— Гамарджоба, Выталик! — радостно сказал Вано, как только его рот освободился.
— Жоба, жоба, Вано, — ухмыльнулся Виталий и крикнул выпорхнувшей на крыльцо Маняше: — Смотри, кто к нам пришел!
Она прижала к лицу ладони: «Ой, здравствуйте…» — и, взмахнув подолом, заскочила обратно.
— Застенчивый, — кивнул грузин и восхищенно закатил глаза. — Такой женщин, вах!
— Ну-ну, — проворчал Виталий. — Что встал, генацвале, пошли к дому.
Маняша успела вынуть из подполья разносолы в стеклянных банках, купленные Виталием на рынке. Красно-зеленые, они красиво гармонировали с ее летающим вокруг стола платьем.
— Печка, о-о! Сердце — печка! — воскликнул грузин темпераментно. — Какой теплый дом! Давно не видел! Можно я сам затоплю? — и бросился к печи.
Вечер словно погрузился в сироп — таким был густым, ярким от цветистых грузинских тостов. Красное вино, конечно, тоже было грузинским, изготовленным по старинному рецепту и присланным родственниками Вано из самой Кахетии.
— Чистый кахетинский виноград, слушай, — нахваливал он. — Сорт саперави, сочный, сладкий, цвет, как небо над Кавказом, как вода в Иори, как твой глаза, Выталик, такой же синий-синий… Пей, Выталик. Ты сильный, ловкий, тебя хмель не возьмет. Иди ко мне работать, а? Я — строитель, прораб. Умею дома делать. Оч-чень красивый. Научишься камень ложить — много денег зарабатывать будешь.
Мой бригад любой дома строит: хочешь — большой, хочешь — маленький, но всегда красивый.
Для Виталия неожиданно оказалось важно, кем он выглядит перед новым приятелем. Полная скрытой горечи речь о геологических изысканиях произвела впечатление на Вано. Виталий говорил, с приятностью замечая, что тот смотрит на него с искренним уважением, а Маняша — распахнув глаза и сцепив пальцы под подбородком.
— У нас тоже медь добывают и мрамор, нефть много, уголь тоже много, — гордо сказал грузин, когда Виталий выдохся.
С каждой рюмкой оказывалось, что в Грузии есть все, и это все Вано почему-то связывал с зимней погодой — теплой и мягкой, как здешний сентябрь за окном.
— Что ж ты свою родину оставил? — грубовато спросил Виталий.
— Чтоб круглый земля посмотреть, — не моргнув глазом, пояснил Вано. — Уже много разный земля видел, много дома строил, много язык знаю. Вот совсем больше увижу, больше дома построю, денег много накоплю, уеду домой и женюсь.
— Невеста-то у тебя есть?
— Нет пока. — Грузин бросил выразительный взгляд на Маняшу. — Может, здесь хороший девушка найду…
Вино исчезало медленно, но верно. Почти всю двухлитровую бутыль сам гость и опустошил. Виталий побаивался себя дразнить. Если чуть выйти за определенный предел, возжелается больше, а там уже сладкое и слабое по сравнению с сорокаградусным зельем вино не поможет утолить огневую жажду. Поэтому Виталий был как стеклышко, а Вано хорошо захмелел. Маняша начала зевать, скромно опустив голову и прикрывая рот рукой. Как бы грузин ни хватил, он это заметил и понял, что пора и честь знать.
— Ты хороший мужик, Выталик, — сказал прочувствованно. — Жаль, что не хочешь идти в мой бригад… Ну, мне надо торопиться. Завтра на работ.
— Как выпивший поедешь? — забеспокоился Виталий.
— A-а, нормально, — грузин беспечно махнул рукой.
— Вдруг гаишники остановят?
— Пускай. Один прав отберут, другой куплю.
Виталий вышел проводить. Мужчины покурили у крыльца.
— Слушай, жениться думаешь, э? — с деланым равнодушием осведомился Вано.
— Нет, — помешкав, ответил Виталий. — Нет пока.
— Вах, — удивился грузин. — Почему?
— Не могу. Видишь ли, я… алкоголик, — честно сказал Виталий. — И еще тут у меня, — он постучал по груди, — тут у меня тоска…
Вано изумленно поднял брови:
— Ты что, дорогой? Какой такой тоска? Какой такой алкогол? Это разве причин, когда такой женщин? Милый, теплый, красивый, как цветок нежный! Такой жена будет! Зачем зря голова крутил? Зачем мне не давал Маняща? Ты — собак на сено, да? Чего молчишь?
Виталий отвернулся с раздосадованным лицом. Вано вздохнул:
— Нет. На меня не смотрит Маняща. Только на тебя смотрит. Извини, Выталик, я думал, ты нормальный, а ты… Эх! — Грузин с силой втоптал окурок в землю.
— Я боюсь! — громким шепотом крикнул Виталий. — За нее боюсь. Вдруг я сделаю ее несчастной? Что тогда? Я — бродяга, хотя дом у меня есть, и работа любимая была. А сейчас — ничего. Дом чужой, все чужое, внутри — ржа, я бомж не снаружи, я — бомж внутри, понимаешь? Зачем ей такой?
— А ты не боись, — серьезно сказал Вано. — Маняща тебя любит. Правда, я вижу. Такой любовь один раз в жизнь бывает. Это — счастье, когда такой любовь. И ничего делать не надо. Душа у тебя хороший. Совсем не отпетый, не ржавый душа. И ты сам Манящу любишь. Я вижу. Я завидую тебе. Белый зависть, правда! Такой женщин, вах! Вы два половина — один человек. Большой ошибка сделаешь, смотри! Если хочешь, давай я свой бригад сюда привезу, познакомишься? Может, на работа к нам пойдешь. Отличный ребят!
— Спасибо, Вано. Не надо, извини. Дай сам в себе разберусь.
— Ну, как хочешь. Разберешься — приходи. Адрес знаешь.
— Да, помню, ты говорил. Может, приду…
— Подумай, Выталик! Оч-чень хорошо подумай! — заорал Вано из машины, заводя мотор.
Стол был чист. Маняша уже спала. «Вроде не быстрая на вид, а все успевает, и не заметишь», — обыденно, по-домашнему подумал Виталий. Стараясь не тревожить, прикорнул рядом и сразу провалился в темноту без мыслей и снов.
Вечерами они подолгу прогуливались по утрамбованной песчаной дорожке. На задворках она вела к смородиновым кустам и березе неподалеку от озера. Маняша шла впереди. Держалась прямо, но плечи сжимались от радости и смущения. Знала, что Виталий на нее смотрит.
Под березой рябилась круглая лужа, усыпанная желтыми, с линялым исподом, листьями. Виталий стелил старое лоскутное одеяло на жухлую траву, садился и вдыхал отдающую баней свежесть воды, настоянной на березовом листопаде. Маняша растирала в пальцах усатые зерна злака, занесенного сюда неразборчивым ветром.
В детстве она ходила с дедом Саввой на сельский ток. Когда-то тут на полях выращивали пшеницу. Дедушка запускал руку в золотой сноп, извлекал из него пригоршню зерна и на глаз определял качество. «Как появятся всходы, стебель в трубочку пойдет и заколосится — гляди в оба. Все равно что зубки у дитяти прорезаются, — рассказывал дед Маняше. — Самое важное время наступит в месяц наливки зерна. Оно должно быть не морщинистое, не худое. Доброе зерно емкое, плотное, и цвет у него румяный…»
Виталий притягивал Маняшу к себе, и они лежали тесно, будто сливались в одно спелое продольное зерно в теплой почве. Запрокинув головы к увядающей небесной сини, вбирали в себя мощный нутряной запах земли. Ветер мягко сплетал светлые и темные кольца волос. Казалось, они двое жили и будут жить так вечно — старый дом с его спартанской обстановкой, серебристый предвечерний свет затянувшегося бабьего лета, тепло безмолвной близости. Не верилось в существование на земле другого мира, где постоянно что-то громко взрывалось, падало и поднималось в цене, где проводились выборы и производились военные ракеты. Тот мир чудился жалкой бутафорией на фоне этого, божественного и незыблемого, текущего в вечность. Все в этом маленьком сердце мироздания было прекрасно, подлинно и патриархально, все для них одних — простое и великое, как свет, хлеб и вода. Они нисколько не тяготились однообразием своих святых и грешных дней.
Но настал день, когда казавшаяся бесконечной половина месяца подошла к завершению. Настенный календарь предупредил Маняшу о завтрашнем приезде тети Киры. В календарь можно забить гвоздь, а в текучее время, увы, не забьешь, не остановишь его безжалостный бег. После ужина Виталий закрыл окна ставнями и заколотил новыми досками, словно поставил свежие кресты.
Последняя ночь преподнесла сюрприз, о котором как раз-таки беспокоилась тетя Кира, совсем не предполагая, какой судьбоносный виток она закрутила своей памяткой, оставленной рассеянной Маняше. Тетка будто что-то предчувствовала, поставив для пущей убедительности три восклицательных знака в приказе проверить дачу…
Очевидно, воры не сомневались, что в доме никого нет. Попробовали пройти цивилизованно, открыв секретный засов калитки, не сумели и перемахнули через штакетник палисада. Виталий услышал шаги и говор в сенцах, бесшумно подхватил у печи кочергу и замер у выключателя, собранный, как зверь перед прыжком. Маняша молниеносно накинула платье и встала за спинкой кровати, дрожа от страха, в то же время готовая сжать кулаки или распустить, точно гарпия, пальцы. Едва дверь растворилась и воры зашли, разлитый по дому электрический свет сразу их обезоружил. Они ринулись обратно, но выход уже перекрыли пружинистое тело Виталия и грозно поднятая кочерга. Наученные горьким опытом, похитители разом присели и закрыли головы руками.
