— Знаю, знаю, но у меня есть друзья, которые захотят посетить тебя, чтобы познакомиться. Давай, О’Тул, ты же говорил, что в прежние времена баловался «дурью»...
«Прежние времена» — теперь уже ничего не значащие слова. Что было, то прошло. Обитателей крыла «Ф» подвергали неожиданной проверке на наркотики так же часто, как и обычных заключенных. Тест на содержание наркотиков в крови даже по прошествии двух недель давал положительный результат, хотя героин или крэк выходили из организма за считанные часы. Казалось, власти делали все, что было в их силах, чтобы насадить порочную культуру тяжелых наркотиков в тюремной системе.
Дэнни долго думал и отказался от затяжки. Он не хотел потерять свой шанс на освобождение, даже если этому суждено случиться лишь в 2014 году. И хотя он очистился от героина и крэка, а Судьбы были сосланы в ссылку, ничто так сильно не искушало его, как наркотическое благовоние, витающее в коридорах. Однако Дэнни полностью исключил «дурь», даже самую лучшую, из своего рациона. Он начал снова тренироваться, качался и отжимался, чтобы вернуть телу упругость. Он добивался работы, и ему подобрали «тепленькое местечко» — восемь часов в неделю мастерить скворечники. Работа требовала осторожности и тщательности, была скучной и экономически бесполезной; скворечники получались дрянные — только зря переводили материалы, из которых их делали. Это напомнило Дэнни начало его увлечения крэком, когда первоочередным занятием было беспрерывное прочесывание ковров на Леопольд-роуд в поисках потерянных пакетиков с крэком.
Работа и тренировки отдалили его от Жирдяя и камеры. Но после обхода, когда он погружался в сон, Дэнни поджидали Ужасы. Судьбы обладали хладнокровием, спокойно и с презрением преследуя его, но Ужасы были переигрывающими актерами, наивными и простодушными. Они кричали на Дэнни, окружали его кольцом, открыв рот, и наползали друг на друга, как лестничные площадки в «особом» крыле, хотя каждый Ужас в отдельности не смог бы даже напугать. Куда им против тюремного заключения, жизни по инерции или тысячелетних спадов. Дэнни обычно просыпался задолго до рассвета, истерзанный и истощенный. Он пробовал заняться онанизмом — два десятка рывков и лужа на простыне, — потом ожидал, когда в темноту камеры вольется мрак следующего дня.
Дэнни ждал встречи с начальником тюрьмы, чтобы подать ему знак. Он был сдержанным с надзирателями, бормоча им «сэр», если те разговаривали с ним, и всякий раз старался увернуться от неприятности, когда видел ее приближение по грохочущему проходу или из-за отсека душевнобольных.
Однажды, спустя приблизительно два месяца после того, как он прибыл в «особое» крыло, получая на раздаче поднос с завтраком, состоящим из картофельного пюре и еще чего-то, Дэнни очутился рядом со списком добровольных курсов, прикрепленным возле кабинета офицера по личному составу заключенных, и принялся его тщательно изучать. Это была жалкая кодификация жалких возможностей. Например - класс плотницких работ, если вы хотели мастерить скворечники; музыкальный курс, если вы чувствовали, что Альбинони[12] мог успокоить вашу душу. Всего было одиннадцать различных курсов. Дэнни втянул щеки и стал прикидывать, что бы ему подошло. По-видимому, это как раз то самое, о чем говорил начальник тюрьмы, объясняя, что Дэнни должен показать, на что он способен; возможно, если он запишется на какие-нибудь из этих курсов, начальник тюрьмы станет к нему более снисходительным. Лучше всего подойдет профессионально- технический курс - это уж точно будет одобрено. В самом низу списка он нашел курс под названием «Творческие коммуникации», который преподавал господин Махони. Звучало интригующе — это наверняка, подумал Дэнни, связано с электричеством. Если удастся добавить еще несколько навыков к тем, что он получил из «Сделай сам», можно будет заняться чем-то полезным на воле. Курс начинается на следующей неделе в четверг во второй половине дня, за час до того, как закроют камеру. Дэнни решил, что непременно попадет туда.
4. Премия для извращенца
Дэнни получил разрешение от офицера Хигсона на посещение учебного класса. Он шел по первому этажу блока, опустив глаза, избегая любого контакта с другими заключенными. Нельзя сказать, что его вовсе не беспокоили обитатели «особого» крыла и он не чувствовал в них потециальной угрозы для себя. Первые несколько дней пребывания в тюрьме Дэнни был уверен, что каждую секунду, когда он находится в их окружении, когда тренируется во дворе или стоит в очереди за едой, извращенцы смотрят в упор на него сзади, подбирая ему «достойную» роль в некой ненормативной пьесе. Дэнни мог поклясться, что чувствовал их пристальные взгляды на затылке, словно электрический разряд. Но Жирдяй уверял его, что он заблуждается, как и многие другие. «Не, не, не, ты ошибаешься. Ты должен это воспринимать иначе, О’Тул; даже насильник не способен на нормальный секс, а уж наш контингент — тем более. Чтобы заключенный «особой категории» хотел тебя трахнуть — ну, ты даешь! Твоя задница им на хрен не нужна, еще скажи, что эти придурки краснеют как кисейные барышни!»
Дойдя до конца блока, Дэнни поднялся к учебному классу по лестнице. Крыло «Ф» было построено позже, чем сам паноптикум, но в том же суровом стиле. Даже хаотичное нагромождение комнат не нарушало общей картины. Здесь, несмотря на фальшивую лепку и угнетающие украшения викторианской архитектуры, во всем царила практичность. Так мог бы выглядеть замок Гарменгаст, превращенный в дом престарелых.
Поднимаясь по винтовой лестнице, Дэнни заглядывал в комнаты. Тут шла групповая психотерапия, там готовили к адаптации на воле досрочно освобожденных. Заключенные «особой категории» уверяли друг друга, что все будет в порядке — для них. На самом верху Дэнни нашел учебный класс. Он остановился, заглянув в окошко на двери. Внутри стояли четыре перекошенные парты, на трех из них — старые механические пишущие машинки, а на четвертой — примитивный компьютер. Две парты были заняты, за одной сидел Сидни Крэкнелл, за другой — Филипп Гринслейд.
Оба постоянно подвергались оскорблениям со стороны других обитателей крыла «Ф» — почти так же, как Дэнни. Оба получили пожизненный срок: Крэкнелл — за весьма специфическое управление детским домом, где он применял на практике свой извращенный метод воспитания детей, считая его самым лучшим; Гринслейд — за похищение в стиле клэптонского дела, пытки, изнасилование и убийство одиннадцатилетней девочки. Внешне они были очень разными. Крэкнелл — настолько дерганый, мрачный и усохший, что непонятно, как ему вообще можно было доверить детей; а Гринслейд казался приветливым — открытое лицо, светлые волосы и ярко-синие глаза какого-нибудь общительного трактирщика с запада страны. Впрочем, он и был трактирщиком. Дэнни задумался, почему эти два антипода проявили, как и он, интерес к курсу, связанному с электричеством.
Вместе с ними в комнате находился третий мужчина, скорее всего преподаватель. Крупный, под метр девяносто, он стоял спиной к двери. На нем были кожаная куртка до бедер и черные джинсы. Когда он обернулся, Дэнни увидел лицо типичного сына Ирландии: два больших розовых уха, полные, чувственные алые губы, римский нос и покрытый бугорками лоб. Суровый внешний вид мужчины контрастировал с головой в форме картофелины, пролежавшей в земле несколько месяцев, причем, судя по его широким плечам и сильным рукам, он сам выкопал эту картофелину и водрузил на свой мощный торс. На вид ему было около сорока лет. Из-под свисающей густой каштановой челки выглядывали глубоко посаженные, любопытные серые глаза, излучавшие в равной мере интеллект и свирепость. Пока Дэнни наблюдал за ним, мужчина заметил его и жестом позвал в комнату. Дэнни вошел.
— Вы — кто? — У мужчины был довольно высокий голос, но твердый и уверенный, с чуть заметным ирландским акцентом.
— О’Тул, сэр.
— Здесь неуместно обращение «сэр», О’Тул. Я предпочитаю «мистер», обращайтесь ко мне мистер Махони. Думаю, вы знаете мистера Гринслейда и мистера Крэкнелла?
— Вряд ли, ну, в общем, да, в некотором роде... — Дэнни хотел сказать «в связи с их репутацией», но опасался, что это не будет одобрено. Крэкнелл уже хихикал над ним.
— Пожалуйста, мистер О’Тул, соизвольте занять свое место. Группа у нас небольшая, но, надеюсь, эффективная. — Пока Дэнни протискивался за парту, ирландец продолжал: — Я придерживаюсь принципа анонимных алкоголиков, так что, если хотя бы двое проявили инициативу к творческому письму, уже можно проводить занятие.
В ответ на это замечание Крэкнелл хихикнул, Гринслейд любезно промычал, а Дэнни обратился к преподавателю:
— Мистер Махони?
— Да, мистер О’Тул, чем могу помочь?
— Вы сказали «творческое письмо»?
