— Он псих был, что ли? — спросил мужчина со змеей на плече. — Чего так странно говорил?
— Люди, они все странно говорят, — сказал тот, что встречался с пьяным в баре «Приют моряка». — Людей всегда трудно понять. Но психом он не был. Он раньше мировой был парень, порядочный.
— Многие теперь спились — сказал мужчина с худощавым лицом и в очках. — Дали бы людям все, что требуется для хорошей жизни, они бы не стали пить. Зарабатывают мало, вот в чем дело.
— Чего? — возмутился обладатель змеи. — Вы это кому говорите? Мне? Да я тысячу злотых зарабатываю! Но у меня же баба и двое ребятишек. И это вы мне говорите? — Он перевел дух. — Лучше помогли бы. Давайте-ка отведем этого типа.
— О, нет! — мужчина в очках поднял кверху палец. — Прошу прощения, но это омерзительно. Я не намерен помогать пьяной скотине. К тому же я нездешний и в Варшаву приехал вовсе не за тем, чтобы сопровождать пьяных скотов.
— Ах, вон оно что, — сказал человек со змеей. — Вы сюда пожаловали, чтобы увидеть город и нашу красивую жизнь. А ну-ка убирайтесь! Сейчас лето, вам поправиться надо, загореть. А в больнице ведь солнышка не будет. Какая он тебе скотина?
Господин в очках удалился мазурочным шагом. Мужчина в синем костюме и светлой кепке сказал:
— Он сейчас блевать начнет. Мой свояк…
— Черт побери! — сказал кто-то сзади. — Эй, Майтлох, ты что, не узнаешь меня? Я же и тебя знаю, и свояка твоего знаю. Мы вместе в тюрьме на Гусовке сидели, или не помнишь?
— Верно, — сказал тот, что в синем костюме. — И что с того?
— А то. Вали отсюда к чертям собачьим! Вы же со свояком за жульничество сидели. Людей морочили.
— А ты? За невинность, что ли, сидел?
— За то же сидел, что и вы. Но теперь я вкалываю; у меня хорошая работа и вообще полный порядок. Жалею, что когда-то поверил вам. Так что проваливай, покуда я тебе морду об тротуар не расквасил.
— Ладно, — сказал мужчина в синем костюме. — Еще встретимся. Ты у меня еще попоешь.
Он пожал плечами и удалился. Пьяный по-прежнему лежал без движения; все смотрели на его багровую физиономию. Какой-то мальчуган наклонился и палочкой коснулся его носа. Женщина, стоявшая в толпе, дернула мальчишку за руку и крикнула:
— Отойди, он тебя ударит!
— Он уже никого не ударит, — сказал другой, стоявший сзади человек
Лет ему было около сорока, выглядел он здоровяком, носил плутовские усики и пеструю шерстяную шапочку, некогда очень модную в пригородах Варшавы; сейчас их носят разве что последние голубятники на Маримонте и Пельцовизне. На человеке с усиками были бриджи и кожаная куртка с подвернутыми рукавами. Он выплюнул окурок и повторил:
— Никого он уже не ударит. Такие не бьют. Я только сейчас припомнил, что когда-то встречал этого малого; давно это было и как-то чертовски странно.
— Все, что было давно, кажется странным, — сказал человек в форме железнодорожника. — Иногда кажется, что этого вовсе и не было. Иногда кажется страшным, иногда смешным, а то и глупым. Но не таким, каким было взаправду.
— Слушай, тебе бы надо в ксендзы протыриться. Какого черта ты пошел в железнодорожники?
— Я импотент от рождения, — сказал человек в железнодорожной форме, — и потому не мог поступить так, как ты говоришь; ведь эти ребята в таком деле сильны. Я добрый католик, но Господь Бог вылепил мне одно место не так, как положено: видать, спасением мира был занят или еще каким свинством. К тому же мне хотелось поездить по свету.
— Это я понимаю, — сказал человек в кожаной куртке. — Я шофер и сам люблю ездить. И алкаша этого на дороге встретил. Ночь была, поздно. Я летел на большой скорости, потому как люблю быструю езду, а тогда еще на списанных военных машинах гоняли. Как сейчас помню, на спидометре километров восемьдесят было. И вдруг этот пьянчуга из темноты как вынырнет и — шасть под колеса. Я что было силы нажал на тормоз, сперва думал, ногу из задницы не вытащу. Но обошлось. Выскочил я из кабины — и к нему. «Ну и что, — говорю, — что мне с тобою сделать?» Он глянул на меня, вся морда в крови. «А что хочешь», — говорит. «Если бы я сделал с тобой, что хочу, — говорю ему, — то сел бы за человека, хотя убил бы гниду. Ты что, нализался?» «Нет», — говорит. Посмотрел я на него, и правда: трезвый он, только трясется весь. Жаль мне его стало: человек как-никак. «Зачем вы это хотели сделать? — спрашиваю. — Где живете? Давайте-ка подброшу вас». Мы стояли в темноте, а как раз напротив была огороженная дощатым забором площадка; летом пацаны там в футбол гоняли. Он молчит. Я опять с вопросом: «Куда тебе?» Он засмеялся дурным каким-то смехом и хвать меня за руку. «Человеку, — говорит, — который от своих ушел, некуда податься. Куда ни пойди, всюду пустые площадки». И показал рукой на забор. Больше ни слова не сказал, схватился руками за голову и пошел себе. С тех пор я его не видел.
Человек в кожаной куртке замолчал; достал сигарету, похлопал себя по карманам в поисках спичек. Не нашел и обратился к человеку со змеей:
— У вас спички есть?
— Зажигалка, — сказал человек со змеей; вынул огромную латунную зажигалку-самоделку и дал ему прикурить. Человек в кожаной куртке козырнул и ушел.
— Интеллигентный мужчина, — сказала какая-то дамочка. — На шофера вовсе не похож.
— Так догоните его, — сказал человек со змеей. — Он вам бескорыстно отдастся, если, конечно, не побоится переспать с покойницей.
— Эта тетка верит в загробную жизнь, — сказал какой-то паренек. — Мадам, двадцать злотых не одолжите? После смерти верну.
Женщина повернулась и пошла прочь, покачивая широкими бедрами. Ноги у нее были прямые и толстые как столбы.
— О боже, — сказал паренек. — Тоска, а не ноги.
— Когда я еще щенком был, — сказал какой-то старик, обводя собравшихся выцветшими глазами, — мне внушали, что все польки — красавицы. Но и это заблуждение рассеялось в прах.
— А что осталось?
— Душ, — сказал старичок. — Ежедневно по утрам я принимаю душ.
— И это все?
— Ну конечно. Не могу же я принимать душ дважды в день. Я квартирант, а хозяйка у меня такая стерва, что ей и в преисподней отвели бы отдельную комнату.
Старик кашлянул и ушел, опираясь на палку. Человек, встречавшийся с пьяным в «Приюте моряка» на Брестской, сказал человеку со змеей:
— Этот пьяница был когда-то отличным парнем. До войны в трамвайном парке работал, стачки организовывал. Прятал людей во время оккупации: евреев под самым носом у немцев в потайном месте укрывал. «Вот придет победа, — говорил нам, — увидите, как жить будем. До черта всего будет, выше горла. С нищетой покончим. Сторицей получим за нужду, что мы в жизни терпели. Дайте только время, загорать будем кверху пузом».
— Я знаю, что было дальше, — сказал приземистый мужчина с татуировкой. — Пришла победа, и надо было прорываться, вкалывать как проклятый, стиснув зубы и зажав рот. Другие как-то вырастали, поднимались в гору, а он отстал. То ли способностей маловато было, то ли недопонял чего? И вот — не выдержал: жене по ночам одно говорил, а на собраниях — другое. А потом стал бояться.
— Да, — сказал знакомый пьяного. — Потом стал бояться. Боялся, что в конце концов другие уразумеют, какой он липовый партиец. И жил уже только страхом. Партии не понимал.
— Ежели партийный человек переживает свои сомнения вне партии, он быстро превращается в кучу трусливого дерьма, — сказал мужчина со змеей. — Мелкая у него душа, маловер он. И к малому стремился; стремления уступали место страху, когда он видел, как мучаются люди. Бывают такие больно уж совестливые; они думают, все, что происходит в стране, лежит на их совести. И этот такой был: мелкая у него душонка, вот и лежит теперь здесь, нажравшись, как старая курва в Чистый четверг. Потом его выперли из партии.
— Откуда вам все это известно? — спросил знакомый пьяного.
— А я сам голосовал за его исключение, — сказал человек со змеей. — Как-то встретил его вечером. Уцепился за мою руку и стал нудить: «Отчего счастье так далеко проживает? Когда мы туда доберемся? Будем идти стиснув зубы, день не раз ночью покажется, а если и доберемся, хватит ли сил улыбнуться? Нет: мы же чертовски устанем. После диких усилий и успех видится кошмарным сном». «Вот и хорошо, — говорю я ему — завтра собрание: встань и скажи все как есть. Какого черта в себе это душить? Все чертовски устали, но молчать нельзя. Молчание вовсе не золото. Молчание — мерзкая ложь. Самая что ни есть мерзкая». Он как-то странно взглянул на меня: никогда я не видел такого взгляда. Глупо хихикнул и говорит: «Ты чего? Я же просто пошутил. Хотел проверить, настоящий ли ты партиец. А то в последнее время…» Вот тут я дал ему в морду. Он утирал кровь с губ — и ни слова.
Человек со змеей замолчал. Хохотнул неприятно.
— Чего вы смеетесь, черт побери? — спросил знакомый пьяного.
