Дочь была его созданием. В детстве он много раз слышал, как его родители ругались — кто из них виноват, что он растет таким, а не другим. И когда сам стал отцом, решил, что он, и только он, будет решать, как воспитывать свою дочь. Он всегда заставлял себя относиться к ней, как к взрослому человеку. Лет с двух или с трех. Он не заставлял ее что-то делать, а подводил к тому, чтобы она решила сама сделать так, как он хотел. Если они с женой собирались поехать в отпуск в Сочи, то ей говорили: решай, проводим отдых на даче или едем на море. Если она говорила «на даче», он соглашался, что тем более и мама хочет на даче, но его смущают комары и то, что нельзя будет накупаться. Тогда она говорила: «Нет, хочу купаться, поехали на море». Он опять соглашался, и они ехали в Сочи. Но когда она там начинала по какому-нибудь поводу канючить, он напоминал: «Ты сама решила ехать в Сочи, это твое решение, теперь не канючь». С самого ее детства он хотел воспитать в ней понимание того, что за свои решения и поступки всегда приходится расплачиваться самому. Он ее наказывал. Не часто, но наказывал. И никогда не прощал. Ни разу. Уже лет с пяти она не просила прощения. То есть просила, если понимала, что была не права, но не для того, чтобы ее простили и отменили наказание. Она знала, что этого не будет. Он уже тогда понимал, что, воспитывая в ней сильный характер, он станет первым, на ком она его испробует, когда подрастет. И между четырнадцатью—восемнадцатью, он «отхлебал» по полной программе. Но никто и никогда из окружающих не мог ее себе подчинить. Взять на слабо. Заставить или уговорить сделать то, чего она не хотела. А захотеть она могла что-либо только тогда, когда могла просчитать все последствия. Она не курила, никогда не бывала пьяной, даже не пробовала наркотики. Но с ней было так тяжело! Она была очень сильной. Очень. И он должен был «соответствовать». Он понимал, что нельзя воспитывать словами, нравоучениями. Только один принцип: «делай, как я»!
А сейчас ему хотелось быть слабым. Ему хотелось поплакать, чтобы его пожалели. Но при ней было нельзя. И при тех, кто с ней общался, тоже нельзя. Ей бы рассказали. От нее не посмели бы скрыть. Она умела подчинять себе людей. Они чувствовали ее силу и сами, добровольно, прогибались. Конечно, ее, как и его самого, люди не любили. Люди вообще любят тех, кто слабее, кого можно пожалеть, дать совет, помочь. То есть тех, кто дает возможность почувствовать превосходство над собой. Зато ей побоятся сделать подлость, наступить на мозоль. Ее будут просить о помощи и не любить. Он так прожил последние лет двадцать. Последние.
Опять приступ этой глубокой боли. Наверное, женщина при схватках, когда рожает, испытывает такие же боли. Но она хотя бы знает за что. За какое удовольствие в прошлом и ради какого удовольствия в будущем. А он за что? Приятель его отца, уехавший в Америку в начале восьмидесятых, позвонил спустя лет пять и рассказал, что он болен, у него рак. Звонил попрощаться. Отец, пересказывая их прощальный разговор, не мог понять, зачем это американские врачи, во-первых, раскрыли диагноз, и, во-вторых, Яша сказал, что он имеет «голубую таблетку», которая у него на тумбочке и которую он может выпить, когда станет невтерпеж. Тогда он ответил отцу, что не так уж это и бесчеловечно, сказать пациенту, что он безнадежно болен. А сегодня он точно знал, что американцы, со своим предельным рационализмом, правы. Они, по крайней мере, не вынуждают родственников и врачей врать больному. А у того есть возможность спокойно завершить свои, как говорят, «земные дела». Глупое выражение. Как будто есть дела «неземные»!
Он свои дела закончить успел. Хотя нет. Он не мог сказать ни дочери, ни жене то, что сказать хотел бы. Но это можно было говорить только умирая, а он обязан был им подыгрывать и делать вид, что верит в выздоровление.
Месяц назад он почувствовал, что онкологи его «отпустили». Правда, пока ему не кололи наркотики, то есть он был не приговорен. Но и бороться они перестали. Конечно, будь он оптимистом, а не пессимистом, он бы верил в возможность чуда. Тем более, что оказался сам его свидетелем. Когда девять месяцев назад он впервые попал на Каширку, в соседней палате лежал бизнесмен, чуть постарше его, абсолютно плохой. Его уже не лечили, он просто лежал, поскольку семье так было удобнее, — отсутствие стонов, запахов. И вообще, какой психологический климат дома, когда за стеной кто-то отходит? Словом, его держали в больнице. А его приятель, которому он когда-то помог, — то ли прикрыл от рэкетиров, то ли выручил деньги СМИ, это так и не выяснилось, — поехал в Индию и привез какое-то лекарство. Травки. Когда два месяца назад Дима в очередной раз лежал на Каширке, бизнесмен заехал его навестить. Рассказал, что уже месяц, как опять плавает в бассейне через день, поправился на шестнадцать килограммов, опять стал работать и уже несколько раз после работы задерживался с секретаршей! Вот уж что Диму сейчас не интересовало, так это «секретарши». Значит, бизнесмен действительно выздоровел, если ему опять нужны эти глупости. Даже если наврал и на самом деле не «задерживался», то, коли он именно таким рассказом решил поднять Димин боевой дух, значит, уж мыслит, по крайней мере, в правильном направлении. Самому же Диме об этом и подумать-то было странно. Всю жизнь хохмил, что умереть хотел бы на бабе. А сейчас, когда смерть была тут, совсем близко, и думать-то о сексе не хотелось. Просто не думалось. Это осталось в другой жизни.
А в другой жизни это было. Ох, было!
Как-то, выходя из Останкино, он поскользнулся и сломал ногу. Попал в больницу. Не надолго, дней на пять. Так к нему в ЦКБ приезжали подружки усладить знаменитого телеаналитика! Где они сейчас? Тогда понимали, что он выздоровеет. А сегодня попрощались? Пустышки вы, пустышки! Хотя, может, кто-то из них его и любил. А сейчас просто не знает, как дать о себе знать. Да нет, скорее, обманывали. Или обманывались. Во всяком случае, он никогда не верил, что его кто-то любит, кроме жены. Не хотел верить, потому что это налагало бы дополнительную ответственность. Сексуальную партнершу можно было и бросить, а того, кто тебя любит, — нельзя. Сам он никого из них не любил. Просто не разрешал себе, и все. Только когда умерла его первая жена, он позволил себе всерьез взглянуть на женщин. И тут же женился на своей аспирантке из Института телевидения, с которой и переспал-то до этого всего несколько раз. И не ошибся. Она преклонялась перед ним, обожала и боготворила. Но прошло года три, и он понял, что его дочь и умнее, и сильнее, чем его жена. Она это тоже понимала и ни в чем не перечила Ксюше, признавая ее первостепенность в его жизни. Ксюша же к мачехе не ревновала, прекрасно понимая, что Диме нужна была жена, и это был не худший вариант. Как-то постепенно Люда стала мажордомом: командовала поварихой и работницей, приходившей убирать дом и гладить его рубашки и белье, и не пыталась привлечь к себе внимания больше, чем они с Ксюшей готовы были ей уделять.
Она — хорошая. Сейчас, когда было больно, она садилась рядом и гладила его руку. Это максимально допустимый объем жалости, который ему было разрешено получать. И в глазах у нее была боль. И испуг. Она действительно любила его. А вот Ксюша — не понятно. Разумеется, она все организовала — врача, приезжавшего через день на дачу, сиделок, все любимые его кушанья, хотя он уже давно ничего не хотел и почти ничего не ел. Она заходила к нему на пару минут. Ну, может, на десять. Рассказывала свои последние новости. Анекдоты. Словом, как всегда. Как тогда, когда он был здоров. А сейчас он умирал! Люда хотя бы гладила его руку. Иногда — волосы. А Ксюша, казалось, боялась лишний раз к нему прикоснуться. Да, он хотел вырастить ее сильной и жесткой. Но все-таки он нанялся, что к нему она будет мягче. По крайней мере, перед его уходом.
Хотя не надо гневить Бога. Она — добрая. Только не сентиментальная. С ним. С мужем она просто кошка. И надо признать, он того стоил.
Сколько он помнил свою дочь взрослой, столько он думал о том, как трудно ей будет выйти замуж. Опасения вызывали и ее собственный жесткий характер, и язвительный язык, и, главное, то, что она всех будет сравнивать с ним. Так всегда бывает: мужчины, выбирая пару, сравнивают ее со своей матерью, а дочери — с отцом. Он понимал, что при всех своих недостатках, которые он осознавал, он не был ни инфантильным, ни слабым. А в ее поколении мальчики вырастали именно такими. Хорошо образованные, умные, но — без локтей и зубов. За ними не будешь как за каменной стеной. А она видела, что ее мать прожила всю жизнь именно так. Когда появился Алексей — молодой преуспевающий бизнес-адвокат, он понял сразу, что это может быть серьезно. От него исходила уверенность в себе, но не «пальцеватость», спокойствие, но не меланхоличность, умение поддержать беседу практически на любую тему, но отнюдь не развязная болтливость или всезнайство. Алексей вошел в их с дочерью семью как-то очень мягко, как будто он уже давно здесь присутствовал. Просто куда-то отъезжал ненадолго. Странно, он подумал «в их с дочерью семью» и совсем забыл про Люду. Зря, она — хорошая. Но все-таки это другое. А еще Алексей был сильный и очень тактичный. Непонятно другое, как он мог сейчас, когда Дима умирал, уехать на две недели в командировку. Да еще так далеко — в Индию. Если «это» наконец случится, Ксюшка в самый тяжелый момент останется одна. Жалко ее. Конечно, она все организует. Но кому поплакаться в жилетку? Странно, Алексею это так не свойственно!
