«Может, хоть с мертвым телом удастся поступить по-христиански или пусть даже только по справедливости? Если уж с живым парнишкой не получилось…» — ворчали романовцы.
Узнав подробности Роминой смерти, Трифон Петрович подготовку к очередному шоу-налету прекратил окончательно.
«Для кого и зачем вся эта буффонада? Кому и что я своей нелепой попсой доказал?»
Нелепостей и несуразностей Трифону, слишком уж прикипевшему к строгим научным схемам, давно и ужасно хотелось. Потихоньку, полегоньку он все больше склонялся к скрытому — а там, глядишь, и открытому — юродствованию.
Но сейчас, после смерти Ромы, все цирковые и площадные действия вдруг показались ему отвратными, богопротивными.
«Хватит юродничать. Кончай маскарад», — сказал себе Трифон и застыл в бездвижности.
Жизнь на время лишилась смысла.
В недосягаемой для коллег и приятелей квартире у одной своей новой, красивой и меланхоличной знакомой Трифон, не желая выходить на улицу, слонялся по комнатам, грыз ногти, думал то про подростка Петрова, то про эфирный ветер.
Однако к самому эфирному ветру, то есть к фундаментальной науке — со статистикой, замерами, с водой в телескопах и полетами на тепловых аэростатах, с промежуточными выводами и всем прочим — возвращаться не торопился.
Что-то грозное и неясное по-отцовски грубо, как в детстве, ухватило Трифона за шиворот и так несколько дней на весу и держало.
А потом — по-матерински нежно — за руку от тесного общения с эфирным ветром удерживало.
Удерживало это грозное и неясное — и от соприкосновения с ветрами обычными: начиная с Похвиста и Погодицы, — и кончая ветром Полуденным и Полуночным. Удерживало от проникновения в их шепот и грохот, от любования их кувырками и мертвыми петлями, от плотного узнавания творимых ими бесчинств и принудительных очищений.
Южные волжские ветры — Хилок и Сладимый — больше не лизали Трифону виски!
Юго-западный Горыч не пьянил слаще русской водки!
Летящий за Горычем вслед и тоже юго-западный Луговой не насыщал ароматами трав!
Юго-восточный и опять-таки волжский Вешняк не опрокидывал, как пугало огородное, на траву!
Даже северо-восточная Моряна не увлекала больше своей остро-кристальной любовью во льды, к дымящей морозами ночи!..
Но вот про Рому Петрова — и как раз в связи с ветрами волжскими, ветрами привычными, — узнал Трифон следующее.
Рома, когда ему еще было только шесть лет, был вызволен ветром из могилы. Точней из лесной огромной ямы. Кое-кто поправлял: из медвежьей берлоги. Про медведей, не трогающих в своих берлогах мальцов, Трифон не верил. А вот яма — это пожалуй!
Родители забыли Рому в лесу. Не со зла, просто были в подпитии. Там Рома в яму и провалился. Сгнить бы ему в этой яме и косточки навсегда в ней оставить!
Но… Ровно семь лет назад — об этом рассказывали не мужики на завалинке, рассказывали, сообразуясь с материалами местных газет, суровые архивисты, да и старожил Пеньков их слова подтверждал, — так вот: ровно семь лет назад налетел на Романов и его окрестности страшный ветер. И был это ветер как раз северо-восточный, именуемый Моряной. Яму, в которой сидел Рома, ветер, конечно, землей не засыпал, и глубину ее не уменьшил. Зато переломил надвое громадную липу. Липа наискосок через яму ветвями вниз и легла.
Зацепившись за ветви, шестилетний Рома после трех дней жизни в яме из нее вылез, сам до родительской квартиры кое-как добрел…
Эту историю Трифон рассказал сперва себе самому, а потом повторил вслух, специально для новой своей знакомой: меланхолички-Лизы.
Лиза покачала головой, но вслух ничего не произнесла.
Нервный звонок Лукича на самые на верха действие свое возымел. Бандосы отвалились. Больше Савва их не видал и не слыхал.
И наследник был Куроцапом определен. Не юридически: безотчетно и по наитию. Но зато — стопудово! С наследником следовало встретиться, а там пора было и в Москву возвращаться.
Так все оно и произошло. Правда, в другое время отъезд Лукича из Романова вряд ли промелькнул незаметно. Но тут-то как раз наука в дело и вмешалась.
Главный научный эксперимент, который без незнамо где скрывающегося Трифона никак не решались начать — все-таки начали.
И тогда забылся Савва Лукич! Тогда мысли во многих и многих головах побежали совсем в другую сторону: «Не до Саввы, были бы живы сами!».
На том, чтобы провести Главный эксперимент немедленно, настоял — к тому времени полностью поправившийся — Пенкрат в капюшоне.
Начало эксперимента вышло успешным, ободряющим.
Уходило за горизонт солнце. Тихий ветерок летел над рябью вод. Волга, как в полусне, катила серые огромные шары вниз: к Ахтубе, к Астрахани.
Два тепловых аэростата АХ-7, типа «Hooper», цвета морской волны и без всяких надписей, оба с лазерными интерферометрами на борту, взлетели одновременно: первый из села из Пшеничища, второй с Борисоглебской стороны города Романова.
Управляемые опытными пилотами двухместные аэростаты быстро набрали заданную высоту в 2000 метров и стали снижаться. При этом двигаться они должны были навстречу друг другу, а разминуться всего на расстоянии 50 метров. Для того чтобы пути аэростатов пересеклись и чтобы при их пересечении возникло краткое, но мощное поле восприятия эфиропотока — надо было с безукоризненной четкостью выбрать точки взлета. А кроме того, дотошно рассчитать направление обычных ветровых потоков в приземном слое.
Все это было сделано еще при Трифоне.
На скорость эфирного ветра должны были воздействовать и два новеньких прибора без названия, только что взятые за приличные деньги в аренду у военных. Смущение слабых эфирных полей, которое могло при таком воздействии возникнуть, лазерными самописцами, установленными в плетеных корзинах, выложенных в основании крепкими дубовыми брусьями, тоже должно было тщательно записываться. За корректностью записей следили два кандидата наук, по одному в каждой из корзин.
Однако главная штука была не в аэростатах! Она была в двух новых и двух старых ветряных мельницах.
Старые ветряные мельницы — а точней, ветряные насосы «Ромашка», выпущенные в СССР еще 1987 году и стоявшие по урезу Волги, крутили двенадцатью лопастями в ветроколесе диаметром полтора метра. «Ромашки» были переоборудованы Трифоном и Столбовым. Вместо простого подъема воды они теперь выполняли куда более сложные операции, связанные с воздействием, а потом и всасыванием колыханий только что вошедшего в воду эфирного ветра.
Ну а новенькие ветрогенераторы Трифон увидел несколько лет назад в Нижней Саксонии и тогда же решил приспособить их для эфирного дела.
Мысли Трифона были простыми.
Постоянный эфирный поток, движущийся к нам от созвездия Льва и одним своим рукавом жадно заглатываемый землей близ Волги, обнаружен был? Был. Скорость потока три километра в секунду у земной поверхности зафиксирована была? Была. При этом скорость — точное ее значение составляло 3,4 километра в секунду, а при вхождении в землю всего 200 метров в секунду — ни при каких обстоятельствах не менялась: земля жадно глотала эфир именно с такой скоростью!
Мысль Трифона продолжала работу: а если попытаться фиксируемый эфиропоток как-то изменить? Попытаться уменьшить или увеличить скорость вхождения эфира в матушку землю? Чтобы эфир проявил себя отчетливо, проявил по-настоящему!
Трифон знал: современные ветрогенераторы издают достаточно сильный шум в диапазоне инфразвуковых частот. И такой шум сильно вредит живым организмам.
— Но именно этим шумом, я бы даже сказал: этой «музыкой шума», мы и будем воздействовать на эфирный ветер, — убеждал когда-то Пенкрата Трифон. — Я проверял: именно инфразвук оказывает влияние на эфирный ветер! Смущения нашего ветерка он вызывает… Правда, в малой степени. Но и это хлеб!
И сам Пенкрат, и некоторые другие романовские ученые сперва как могли отговаривали Трифона от воздействия на эфирный ветер.
Однако тот же Пенкрат первым сообразил: зачем разубеждать убежденного? Зачем мешать Трифону ловить ветер в поле? Пусть набьет себе десяток шишек, пусть вообще шею сломает. Более того: именно мысль Трифона об искусственном увеличении или уменьшении скорости вхождения эфира в землю и воду следует сделать основной. И только на ней строить Главный эксперимент. А там — куда кривая вывезет! Авось хуже не будет…
Но всего этого Пенкрату в капюшоне показалось мало! И он решил выстрелить по эфиру из лазерной пушки.
«Пусть почувствует, сквернавец, нашу силу и мощь! Пусть знает, кто сейчас в дело вмешался!»
Пенкрат понял многое, но понял не все. Не понял он главного: в чем все-таки смысл воздействия на эфирный ветер (как позже выяснилось, такое воздействие мыслилось Трифоном — как сближение и со-действие, а не как бандосовский наезд и расстрел).
