Ну а за август сделали хозблок, туалет и душ — это уже для нас, закаленных, было разминкой, хотя порой работали до темноты, пока виднелась шляпка гвоздя. Таким образом, дом мы построили, участок более-менее освоили, но странное дело — после этого и для меня и для брата загородная обитель потеряла всякий интерес; цель была достигнута, впечатлений получено предостаточно, все запахи какие можно — впитали, душа требовала успокоения. Брат заявил:
— Все-таки от долгого физического труда немного тупеешь. Мне уже снятся всякие пазы, баклашки, отвесы. Я соскучился по умственной работе.
А я подумал: «Еще только сентябрь, не поздно съездить к морю, застану бархатный сезон», — и укатил на неделю в Крым.
Я думал — может, друзья переберутся на нашу дачу или хотя бы станут на ней проводить выходные дни. Не тут-то было. Их уже настолько охватила строительная лихорадка, что они тоже где-то выбили участки и начали завозить материал, и, разумеется, рассчитывали на нашу с братом бескорыстную помощь. Вот так и получилось, что до следующего года мы с братом все свободное время проводили на участках друзей, а свою дачу больше не видели. И на следующий год побывали на ней всего дважды: первый раз, когда проложили водопровод, второй — когда провели электричество. За это время в поселке произошли занимательные и грустные события.
«Интеллигенты» неожиданно для всех продали свой дом и, по слухам, прилично обогатились. Перед продажей в их парнике красовались огромные красные помидоры. Такой урожай на торфянике выглядел сказкой.
— Вот хозяева, так хозяева, — охали и ахали дачники.
— Японская рассада, — посмеивались интеллигенты.
Но с их отъездом выяснилось, что помидоры им прислали родственники из Саратова и они просто привязали овощи «ради забавы».
Редактор еженедельника обнес участок глухим забором и разводил в парниках клубнику на продажу; никто из знакомых к нему не приезжал.
Деловой, энергичный Кульдин так ничего и не построил — в его котловане, заполненном водой, плавали караси.
А Виктору Петровичу не повезло — он надорвался и получил инфаркт, и, пока лежал в больнице, его дом сгорел; электропроводку прогрызли мыши, и, когда дали ток, произошло замыкание. Сухой дом вспыхнул как факел и полностью сгорел за полчаса. А наши березы почернели от копоти.
На этом рассказ о строительстве дачи можно закончить, но необходимо выразить благодарность друзьям помощникам:
Инженеру Доменову, неутомимому истребителю крепких напитков. Его определенные задатки в строительном деле пошли нам на пользу. Жаль, что его невзыскательный вкус и ошибочные, исключающие друг друга предложения доставляли немало хлопот его напарникам по работе. И его редкий характер, необычная сущность — сочетание капризности с изнеженностью — не прибавляли нам радости. В дополнение к этому, по вечерам он, расслабившись, слишком много нудел о своем предстоящем разводе с женой — эта волнующая история, проникновенное излияние с трагическим уклоном, не скрашивало наше пребывание на участке. Хотя, по некоторым сведениям, Доменов просто создавал легенду о себе, чтобы его мелковатая роль в строительстве покрупнела.
Физику Вирко, который за всю жизнь не забил ни одного гвоздя (два раза пробовал — отбил пальцы), но во время строительства проявил высокие человеческие качества — благородство и порядочность (в некотором роде), брался за самую тяжелую работу (кроме заколачивания гвоздей) и, в отличие от Доменова, делал это не только когда на него глазели женщины. В опасностях обострялась его восприимчивость, но он не терял чувства меры — сам никогда не рисковал, но любил смотреть, как рискуют другие — и не терял чувства юмора — его юмор (без пошлости и циничных острот) работал безотказно, а его выдержка и обходительность сглаживали разногласия, то и дело возникающие в нашем клане. Только при закладке фундамента Вирко дал маху. Когда-то он неудачно шабашничал и, используя свой болезненный опыт, осмелился заявить:
— На таком фундаменте дом завалится, как пить дать. Возмездие не заставит себя ждать. Конечно, можно стены подпереть балками — это даже будет оригинально. Всяким ротозеям скажем, что так и задумали. Что-то вроде башни в Пизе.
К счастью, его мрачные пророчества не подтвердились.
Гидрологу Куклеву. Этот ярый противник всякой привязанности к земле, все-таки смилостивился нам помочь и по-настоящему трудился на участке, и, кажется, впоследствии изменил свои искаженные представления о застройщиках. Только напрасно он постоянно бахвалился мускулатурой и, что совсем отвратительно, мгновенно забрасывал работу, стоило появиться на улице какой-нибудь дачнице; как правило, до конца дня его больше не видели. Эти его пристрастия к женскому полу оказались настолько живучи, что не помогали никакие уговоры и угрозы. Возможно, он прикидывался ловеласом, чтобы увильнуть от работы, возможно, им и был.
Инженеру Зайцеву, который, несмотря на уважительные причины — огромную занятость на работе и в семье — несколько раз приезжал на стройку и не рассматривал это как подвиг. Сторонник непререкаемой власти, он не признавал «всякие интеллигентные штучки» (компромиссы), сразу присвоил себе полномочия прораба и дал нам понять, что быть его учеником почетно. Зайцев зычно отдавал команды, которые мы не всегда выполняли — чаще поступали наоборот, но он не рассматривал это как удар по самолюбию, поскольку убежден в своей исключительности — считает себя великим человеком, а великий человек, естественно, и должен быть великодушным. Правда, иногда Зайцев вставал в артистическую позу и произносил странные слова:
— Чтой-то вы не тем тоном со мной разговариваете, не радуетесь общению со мной?!
Понятно, в этих словах сквозила мания величия. И все же главное — своими руководящими словами («Проверь отвесом!.. Держи угол наклона!.. Не забывай про технику безопасности! Техника безопасности — святое!») и безудержной активностью Зайцев задавал энергетический ритм работе, подстегивал других и никому не позволял отлынивать. Кстати, именно благодаря Зайцеву мы и заполучили брус. Именно он заметил, как брус выгружали из вагонов и настоял, чтобы заведующий отпустил нам высококачественный материал. Помнится, заведующий выслушал пламенную речь нашего друга и раздраженно спросил:
— Да кто у вас, в конце концов, хозяин?
— Хозяин у нас дурак! Решаю все я, а на него только оформляем, — Зайцев показал на меня и остальные друзья активно закивали.
Заведующий шмыгнул носом и выписал брус.
Что и говорить, Зайцев настоящий друг… В свой последний визит, когда уже заканчивались отделочные работы, он водрузил на крыльце российский флаг (с простыню) и сказал:
— Ну а теперь продайте дом и на вырученные деньги купите яхту, благо водохранилище под боком. Покупателя вам найду.
— Неплохая мысль, — брат вопросительно посмотрел на меня. Потом перевел взгляд на наше сооружение и погрустнел.
Дача действительно нам не нужна, но мы слишком много вложили в нее сил, слишком добросовестно ее делали, слишком много внесли в нее находок, собственных строительных законов — ведь от незнания всегда открываешь новое, уходишь от схем — короче, мы вложили в дачу душу, и она дорога нам, как лучшее из всего, что мы сделали своими руками, как деревянный памятник самим себе.
Дорога, раскаленная солнцем
Послеполуденное солнце было ярким и жгучим, в раскаленном воздухе тускло блестели неподвижные облака. От жары покрытие дороги плавилось, и на обочине виднелись стекающие сгустки асфальта. По обеим сторонам шоссе тянулись луга с бочагами, над которыми кружили чибисы, изредка мелькали поросшие травой проселки и дома под развесистыми деревьями.
Уже больше пяти часов они находились в пути, но их не покидало радостное возбуждение. Она, раскрасневшаяся, со сбитыми встречным ветром волосами, попеременно выставляла в окно руки и без умолку рассказывала о своей больнице. Он улыбался, понимающе кивал, то и дело поглядывал на свою спутницу, любуясь ее красотой и молодостью. Новизна всего происходящего наполняла его бездумным счастьем, уводила за пределы повседневности. В какой-то момент, отвлекшись, он вспомнил, что такое состояние уже испытывал, но когда-то давно, в юности, и ему стало жаль последние годы, которые прошли в монотонных буднях. «Сколько я потерял из-за вечных семейных обязанностей, из-за ложно-счастливой жизни, из-за того, что у меня не хватало духа что-либо изменить, — подумал он, и гримаса злости от своей нерешительности появилась на его лице. — Но ничего, теперь все будет иначе», — взбадривал он себя. Предстоящие беззаботные дни у моря представлялись ему праздником, с постоянными открытиями в его знакомой, необычной женщине, и открытиями во всем окружающем, поскольку он все увидит новым, просветленным взглядом.
