А сейчас, когда появился Алексей, она убедилась, что нежным с ней может быть и мужчина. Не раболепным, какими были все ее ухажеры, а именно нежным. Ну почему отец никогда не был ласковым?!
Ксюша заплакала. Ей стало так жалко себя! Всю жизнь она любила отца больше всех на свете, а он... И сейчас, когда все, казалось бы, могло быть так хорошо, — есть Алексей, она беременна, отец... Как ей хотелось дождаться того момента, когда отец возьмет на руки внука или внучку и улыбнется. Улыбнется так, как он никогда не улыбался ей. Но это же будет ее ребенок, и отец будет с ним ласковым и нежным. Значит, он будет ласковым и нежным с ее плотью и кровью — с ней.
Объявили посадку нью-йоркского рейса.
В операционной уже второй час шла операция. Два хирурга, привычно работая руками, существовавшими как бы отдельно от их сознания, вели неспешный разговор, периодически прерываемый резкими командами операционной сестре: зажим, тампон, отсос...
— Смотри, как она, житуха, устроена. Помнишь того мужика, ну телезвезду эту. Вот прульщик. И карьеру сделал, и бабок море, и жена молоденькая. Ну все хорошо.
— Ладно, а ты помнишь, как мы на операцию шли? Сомнений не было, что канцер, а вскрыли...
— Нет, ну это бывает, канцер от фиброзного полипоза только на столе...
— Согласен. А этого парня жалко. Проращение в крестец.
— Нет, ну почему так некоторым везет?!
— В чем же везет? Его такие боли ждут...
— Да я не про него, я про этого — телевизионщика. Слушай, а как ты думаешь, сколько ему за передачу платят?
— Не знаю. А дочка у него аппетитная. Я, кстати, ее тоже как-то по телевизору видел.
— Да, слушай, мне говорили, что она лабораторию заставила повторную гистологию сделать.
— Да ты что? И они ее не послали?
— Такую пошлешь!..
На сцене стоит большой ящик красного цвета. Надпись: «Администрация Президента Российской Федерации. Для писем».
Из-за кулисы выходит женщина лет сорока, обычная русская крестьянка, современная — одета во все турецкое, на голове — яркий платок, повязанный назад.
Многоуважаемый гражданин Президент!
Простите, бога ради, что тревожу Вас своим письмом. Но у меня это последняя надежда. Я писала губернатору. Он даже не ответил. Писала Главному прокурору, а мне в ответ — пустую бумажку, мол, все правильно. Писала Министру по пенсиям, опять бумажка — все правильно. А как же правильно, когда, коли б не грех великий, так давно утопилась бы. Если и вы не поможете, то черт с ним, с Богом, точно себя порешу.
Я — простая русская женщина. Родилась и всю жизнь лямку тяну в деревне Слободка Саратовской области. В школу ходила, когда время было. Родители, как власть разрешила, трех коров держали. Отец — тракторист. Мать — старшая доярка, бригадир. Восемь классов я закончила в Слободке, а до десятого доучивалась уже в Красноволжске. Это в пяти километрах от нас, большой поселок.
Потом там же, в Красноволжске, и ПТУ закончила. Зоотехником стала. Все хорошо поначалу было. Мне место в колхозе держали, пока училась. В девках не засиделась — замуж вышла еще девятнадцати не сравнялось. Мужик достался крепкий, смышленый. Не пил. Его отец к себе в бригаду взял. Петька мой аккурат из армии вернулся, в машинах разбирался.
Познакомились на автовокзале в Саратове. Я автобуса до Слободки ждала, а он до дома к себе ехал, в Березники. Это на другом конце нашей области. А вот случилось, что поехал меня до Слободки проводить. Через два дня, к воскресенью, сам опять приехал. Пошли в Красноволжск в кино и на танцы. Наши парни на обратном пути решили его уму-разуму научить, чтобы не вязался к чужим девкам. Я в крик! А он, оказывается, боксом занимался. Ну отделал наших олухов по первое число. Тут я и решила, что такой и по жизни надегой станет. Короче, через месяц свадьбу сыграли.
Поставили дом. Колхоз помог, отец с мамкой помогли. Да и наши деревенские парни, кто еще не спился, Петьку уважали, так что тоже пару недель топорами помахали. Председатель наш мужик был дельный — решил, вот пусть образец будет, как молодежь на селе обустраивается. Даже из обкома партии, когда кто приезжал, водил к нам на дом, показывал. Мол, все деревней строили, колхоз технику дал, лесом помог. Даже в газете про нас прописали.
В восемьдесят втором родила я двойню. Мальчишек. Но в родильном доме одного стафилококком каким-то заразили, и он через две недели помер. А второго, Васеньку, выходили. У него тоже этот стафилококк был. Но слабже.
Вы уж простите, что я так подробно. Просто душа изболелась. Ведь счастливые были. Пусть и не как городские, но каждому-то — свое счастье. А потом Перестройку придумали. Вроде как все красиво говорили — земельные наделы нам выдали. То есть не наделы сами, а бумагу, что нам три гектара земли полагается. Мы к председателю колхоза — давай, покажи, Степаныч, где земля наша? А он дураками ругаться стал. Говорит, вас в семнадцатом один раз надули (он, конечно, другое слово сказал), а вы опять верите. Мы говорим — вот же бумага! А он — вот и подотритесь ею. Петька домой вернулся и напился. Хуже того, в запой ушел. Первый раз. Он ведь такие планы себе разрисовал!
Потом как-то попривыкли. По телевизору сказали, что колхозы переделают в артели, а тогда и землю поделят. Стали ждать. Видать, не только мы ждать стали. Все чего-то ждали. Молодежь вся в город потянулась. Кто в кооператив какой, кто на базар одеждой торговать. Мужики запили по-черному. Денег-то в колхозе не платят! А цены в сельпо, если что и завезут, такие, будто мы городские зарплаты получаем.
И тут я вдруг понесла. Петька говорит, давай аборт делать. А я рожать решила. Дочку хотела. Да не выносила. Может, и к лучшему: денег нет, Петька пьет, в магазине пусто. Хлеб раз в неделю привезут, и то порой не каждую. Но больше прочего всех обозлило, что газ нам не довели — за три километра до Слободки рыть бросили. А баллоны возить перестали. Можно и самим в Красноволжск за баллонами съездить, но соляры-то нет, бензина нет. А керосин мы уж лет десять как забыли. Смешно, стали на печи стряпать! Как мать с бабкой. Ну, Перестройка, думаю!
Колхоз развалился. Жили, кто как мог. Петька не работает, мою-то ферму давно закрыли. Коров забили, кормить все одно нечем.
Тогда председатель колхоза, хоть и сам выпивать стал крепко, собрал народ и говорит — пусть под суд пойду, но давайте землю делить. Получилось, как в кино: «Спасайся, кто может!» Поделили, кольев набили. А пахать чем?! Стали картошку сажать. А продавать некому. До города пока доедешь, такие деньги отдашь, что за свое приплатить надо. Зато гнать самогон стали все — благо картошки до черта. Кто-то, поумней нас, быстро поросями обзавелся. Один был самый быстрый. Два десятка поросей купил. Картошку у всей деревни за гроши заграбастал и давай своих тварей откармливать. Через несколько месяцев к нему саратовские кооператоры за мясом сами стали приезжать. Ну мужики наши обозлились и красного петуха ему подпустили. Спьяну. Они вообще-то незлобивые. Просто обидно стало — у него все хорошо, а у них плохо. Ну точно, как Высоцкий пел: «У них денег куры не клюют, ну а мне на водку не хватает».
А посадили Петьку! С него участковый с пьяного показания снимал, так тот и признался, что, мол, он. А я-то знаю, что не он. Петька, когда кулака этого жгли, дома пьяный валялся! Но мне не поверили. Дали ему пять лет.
Он через три вернулся. С туберкулезом. Смотреть страшно. А через два месяца Васю призвали. Военком наш сказал, что за пять косарей брать не станет. А откуда я деньги такие возьму? Пока Петя сидел, продала все, что было. И Васю поднимать надо было, и передачки посылать. В деревне, правда, кто чем мог, помогали мне.
Попал Вася в Чечню служить. Не знаю, чего там так уж нам надо, но из нашей деревни шестеро в Чечне воевали. Троих в цинке привезли, Васю без обеих ног, один пропал без вести. Один, правда, с орденом вернулся. Сейчас сидит. Пятнадцать лет получил. Двух армян зарезал. Он черных вообще видеть не терпел. А те приехали к нам землю скупать. Ну по пьяному делу да под горячую руку и попали.
И что мне теперь делать?! Вы Президент, вы все можете! Муж — туберкулезник, ему лекарства нужны. А пенсия шестьсот пятьдесят рублей. На эти деньги только клизму поставить можно! Сын без обеих ног. Инвалид первой группы. Пенсия полторы тысячи. Мне работать негде. Рада бы, да негде. Я же не пойду, как таджики, на своих батрачить! У себя дома живу все-таки!
Просила пенсию поднять. Отказали. Просила, пусть и поздно уже, с делом Петькиным разобраться. Отказали. Ну сделайте что-нибудь! Мы же за Вас голосовали!
Извините, конечно, за длинное письмо. Я и в церковь ходить стала. Да что толку! Батюшка говорит, на том свете зачтется. Оно, конечно, может быть. Только в школе нам объясняли, что Бога нет, а теперь по телевизору каждую субботу говорят, что есть. Но Вы-то точно есть. Вас-то я каждый день вижу! Помогите!
