Буквальность — единственный способ описания, который мне приходит в голову. Так, непроходимый лес означает именно то, что сказано. Деревья стоят вплотную, переплетаясь сучьями, которые еще можно раздвинуть руками, но насколько вас хватит? Под деревьями — мох, в котором нога утопает до бедра. Только до мха надо еще добраться, потому что поваленные стволы составляют как бы бельэтаж леса: вы перебираетесь с одного ствола на другой, как в дурном сне — прилагая страшные усилия, но без всякого результата.
Несколько часов я провел в таком буреломе, но продвинулся едва ли на километр. Зато теперь я понял, что такое тайга и почему здесь живет так мало людей. Индейцы Северной Канады знали только один способ передвижения — каноэ. Жизнь, проведенная на воде, до сих пор отражается в их сложении — сильно развитые от гребли плечи и слабые ноги.
