— Павел.
А-а…,- обрадовался мужчина, — ты тоже, — и поманил его за собой. В конторке взял с полки выстиранный комбинезон и дал его Павлу.
— А разрешение?
— Бесэдер. Нет проблем.
«Дорогие мои! Это отчёт о встрече с Дорой (здесь отчества не в ходу) и об инспекционной поездке к Павлику. Сразу как-то не получалось, понемногу всё утряслось, причесалось, и я, наконец, собралась заняться розыском. Нашла я её очень просто: написала в газету, где помещают объявления потерявших друг друга людей. В день выхода газеты мне позвонила женщина, представилась, как бывшая сотрудница Доры, и, выяснив, кто и зачем её разыскивает, обещала дать ей мой телефон, а там, как уж она решит. Дора позвонила, приехала за мной, и мы проговорили у неё дома до глубокой ночи. Мне открылись некоторые пикантные подробности днепропетровского периода жизни моего зятя, а для неё мой рассказ явился полной неожиданностью. Мы хорошо посплетничали. Дора много лет проработала в библиотеке Хайфского университета, вышла на пенсию, и мне кажется, что мы обе рады знакомству.
Дора сама предложила мне навестить Павлика. Рано утром две старушки сели в машину, тоже не первой молодости, и взяли курс на север. Верхняя Галилея, особенно в окрестностях Бар-Ама, красивейшее место. Вынуждена признать: Пётр оказался прав. Самостоятельность пошла ребёнку на пользу. Все его однокашники работают на свежем воздухе, и только мой внук копается в моторах. Дора объяснила мне, что кибуц и армия — лучшая визитная карточка и входной билет в израильское общество. Не беспокойтесь, с ним действительно всё в порядке. Об условиях проживания, если коротко, — санаторий четвёртого управления с умеренной трудотерапией. Поездка заняла весь день. Море впечатлений и удовольствия. Пока всё. Устала. Обнимаю. Ваша мама и бабушка.
В привычное время люди предъявляли пропуска, расходились по цехам, переодевались в рабочую одежду, проходили мимо мёртвых станков, садились за столы стучать костяшками домино, устраивались у верстаков читать газеты. В институте тоже царило затишье. Шустрили только кооператоры, виновато оглядываясь по сторонам и прикрывая рукой телефонные трубки.
Зинуля бесцельно просматривала старые шлифы, когда Виктория позвала её: — Кончай лепить образ. Пойдём, дело есть. — Они вышли из здания, пошли вдоль его стен. — Люди ресторан открыли, пивнушку, ещё что-то, им коржи нужны. Много. Платят поштучно. Чужих привлекать не хочу, а одна не справляюсь. Хочешь подзаработать?
Зинуля сжала губы, сузила глаза, стала закатывать рукава халата.
— Пошли.
Виктория отступила на шаг. — Ну, ты даёшь! Вечерами. Не такой это заработок, чтобы место терять. До пенсии дотянуть надо, немного уже осталось.
Вечером мы начали промышлять коржами. «Люди» завозили Виктории мешки с мукой. Я привозил муку домой, покупал соль, кефир и маргарин, Зинуля замешивала тесто, пекла коржи по размеру сковородки, складывала их в стопку и подсчитывала вечерний заработок. Утром, до работы, я отвозил коржи Виктории, когда и куда они исчезали, мы не знали и не спрашивали.
Работая рядом, Павел и Шауль не раз возвращались к разговорам о желании Павла служить в танковых войсках. Когда пришло время определиться с армейской специальностью, Шауль звонил куда-то, шумел, пока соединяли, закончил разговор и победно произнёс дословно непереводимую фразу, правда, к тому времени Павел и не нуждался в переводе
Все подробности армейской службы Павел ограничил одной фразой: «Вот это машина, папа! Блеск.»
— Секретность у них такая, — предположила Зинуля.
— Хуже, — отозвалась Ирина, — думаю, стреляют. Вечерами она слушала «Голос Израиля».
Из бабушки тоже ничего выудить не удалось: «Он меня держит за дурочку. Рассказывает какие-то басни про девчонок-инструкторов, про антимир — мол, учили, что пить надо меньше, а оказалось, что пить надо больше. И всё в таком духе». Письма приходили исправно, и это успокаивало.
Пришло нежданное письмо от Полины Ивановны, с перечёркнутым адресом и наклейкой из адресного стола. Пётр прочитал письмо и отдал его жене со словами: за что боролись… На двух листах Полина Ивановна подробно описывала свою неуютную старость. Она овдовела, дочь вышла замуж, уехала и не даёт знать о себе. Её пенсии не хватает на жизнь и на оплату квартиры. Ей больше некого просить о помощи. Слово сын в письме не мелькало, она уважительно, на вы, обращалась к Петру Ивановичу.
— Как ты поступишь? — спросила Ирина.
— Очень давно, ещё в Бодье, Татьяна Михайловна сказала мне: «Не держи на них зла. Они дали тебе жизнь.» Знай она обстоятельства моего рождения, могла бы уточнить: случайно. А жизнь дала мне вас, так что пора расплатиться. Пошлём деньги и посылать будем. Не возражаешь?
— Ты знаешь моё мнение. Напиши письмо.
— Нет. Только деньги. Она просит о помощи, ни о чём другом в письме речи нет.
— Это не карточный долг. Как можно так строго судить обманутую девчонку? У тебя у самого дочь.
— На девчонку я не в обиде, а профсоюзная халда могла найти доброе слово для разыскавшего её взрослого сына. Сколько раз позволительно матери бросать своё чадо? Нет ответа?
— Она и нашим детям дала жизнь. Ты любишь рассуждать о связи времён… я сама напишу ей.
Пётр не ответил на решительный выпад жены, вышел на балкон, закрыл дверь.
Возвращаясь с Десны, они задержались на пару дней в Киеве.
— Матери позвонишь? — спросила Ирина. — Столько событий произошло: получил учёную степень, собрался жениться…
— Хорошо, что подсказала. Познакомлю тебя с Галиной Прокофьевной.
В последующие годы Ирина при случае напоминала, что у него есть мать, всегда с тем же результатом. Однажды она всё же дождалась ответа: — Было время, когда мне хотелось выть на луну. Было и прошло.
Пётр вернулся в комнату, подошёл к жене. — Пиши. Только от себя.
— Присядь на минуту. У моей бабушки хранилась тарелка, оставшаяся ей от матери. По краю тарелки тянулась надпись угловатыми буквами. В одну из наших редких встреч бабушка прочла и перевела мне эту надпись. «Проходит не время — проходим мы».
— Хорошо. Напиши от нас.
«Здравствуйте все! Спасибо за письма, они, как гравитация, удерживают меня на домашней орбите.
Закончилось дежурство на севере. Парень из нашего экипажа пригласил меня на отдых в свой кибуц. Я позвонил бабушке, получил согласие и принял приглашение. Усиленно леплю образ примерного внука, она тоже не отстаёт. Родители моего приятеля, когда узнали, что я здесь один — без семьи, обратились в правление, и мне предложили приезжать сюда на отдых, дали ключ от домика и «хохмолог» — народное название электронного брелка для расчётов в столовой, в моём случае за счёт заведения. Если честно, мне уже слегка приелись визиты к родственникам, которые мы с бабушкой наносим, чтобы, не дай бог, не обидеть кого-нибудь. Я с радостью принял предложение и тут же им воспользовался — бросил сумку и растянулся на кровати.
Теперь самое интересное. Утром я пошёл знакомиться с кибуцем, искал гараж и набрёл на мебельную фабрику. Папа, здесь древесина со всех концов света, всех цветов и оттенков. Сразу зачесались руки, пап, пришли, пожалуйста, инструменты для работы по дереву. Заведующий складом оказался большим любителем и знатоком древесных пород. В его маленьком кабинетике, полностью заполненном столом, компьютером и животом хозяина, одна стена увешана образцами экзотической древесины, а описание пород и прочие интересные подробности собраны из интернета на отдельном сайте. Мы вместе пошли в столовую, и за обедом он обещал поддержать мой «проект». Янтарное дерево (Орех Парагвайский) привлекло меня цветом и названием, но остановился я на чёрной ольхе, близкой нам по духу, а липе — по свойствам. И ухищрений никаких не надо — она и так светло-кофейная с розовым отливом. Тебе интересно будет узнать, что Венеция стоит на ольховых сваях, а уголь из чёрной ольхи в своё время ценился выше других при выплавке железа.
Мамочка, говорю я свободно, но запас слов ограничен кругом интересов и сферой общения. Это не тот случай, когда можно читать и набирать запас слов. Сплошные Нефертити. На слух проще и быстрей. Для многих иврит начинался с армии. Не волнуйся, неучем я не останусь. Пока присматриваюсь.
Таня, письмо твоё получил. Отвечу отдельно. Хотел, как обычно, написать «привет нашим друзьям» и задумался. Сколько себя помню, они всегда были ближе нам, чем родственники, с которыми я только сейчас начинаю по-настоящему знакомиться. Два цветка для мамы.
Обнимаю. Павел.»
В следующий свой приезд по дороге к домику Павел свернул на детскую площадку, увитую виноградом, срезал несколько листьев — нежных, светящихся на солнце, и загрубевших, больших и тёмных. На газоне перед домиком разулся, опустился на траву в тени эвкалипта, вытянулся и закрыл глаза. Лениво приподнял веки на звуки чужой речи. Две рослые белёсые девицы, покрасневшие на солнце, шли мимо, разглядывали его и смеялись. Заснул и спал до вечера.
