Мартин сидел у огня, и по его лицу катились крупные капли пота. Прежде чем взяться за деревянную ложку, которой он помешивал рыбу в котелке, Мартин с великим тщанием отмыл руки.
Движения его не утратили четкости и даже своего рода изящества, когда он, сняв котелок с огня, обложил его листьями какао, налил туда два стакана воды и добавил фунт риса. Снова поставив котелок на огонь, Мартин ухитрялся искусно поддерживать постоянный и ровный жар, вынимая полено в одном месте и подкладывая веточек в другом. Едва Эссола вернулся во двор к своему белью, как услышал повелительный голос брата:
— Все готово! К столу! Вытирай руки, пока я накрываю.
Выпрямившись, Эссола увидел, как Мартин отхлебнул «каркары» и на этот раз поморщился. И вдруг этот человек, только что такой аккуратный, отер рот правой рукой по крестьянскому обычаю и — весьма показательный признак — начал напевать фальцетом. Пение это было больше похоже на плач ребенка.
Когда они поглотили обильный завтрак, приготовленный Мартином, который не пощадил запасов матери, Эссола с отчаянием обнаружил, что брат его снова обрел равновесие и твердость речи. Тогда он в свою очередь решил сделать широкий жест и, залпом осушив бутылку пива, швырнул ее в лес позади дома.
— Сколько таких бутылок ты выпил с тех пор, как мы встали? — спросил его Мартин.
— Я думаю, одну. Но ты увидишь, сейчас я примусь за вторую.
— Бедный ты мой братишка! — усмехнулся Мартин. — Послушайся моего совета: не вздумай рассказывать об этом кому-нибудь из наших, тебя здесь сочтут жалким ничтожеством, найдутся и такие, кто вообще скажет, что ты не мужчина, верно тебе говорю. А если хочешь увидеть настоящего мужчину, посмотри на меня.
На этот раз он вылил остатки «каркары» себе в глотку и тотчас же откупорил бутылку виски и наполнил стакан коричневой, как мед, жидкостью. Он не выпил ее залпом, точно лекарство, а, напротив, стал смаковать, закрыв глаза от наслаждения, он тянул виски маленькими глотками, как будто бы это был чудесный нектар, а не спиртное.
— Эта штука не обжигает тебе рот? — не выдержал наконец Эссола, когда Мартин принялся за третий стакан.
— Какая штука? Виски, что ли? Кто это сказал тебе такую глупость?
— Ну как же! Ведь любой алкоголь обжигает глотку.
— Выдумал тоже! Это вас в школе учат такому вздору? Выпей-ка, сам увидишь.
Эссола и в самом деле был полным профаном в этом деле, ибо ученики Рубена строго воздерживались от употребления алкоголя, и все-таки он решился попробовать виски. Напиток показался ему не столько обжигающим, сколько неприятным на вкус, и Эссола вылил остатки в стакан брата, который держался за бока от хохота. Затем, немного успокоившись, Мартин выпил один за другим два стакана, до краев наполненных виски, и гиганты джунглей-, казалось, содрогнулись, качнув головами.
— Правильно я говорил, — начал Мартин, — есть еще кое-что, в чем ты не так силен, как я. Ты знаешь «воок», тут мне нечего и думать тягаться с тобой. Ты умеешь заставить людей любить себя — тут тоже, я с тобой согласен, ты сильнее меня. А вот что касается «каркары» или любого другого крепкого напитка, тут уж соперников мне не найти, так и знай. Хотя один-то, может, и найдется, но только один — Замбо, брат Эдуарда. И то пока с ним не случился удар. Да, раньше Замбо был непобедим, по части напитков он, пожалуй, не уступал мне. Мы с ним устраивали такие состязания, которые люди долго будут помнить. Когда была свадьба Перпетуи, я поехал туда вместе со старой ведьмой. Так вот, представь себе, я целый месяц оставался там. Все давно уже уехали: Перпетуя с мужем — в Ойоло, мать — сюда, в деревню, а я остался у них. А там что ни день, то празднество, пей — не хочу. И потом, женщин сколько пожелаешь. И вдруг, что бы ты думал? Является ведьма. Надо полагать, она тут соскучилась одна без меня. Или дрожала от страха по ночам. Она только с виду такая смелая, а на деле ужасная трусиха. Так вот, является она и говорит: «Мартин, ты что же, не знаешь пословицы: «Первые четыре дня ты гость, а там, глядишь, и надоел». Ты что-то загостился здесь, хозяева, должно быть, устали от тебя. Конечно, они ничего не говорят, но это только потому, что они хорошо воспитаны» — и так далее. Тогда Замбо, брат Эдуарда, и говорит: «Раз мать приехала за тобой, Мартин, надо тебе вернуться домой. Я не хочу лишать ее сына, ведь у нее никого, кроме тебя, нет». Вот и пришлось мне уехать со старой ведьмой. Но боже ты мой, что за жизнь мы там вели! Ты и представить себе не можешь! Спишь сколько захочешь, ешь сколько влезет, пьешь, пока не свалишься, а уж о девушках и говорить нечего — этого добра вволю. Никто тебя не пилит, никаких забот. Только ради того, чтобы хоть месяц пожить так, я готов иметь двадцать пять Перпетуй и всех их выдать замуж.
Продолжая стирать белье Амугу и погрузив руки по самые локти в мыльную пену, Эссола внимательно слушал Мартина, наблюдая за ним. А тот брал время от времени бутылку, стоявшую у его ног, наливал себе виски и тут же выпивал стакан до дна. Он сидел на террасе, чуть повыше брата.
— Как только мы вернулись сюда, ведьма надумала меня женить. И пошло: девица явилась сюда со своими родителями, а потом я поехал к ним в гости. Только я-то знал, что не дает матери покоя, — деньги жгли ей руки. Люди ошибаются, считая ее бережливой, так могут думать лишь те, кто плохо ее знает. На самом же деле, как только у нее в руках появляются деньги, ей не терпится их истратить. И тогда я стал наблюдать за ней, подглядывать исподтишка. Она ни о чем не подозревала. Она все считает меня маленьким, в ее представлении мне едва минуло десять лет. Поэтому следить за ней мне было совсем не трудно. И в конце концов я ее выследил, тебе ни за что не догадаться, как мне это удалось. Если бы ты был главой семейства и получил бы кругленькую сумму, выдав дочь замуж, куда бы ты спрятал эти денежки? Подожди немного, я сейчас.
Он завернул за угол дома, и Эссола услышал, как зажурчала струйка, падая на затвердевшую от засухи землю.
— Так куда бы ты спрятал денежки? — снова спросил он, вернувшись. — Ты бы ведь не стал прятать их в солому на крыше? Такая мысль и в голову тебе не пришла бы. А вот старой ведьме, представь себе, пришла. В течение нескольких недель я наблюдал, как она шарит время от времени в соломе, вон там, видишь, над самой дверью. Я еще подумал тогда, что у нее появилась еще одна чудная привычка. Но вот однажды, когда она по своему обыкновению встала на цыпочки, чтобы пощупать солому, я увидел, как она вдруг повернула ко мне перекошенное от ужаса лицо, потом, порывшись снова в соломе, успокоилась. И тогда я все понял. Мне не терпелось, чтобы она ушла, и, как только она исчезла, я сунул руку в солому. Нащупав что-то твердое, я вытащил сверток — это была пачка аккуратно сложенных и завернутых в тряпку крупных банкнот. Я пересчитал: все денежки, старик, были тут, весь выкуп за Перпетую. Ну и дела! Старая ведьма так никогда больше их и не увидела.
До того как ты приехал, она допекала меня каждый день, если только я попадался ей на глаза, а я старался улизнуть, когда она бывала дома. Особенно ее разбирало по вечерам. «Мой дорогой Мартин, — говорила она мне, — признайся по-хорошему, это ты взял деньги? Хочешь, чтобы я умоляла тебя? Ну вот, видишь, я прошу. Отдай мне то немногое, что у тебя осталось, я никогда не стану упрекать тебя. Хоть что-нибудь у тебя осталось? Отдай мне, я отложу их для тебя же. Ведь только ради тебя я хочу сохранить эти деньги, тебе необходимо жениться. Все парни в конце концов женятся…» Я молча слушал и никогда не отвечал ей. А если был в хорошем настроении, то говорил: «Какие деньги я взял у тебя? Где? Когда? О каких деньгах ты говоришь? Я ничего не понимаю, что за ерунда». Подожди-ка, вот он, петушок, которого я мечта приготовить нам на обед. Старая ведьма умрет от злости, когда узнает, ну и пусть. А ну-ка, поди сюда, малыш, иди, иди…
Он бросал арахис и маисовые зерна, пытаясь заставить птицу подойти поближе. Наконец Мартину удалось заманить петушка в дом, и он тут же закрыл все двери. Эссола выпрямился, стараясь на слух определить, что происходит в доме: послышался грохот опрокинутых стульев, яростное хлопанье крыльев, звон посуды и наконец отчаянные крики птицы.
Видимо совсем выбившись из сил, Мартин, пошатываясь, с торжествующим видом вернулся на террасу.
— Я его связал, пусть подождет, — сообщил он. — Когда проголодаемся, поставим его варить. У нас впереди еще несколько дней, поживем на славу, старая ведьма раньше следующей недели не вернется. Да, так вот что было с выкупом за Перпетую. Мне, знаешь ли, крупно повезло, ты и представить себе не можешь, какую приятную жизнь я вел. Только на этот раз не с какой-нибудь деревенщиной, а с цивилизованными людьми — в Ойоло. Я жил у зятя, который просил, ну просто умолял меня остаться у них. Что я ел, что я пил — такого и во сне не увидишь. Правда, под конец денег у меня совсем не осталось, но я ни о чем не жалею. О такой жизни можно только мечтать: я побывал в «Эр Франс» лучшем ресторане Ойоло, так по крайней мере говорили мне приятели, с которыми я туда ходил. У меня были три дружка, с которыми я познакомился там, потрясающие парни, не то что этот несчастный хлюпик Эдуард, нет, это были настоящие мужчины, уж они-то умели повеселиться. Как только я куда-нибудь приезжаю, я сразу же стараюсь подружиться с веселыми ребятами — это верный способ отыскать хорошее местечко в чужих краях. Когда мы ехали в такси, они то и дело спрашивали меня: «Мартин, ты уверен, что у тебя хватит денег расплатиться?» или: «Мартин, ты хоть представляешь себе, сколько стоит обед в ресторане?» А то еще: «Мартин, подумай хорошенько, если тебе нечем будет заплатить, нас сразу же отправят в тюрьму!» И на каждый их вопрос я невозмутимо отвечал: «Не бойтесь, ребята, я гораздо богаче, чем вы думаете». Мое спокойствие и хладнокровие подействовали на них, и под конец они сказали: «Тогда закажи шампанского». — «А что это такое?» — спросил я. «Закажи, сам тогда поймешь», — ответили они. И я заказал шампанского, но лично на меня оно не произвело никакого впечатления. Зато я с уверенностью могу сказать, что этот вечер обошелся мне дорого. Двадцать пять или тридцать пять тысяч франков, не помню точно сколько.
