Я решил, что лучше не выяснять, кому это мы ноги спасли. А вот как быть с этим?
— Ходить трудно? — Еще один мудрый докторский вопрос. — Сумеете доехать до министерства?
— Профессор, я съезжу, а он у вас пусть пока посидит.
Решила, видно, что если профессором поименует, то дело лучше пойдет. А может, и впрямь, решила. Раз главный здесь — стало быть, профессор. Главный в нашей квартире. А все ж понравилось — лесть, как комары, сколько не отмахивайся, а эффект на лице, или где-нибудь еще на теле.
Я объяснил жене, что и как нужно сказать в министерстве, чтоб направили к нам в больницу без денег. Привезет бумагу оттуда, я напишу, что потребно лечение, главный врач утвердит резолюцией разрешение, а приемный покой оформит и примет в отделение. На справке из деревенской больницы я сделал необходимую рекомендующую запись.
Жена ушла, больной остался в коридоре. Сделали ему и укольчик обезболивающий. Пусть ждет в относительном комфорте — то есть с меньшими болями.
Еще через пару часов звонок. Главный врач.
— Ты что?! По миру больницу хочешь пустить?
— Что такое?
— Почему иногороднему даешь разрешение на бесплатное лечение?
— Предложите ему. Может, он заплатит?
— Заплатит! Заплачет. Ты ж объяснил, как сделать бесплатно, где получить разрешение.
— Да он, может, и не откажется платить. Колхоз заплатит. Или совхоз. Где он там работает?
— Чистеньким хочешь остаться. Сам, мол, готов лечить бесплатно, а главный врач сволочь деньги тянет.
— Да причем тут! Я — за. Оформите его платно.
— Что ж я у колхозника с четырьмя детьми из кармана тащить буду?
— Ну и я также. Ну, ладно. Лечить-то будем бесплатно. Операцию, если по старому — веной его обойти склеротическое препятствие. А если на уровне сегодняшних умений?
— Что ты имеешь в виду?
— Поставить стент. Спиральку в зауженное место. И легче, и быстрее, и безопаснее.
— Ну? Делай.
— Две с половиной зелёных каждый стент..
— Хм! Ну, так делай по старому.
— Вот я и говорю: Здравствуй племя молодое, незнакомое.
— Что несешь? Не понимаю.
— Не обращайте внимание. Продолжаю дискуссию с молодёжью. Не состоятельные не состоялись для жизни. Могут ноги терять, могут и подыхать. Деньги должны быть у всех живых.
— Хватит дурью маяться. Работай лучше, а не болтай зря. Совсем на старости лет ополоумел.
Я засмеялся — с этим главным врачом мы уже работали вместе больше двадцати лет. Только я в больнице мог позволить себе так говорить с начальством. С этим начальством. Да и начальство только мне в больнице могло сказать так и о дурье и ополоумстве. Потому я и засмеялся в уже молчащую трубку. Но всё же, в уже молчащую.
Больного положили «за так». Может, привыкнем. Появятся богатые. Да только кой черт они пойдут в нашу больничку. Им все бывшие кремлевские услады и лечебки по карману будут. Да и коммерческие больницы строят. Куда нам-то со свиным рылом своим.
Ну, а фигура, импотенция?.. Это уж они. Я-то — за, но уже без меня, наверное. А жаль. Мы так ждали. Поздно. На целую жизнь опоздали. На мою.
Так сказать, здравствуй новая жизнь! Прощай старая. В который уж раз? Может, в последний? Для меня в последний…
А Перса обязательно забудут.
Как меня взяли в операционную, как везли, что говорили и говорили ли вообще что-нибудь, были ли рядом врачи, коллеги мои, ничего не помню. А уж потом, так сказать, увидел себя в реанимационной. Всё уже было позади. Инфаркт не успел состояться. А может быть, он бы и не случился? Кто знает — медицина наука не точная. Но, когда утром появились боли в левой руке, потом стали, прямо, бить в челюсть откуда-то снизу, я и решил, что это стенокардия. Но всё ж сам приехал в больницу. Кардиограмму сделали, крыльями захлопали: «Борис Исаакович! Борис Исаакович!» А меня испугал не сам факт изменений кардиограммы, — не больно-то я в них разбираюсь — а то, что обращаться ко мне, называть стали отчетливо полным именем. А они ведь всегда сглатывали отдельные звуки — Барсакыч всегда у них получалось. А тут…
Короче, туда-сюда, сделали коронарографию, все сосуды, мол, закрыты, проценты всякие — девяносто, восемьдесят, семьдесят… Я и ахнуть не успел, как предлагают операцию. А мне ж неудобно. Сам ведь предлагаю, уговариваю больных, а как мне — так что? — к стороне? Ну и согласился. А вот теперь должен сказать… Как говорится, post hok — после этого — ничего страшного. Раньше всё ж думал: что я предлагаю? А каково это? Одно дело оперировать, другое дело самому на стол ложись. И скажу вам — ничего. Ничего страшного. Довольно всё легко. Теперь буду предлагать операцию с более лёгкой душой. Ночью оклемался, огляделся. Реанимация-то не наша. Всё другое, всё не так. Интересно. Наблюдал. Заболело — обезболили. Так что вполне. Ну, кашлять немножко больно. Потом, когда ходить стал на второй день, ну нога немного… Где вену брали для шунтов.
Успели. Успели! До инфаркта дело не дошло. У нас-то при инфарктах тогда ещё боялись. Это сейчас… Заводят зонды в сосуды, расширяют их, спиральки ставят, так называемые стенты. Без разрезов. Без классического понимания хирургии — без ножа, без крови. Ну, относительно, конечно.
Инфаркта нет, не состоялся. А может, и не надо было оперировать. А то ведь, если б помер!? Операция же. Но сосуды-то закрыты. Вот ведь., про таких и говорят: вчера на танцах был, а сегодня уже несут. Ну, не танцах: на коньках катался, а сегодня их отбросил. С одной стороны не смешно, с другой — обхохочешься. А может, я и без операции сколько б лет ещё тянул? Сосуды закрыты, а организм сам новые б нарастил. Кто его знает? Ткани б на себя работали, на себя бы сосуды тянули. И средства появились, чтоб этому, так сказать, споспешествовать. Всё такое новое, что так и хочется противопоставить древние слова, архаику. Не смешно.
Хирурги-то, такому научились, что только держись. Чего только не можем мы отрезать, да и снова пришить, иль другие запчасти; да ведь только не все наши умения человек пережить может. Конечно, расцвет хирургии немыслимый. Самодовольство наше сильно повысилось. Этакие демиурги, творцы — да демоны просто! Коронные терапевтические болезни типа пороков сердца, всякие там склерозы местные, в сердце ли, в мозгу иль в ногах — мы лечить стали, оперировать. Ну, всюду залезли, всюду прокладываем путь крови к тканям.
А на самом-то деле, о чём это говорит? Вот именно! Это и есть кризис медицины. Лечить надо, а не резать и отрезать, шить да пришивать. А лечить не умеем пока. Оперировать, идеально если, то надо только повреждения, травму то есть. Когда ещё научатся лечить?
А вообще-то, у хирургов постепенно работу отбирают. Да только пока сами хирурги, руками хирургов. Эдакое самоубийство. Это как, не к ночи будь сказано, когда в Бабий яр привели евреев, да и те сами себе могилы рыли перед расстрелом. Тоже, конечно, сравненьице!
То вместо разреза через проколы вводят инструменты, оптику и удаляют, шьют. И видно-то порой лучше, чем в очках. Или опять же через сосуды, зондами, катетерами вставляем, всякие там, протезы, заменители, расширители, спиральки. Какие-то новые придумки, чтоб ещё туда вводить клетки, реактивы и новые сосуды, говорят, будут разрастаться.
Раньше, вон, например, язву желудка оперировали — раз и нет двух третей его, а теперь сначала одну операцию полегче, потом ещё одну, вторую придумали; а потом и лекарства появились, что язвы вылечиваются. Если, разумеется, не далеко дело зашло, без особых осложнений. Разве правильно пузыри с камнями выкидывать, резать их, что ножом через раны, что трубками через проколы. Надо научится камни там, внутри растворять, а воспаление вылечивать. И научатся. Всё к тому идёт.
Помню, как мы стали делать новые операции. Удаляли из протоков новым способом, чтоб не корежить протоки, чтоб в дальнейшем не было осложнений. И гордились собой. А теперь есть аппараты и делается это без операции. И наши придумки, наша гордость смешна. Да как быстро это случилось. Или сложную операцию на кишке при раке. Она была с меньшим риском, — чтоб не было лишних сшиваний, которые порой не заживали — и беда. Сначала нам сказали, что это безграмотно. С перепугу что-ли? А потом сами также делать. А теперь аппараты сшивают. И где наши придумки!? Так это ещё хирургия, рукодействие. А скоро и аппараты, небось, заменят, улучшит. Отыгралось наше время. А?
Да, хирургия, моя любимая хирургия, уходит. Меня оперировали с риском для моей жизни, а, наверное, лучше… может, и надо было только лечить. Лучше, наверное, будет больным. А нас с нашей любовью по боку. Жаль нас. А с другой стороны: нужна ли эдакая романтическая кровавая борьба за жизнь?! Долой войну! Геть войне и крови! А мы и есть аналог войне…
Господи и на все эти размышлизмы подвигли меня мои собственные болезни, собственная операция. Высшее проявление эгоизма. А ведь так всё! Пока сам не наколешься, не задумаешься. Как это по-русски: пока гром не грянет — мужик не перекрестится. Ну не совсем. Это гром грянул и еврей вздумал перекреститься. Ну, не в смысле принять крещение. А в смысле задумчивого испуга.
