Старик задумчиво бормочет себе под нос:
— Не только день-деньской, но и ночь-ночную… День-то пересидеть — много ума не надо… А вот Ночь…
Потом вдруг спохватывается и с извиняющимися нотками в голосе:
— Да что вы, сударь!.. Нешто я супротив Церкви-то?.. Креста на мне нет, что ли?
— Церковь-то с душой людями добрыми построена. И душа эта людская и стоят на видном месте, золочениями да ухоженностью переливаясь… И чего ради мне, неразумному, своим кустарным Покаянием её с понталыги-то сбивать? Красоту-то нисводить… Ведь Церковный Храм — он велик есть! То Храм Души скорбной человеческой, что по хлябям распутным впотьмах бредёт да с призраками аукается… Ну а тут… Храмище! Островок во тьме!.. Да Тьма тьму освещает, оттеняет чёрное серым… К Свету Изначальному зовёт, к Тьме Предвечной — коих и представить своим куцым умишком нельзя — ибо Неизреченны есть… От Храма к храму — как по сухим кочкам… так и болото превозмочь можно… Правда, по кругу ходить будешь, но да посуху… Ощущением проникнешься, благоволением… «Да справится молитва твоя!»… Будешь на болото с пренебрежением смотреть: мол, захочу — и ещё раз вкруг обойду… А то ещё — и вкривь-вкось смогу… Подвластно, мол, оно мне — ежли по храмам ступаю… Но да по-кочкам ходишь — ног не замочишь. Знать не знаешь и ведать не ведаешь, что в болоте сем. А если познаешь — то уже на кочку не выберешься… Засасывает Трясина Изначальная и не выпускает боле из объятий своих любящих… А что ТАМ будет — не ведает никто; ибо никто ещё оттуда назад не воротился… Может, будешь так же по кочкам в бездне бездонной ходить… А может, и выйдешь за пределы заговорённого круга сего… Куда только?.. На то разумения не имею… Незнаемо то… ОН Заговаривает — Он и Печати Неведомые снимает. ОН завлекает — Он и выводит… Но… Тайна сия велика есть… Вижу только, что Пернатые тягу имеют к Болоту Гибельному… Всё кружат над ним да кружат… Кричат с тоскою неизбывною… И ещё вижу, что как приходит срок, так Пернатые устают кружить на одном месте-то, да, сложив крылья, падают Обречённым Камнем в Трясину Неизведанную… И камень тот — Краеугольный…
Гость разводит руками и с недоумением подхихикивает.
— Чудной ты, старик… Ум за Разум, наверное, лет сто как назад зашёл? Чего какую-то чушь долдонишь? Добрым людям только голову зря морочишь… А толку-то от тебя?.. Лучше скажи: так чё, на болоте Дичи больше, чем во всей остальной округе порхает? Правильно тебя понял?..
Старик со вздохом:
— Себя вы понимаете, не меня… Ну да ладно…
И на болоте, и в болоте… Да только, сударь, это Вас не касается… Не про Вас та дичь пернатая… Даже и не взглянут в вашу сторону… Неизбежность… Неизбежность их туда влечёт неотвратимая… Тоска горючая по Тёмной Воде Изначалья…
Старик распаляется, с гневом:
А Вас, любезный мой, алчность простецкая за руку водит… Да страстишки разные, что скуку вашу мелкую, на чреве ползающую, извести всё безуспешно пытаются… Ну вот и бродите бездумно с ружьецом купленным — то ли себя, то ли Бога своего келейного, урезонившегося, развеселить пытаетесь… Да только тщетно… Ведь у обоих у вас ружьё-то пустым пыжом заправлено, да порохом сырым. Видимости-то много. А до дела как… Маета одна залётная…
Старик вскакивает, подбегает к печке и обнимает её… Гость в неловкости встаёт, мнётся, потом неуверенно подходит к двери, снимает тулуп, вешает его на гвоздь в косяке. Начинает извиняющимся голосом:
— Ну не век же в душегрейке сидеть… Хотя холодновато тут. Подтопить бы не мешало… Да ладно, хозяин, ты не серчай на меня… Я всё равно речей твоих не понимаю… Я ведь просто пострелять в эту глухомань забрёл… А что до тебя — то долго стеснять не буду. Вот отогреюсь малость да и пойду себе дичь изводить… Давай, говорю, дров-то наколю… Мне ж сподручней… А то ты в своём дирижёрском камзоле и ногу себе, чего доброго, отхватишь…
Старик смягчается, бережно и долго гладит печку, и за заслонкой вдруг вспыхивает огонь. На удивлённый взгляд гостя поясняет ласковым тоном:
— Чтобы в жилище своём протопить по-божески — дров вовсе не надобно. Понятие нужно особое да разумение… Ведь и стрелять не всегда полезно… Можете Дичь раззадорить — и тогда уже Вы её добычей станете… Уйдёте ни с чем и по её наущению отныне вращать дела свои станете, а Дичь на Вас — начнет вести Охоту незримую…
Гость, расстёгивая ворот рубахи, с недоверием:
— Так как же: на охоте — и не стрелять? Что ж их, руками ловить или бранными словами на лету сбивать? Или силки в Небесах порастягивать? Так они ж улетят себе восвояси, да ещё понасмехаются: какой из меня недалёкий охотник…
— И то правда — «недалёкий»… Да оно и слава Богу: кто от Земли далеко — ему более не целиться… А у Вас, сударь, всё ещё впереди… Непочатый край Земного пути… Одно лишь, думаю, надобно Вам запомнить: на них, Крылатых, обычную ловушку не поставишь… Милосердие их силки. Милосердие…
Пауза. Старик отходит к стене и смотрит в заиндевевшее окно. Дует на стекло, пытается отогреть его ладонью… Гость не спеша подходит к печке, нагибается, недоумённо смотрит на огонь за заслонкой… Начинает испуганно, резкими движениями, гладить печку, пытаясь повторить движения старика. Тот, не оборачиваясь, бросает:
— А Вы, сударь, лягните-ка печку как следует… Да ногой, ногой… Может, она и выдаст причитающуюся Вам часть Вселенского Пирога…
Гость послушно начинает бить ногой по низу печи, постепенно входя в ожесточение. Старик, всё не оборачиваясь, простодушно смеётся:
— Да что Вы, сударь, так распалились? Неужто поверили?..
Гость пристыженно возвращается к столу, садится на табуретку и откидывается назад.
— Ну ты и шутник, старый. Сразу бы так и сказал. А то я уже волноваться начал: несёшь какую-то чушь несусветную… Шу-у-тни-и-к…
— Несусветную… Стогосветную… Вы, сударь, мои слова промеж ушей пропускайте, да не задумывайтесь о них. Сейчас от них Вам всё равно пользы никакой… А вот как грянет Охота!.. Как почувствуете палец на курке да Дичь над Вами крылотрепещущуюся — так мои слова совсем, совсем в иной смысл укладываться начнут…
Огонь в печке внезапно вспыхивает сильнее. Гость вскакивает с табуретки, испуганно пятится к двери, зачарованно глядя на огонь. Наконец выдавливает из себя:
— А она… Не обиделась, часом, печь-то твоя?.. А, старик?.. Не больно ей было?..
— Да нет, не извольте беспокоиться… Иначе бы я Вам такого не дозволил. Она же мне верная — Супруга-то моя… Потому других и не чувствует, словно те и не существуют вовсе… Предрассудок то — «боль», предрассудок… А сие правда: двое-то нас с ней в Околопечном пространстве, а всё иное — за Пределами. Я за те Пределы иногда захаживаю — дела Промысловые вращать… А Супружница-то моя — дома ждёт… А гостей мы и не принимаем вовсе…
— А… Но как же я? Чем не гость?
— Так ведь не Вы, сударь, к нам пожаловали. То Я — Гость Ваш, Вам напросился в Запечную Реальность, дабы исправить требу на отстрел Дичи… Время подошло… Да-с…
В оконное стекло раздаётся настойчивый стук, но ничего не видно. Старик произносит умилённо:
Ан, вот и к нашему столу прибыло… Опять Чернопёрый пожаловал… Вьётся над Небом. С Поручением именным…
Подходит к окну, машет рукой.
Кышь! Прочь, служивый!.. Прости меня, Господи!.. Сегодня здесь для тебя греха нету…
Обращаясь к гостю:
Повадились, престрастные… Только корми их, живоглотов… Правда, в лунную ночь — тут всё от цвета перьев зависит… Вы уж мне, любезный, поверьте на слово… Коли лунный свет на чёрных перьях отливает — так знай исправно службу творит, дань земную собирает, работу неустанную над Миром Божиим свершает… А коль белы перья — то слоняется туда-сюда, голосит без дела, всё приткнуться к жилью человеческому норовит — да только не пущают его. Вот и летает гневным росчерком, теребит Небо ночное без пользы — всё по Милосердию Горнему убивается… А в Новолуние — темно в Подлунном Мире. Сам Господь не может отличить белые перья от чёрных… Томится мир… Сидят крылатые в задумчивости, не шелохнутся — всё будущий цвет своих перьев предугадывать пытаются… Рождения мира дожидаются…
Отходит от окна. Задумчиво смотрит на печную заслонку, за которой танцует пламя.
Ноченька-то длинная стопы свои бесовские подбирает… Заневестилась, волосы свои леденящие, заговорные распустила… Кровавую охоту предвкушает… В такую Ночь, сударь, в добром селении съедают с хлебом по луковичке… И связь обретают с землёй-кормилицей… Коли руки не замараны — то луковичка, знаете ли, знак добрый… Снимаешь слой за слоем — тайны неведомые приоткрываться начинают… Да слёзы искупительные — наперёд вам индульгенцию выдадут… Но ежели руки нечестивы — то спаси Господи! Луковичка почище Огня Адского глаза и ладони выест…
