— Да так, поговорить, покумекать.
— О делах больничных, отделения или нечто более глобальное? Скажем, о судьбах родины?
— Нет уж, так глубоко к жизненным корням меня не тянет. Мне бы местные проблемы понять, больничные.
— А для меня и это уже проблема глобальная. Один больной, одно отделение. Мое. Шире я мыслить не умею.
— Скромность паче гордости, Барсакыч. Дело в том, что, в свете сегодняшней речи начальства и, вообще, общей ситуации, надо нам насчет платности и коммерции какие-нибудь придумки накидать. На простой хирургии в нашей скоропомощной больнице не подкалымишь. Еще лично для себя каждый что-то может урвать, а так, чтоб планомерно, постоянно, для больницы…
— И есть идеи?
— Как вы смотрите, если часть вашего отделения сделать абсолютно платной? Подремонтировать палаты, отдельное белье, еда другая?
— А кто пойдет в обычную больницу для обычной хирургии без всяких особых фокусов, модных ша-манств или иных придумок, как вы говорите?
— Вот то-то и оно! Ваша хирургия — это спасение жизни, убережение от инвалидности. А то и рождение инвалидности ради сохранения жизни. А надо бы улучшение качества жизни. За что люди готовы деньги платить — у кого они есть, разумеется.
— Поподробнее. Может и разумеется, да я не разумею.
— Ну, скажем, косметические операции. Или, например, по поводу импотенции какие пособия. Или вот, улучшение фигуры — борьба с лишним жиром.
— Ну, в принципе, это не плохо, но только для этого нужно отдельное отделение. Нельзя в ущерб необходимости. Для удовлетворения личных потребностей надо дорасти. Сначала надо на современном уровне, как в цивилизованных странах, наладить хирургию помощи жизни, удалению болей, помочь существованию. А уж потом комфортному существованию. Чего думать об омарах, когда и хлеба еще нет. Наше отделение, больница еще не доросла. Впрочем, если найдете помещение… Но не мое отделение.
— Барсакыч, надо выходить на мировой уровень. Надо улучшать качество жизни.
— Через пропасть не прыгать надо в два прыжка, а строить мост. А это время, конечно. Спасая сегодня ноги от гангрен и болей, ликвидируя приступы холецистита, раки-шмаки всякие — это не улучшение качества жизни? Строим мост.
— Это крайняя необходимость. Для жизни и работы. А я предлагаю только для улучшения личной жизни.
— Да все так. Я и сам говорил всегда, что личность начинается с удовлетворения прихотей.
— Ну, так…
— И личное должно быть выше общественного…
Чтоб быть личностью деньги нужны. Прихоти без богатств не рождаются.
— Ну! Так вы тоже самое…
— Но не за счет необходимого. Отделение должно остаться. Вся наша жизнь в мои годы, во всяком случае, беспрерывная тришкинизация.
— Это что?
— Кафтаны Тришкины делаем. Здесь отнимем — сюда подкинем, здесь обнажим — тут залатаем. Да откуда деньги мы наберем на такое отделение?
— Найти надо крутых спонсоров. А мы быстро оправдаем. Таких нуждающихся много.
— Надо, чтоб такие нуждающиеся при больших деньгах были. Нет денег — нет и нужд. Скажем, прихотливых нужд.
— Набегут. Если разрешили личное — появятся и деньги.
— Все связано.
— Пожалуйста. Я поддержу вас. Вернее, не буду роптать из своего угла, но ищите помещение. Как это? Жентельменов до хера — местов нет.
— Значит, у вас такие палаты не выделим?
— Нет. Я антитришкинист. Да и не мне старому хирургу переучиваться на новые операции. Не потяну.
— Ну, уж!
— Сейчас корифеи старые не нужны. Раньше руки и голова играли большую роль. А теперь медицина, а особливо хирургия в значительной степени технологическая, аппаратная.
— Что вы имеете в виду?
— Раньше думали у кого оперироваться. Теперь же — где оперироваться. Где современные аппараты, новейшие инструменты, хорошие нитки с иголками.
Резать и шить умеют, а вот, как появились атравматические нитки-иголки — результаты у тех же хирургов стали лучше.
— Ну, так прогресс же.
— Да. Не людской, а технологический. Личности в хирургии нивелируются. Прихоти заменили инструментами. Вот и тянутся, чтоб личностями становится. То есть деньги тянут. Больницу обеспечивают новейшими придумками, а заодно и себе. — Борис Исаакович чему-то почему-то рассмеялся. — Доктора улучшают качество жизни, а личности заменяются инструментом. Уже без нас, ребята. Жизнь парадоксальна. Я пока в другом качестве.
В кабинет вошел молодой хирург с историей болезни в руках.
— Барсакыч, прободная поступила. Оперировать надо. Вот снимок.
— Ну. Вот видите. Надо идти оперировать. Пока по старому шить будем. Правда, иглы мы уже тоже приобрели. И простым больницам мало, но перепало. А том качестве — это уж с ними. С молодым племенем начинайте.
— Ну ладно, Борис Иссакыч, ножи-то прежние.
— Ножи прежние, а отношения к ним другое. Общественность считает, что хирурги циничные, жестокие им бы только резать. А нам, во-первых, только б шить; во вторых, мы больше всего боимся боли и всё стараемся обезболить, пока не вмешиваются праворазрушительные, прокурорские, эмведешные и прочие органы в поисках источников в мире, в стране наркомании; а главное, хирург не вонзает нож в плоть людскую, как думают, а ласково скользит брюшком скальпеля по телу и нежно проводит справа ли налево, сверху ли к низу, и плоть в ответ, понимая, что к добру рука стремится, открывает людям сокровенное… Разболтался старый мудак. Философ херов. А там прободная. Молодёжь меня ждёт.
— Молодым везде у нас дорога. Как там? Здравствуй племя молодое, незнакомое?
— Вот именно. Там. Вы построите новый сад. Хм — для импотентов. Насадите иные деревья. Ищите Лопахина.
— Да уж нашел. И главный согласен.
— Так чего ко мне пришли? Как к старому ребе? Так у меня ни денег, ни сада нет.
— Есть, есть, Борис Исаакович. Вот. Вокруг. — Он обнял за плечи молодого доктора. — Вот именно: здравствуй племя молодое, незнакомое!
— А мне, стало быть, предлагается ждать звук лопнувшей струны? Благо есть новые инструменты со струнами.
— Нет, Борис Исаакович…
Я не стал ждать ответной реплики, а пошел смотреть больного с прободной язвой. Проходя мимо открытого лифта, увидел мирно дремавшего на стуле в глубине кабинки, нашего старого, даже древнего лифтера, по кличке Перс. Он и сам себя так называл. Я повернулся к идущему следом будущему хозяину жизни, жаждущего улучшения ее качества.
— Перс на посту. Когда нас изгоните, Перса не забудьте приютить. Представляю: Мы ушли — вы рубите стулья, стены, смотрите на луну, нюхаете свежий, новый, всенепременно благодетельный, живительный воздух, представляя и предвкушая рождающееся под вашими руками лучшее качество жизни, возникновение прихотливых личностей, возрождение великих российских чудаков! И при этом падают на вас и гремят канонические слова, пронизывающие во все времена, всякие улучшения жизни: «А Перса-то забыли» А он-то тоже личность.
Коллега современен и хочет быть на уровне цивилизованного мира. Но ведь сначала надо стать цивилизованными. Всё ж в начале было слово. Деньги были потом. Но он славный парень. Ко мне хорошо относится.
Вообще-то, конечно, смотреть на всё и на всех добрым глазом немножко попахивает равнодушием. Но и этого не надобно бояться. Да, я хулу и похвалу приемлю равнодушно, а там, по ситуации. В случае нужды и изменишь позицию. Не отдам отделение. А если перехвалят, или сильно побьют? Это как и подставить другую щёку. Просто жить надо с такой идеей, а уж при драке видно будет.
Без денег плохо, конечно; но зато сохраняешь безмятежность духа. Здоровьё всё же поправлять безмятежным проще, надёжнее. Для людей.
И пошёл себе оперировать. Язву зашили. Без проблем и безмятежно.
После операции я спустился к себе в кабинет. Закурил. Дверь приоткрылась и в щель воткнулась голова старого Перса:
— Барсакыч. Больной пришел на консультацию.
— Пусть войдет.
Старик распахнул дверь, пропуская больного, и опять пошел на свой пост, на стул в глубине лифта.
Вошел довольно невзрачный дяденька, плохонько одетый, годков, так, около пятидесяти. Ходит с трудом. С ним жена. Оказалось — нога болит. Сосудистые дела. Начинается гангрена. Класть надо срочно.
Может, еще можно спасти ногу, сделав сосудистую операцию.
— Вас какая поликлиника направила?
— Я из деревни. Мы под Липецком живем.
— Доктор, а надолго? Лежать долго? У нас там четверо детей осталось. — Это жена. У неё забот больше, чем у него.
Я еще не знаю, как положить — иногородний же. А она уже про сроки спрашивает. Да и удастся ли ногу сохранить?
— Так вы не москвичи? — Очень умный вопрос.
— Нам сказали, что вы это лечите. У вас один из наших оперировался. Оставили ему ногу.
Я решил, что лучше не выяснять, кому это мы ноги спасли. А вот как быть с этим?
