– Вы воровали? – перебивает Шантель, ерзая и чем-то шурша.
– О – это что, косяк, что ли? Твое здоровье, сестренка, – да, воровали, но мы же были сущие дети. Тогда все так делали. В общем, мы стырили кучу упаковок «Джуси Фрут», и минералки, и кучу пачек печенья, уж не знаю зачем, а бедняга-продавец стоит за прилавком и пялится на нас, чуть ли не лыбясь, правда, потому, что мы все ну такие наглые, и тут я вдруг вижу эту девчонку, а потом бац, и она пропала, но я слышу, как кто-то что-то говорит про шоссе А-1, так что мы делаем ноги, залазим в машину, и я решаю прокатиться и глянуть, что там происходит. Короче, газую я по А-1, и этот парень в машине такой: «Дэйв, гляди, сзади!» – я смотрю в зеркало и вижу, что за нами тащатся машин пятьдесят, братва явно подумала, что я знаю, куда еду, и тут до меня доходит, что бобби тоже так думают, так как сзади по курсу я вижу кучу синих мигалок, и я думаю «блин, да ну на хер», разворачиваюсь поперек резервной полосы – а на А-1 это просто поросшая травой проплешина, – и еду в обратную сторону. Но, разумеется, из-за того, что я развернулся, все остальные машины в этой автоколонне взяли и сделали то же самое. Ну и ебнутое было зрелище.
– А почему они за тобой ехали? – спрашивает Шантель.
– Рейв-культура, чего ты хочешь? – отвечает Дэвид. – Ты видишь тусняк рейверов в тачке, и если заблудилась, едешь за ними. Получается уже две тачки рейверов, кто-то еще видит вас, смекает: автоколонна! – и едет за вами; не успеваешь очухаться, и ты в автоколонне, где все заблудились точно так же, как ты.
– Я как-то это пропустила, – говорит Шантель. – В 88-м мне было всего семь.
– А тебе, Дэвид, сколько было? – спрашивает Шарлотта.
– В 88-м – пятнадцать, – отвечает он. – Но когда творился весь этот кердец, мне было восемнадцать или девятнадцать, типа того. Я только-только сдал на права, годом раньше.
– Мой папа так делает, – вдруг говорит Джули.
– Как – так? – спрашивает Шарлотта.
– Преследует машины без всякой причины. Если он застрял в пробке и видит, как кто-то съезжает с дороги, он думает, что они знают кратчайший маршрут, и едет за ними. Это бред собачий, потому что они могут ехать куда угодно, но он предполагает, что им туда же, куда и ему, просто берет и едет за ними.
– Твой папа чудной, – говорит Шантель.
– Ну а этот рейв – нашел ты его тогда? – спрашивает Шарлотта у Дэвида.
– Да, конечно. Мы вернулись в Саут-Миммз, сели на хвост кому-то еще и в конце концов нашли то место, где должны были быть. Вот в чем штука. Что тут играло роль – удача, здравый смысл, совпадение, случай, божья помощь… не знаю, неважно – но мы всегда в конце концов оказывались в нужном месте. Если задуматься, это полный дурдом, но получалось так, что в нужный момент мы вдруг настраивались на правильную пиратскую станцию, которая сообщала, куда ехать, или садились на хвост нужной тачке, или натыкались на кого-то, кто знал организатора, или вычисляли место логически – что звучит просто дико, учитывая, сколько колес мы жрали в то время, – и попадали куда хотели. А не то находили местечко поприкольнее, пользуясь теми же методами.
– У этой истории явно есть мораль, – говорит Шарлотта, – но сдохнуть мне на месте, если я знаю, какая. Дай сюда косяк, Дэйв.
Люк все еще под одеялом. Он хотел вылезти, когда уйдет Софи, но потом передумал. Ему слишком уютно, его клонит в сон, а звуки снаружи по-прежнему устрашают. Если не двигаться, можно притвориться, что он дома в постели; таков план. Вот в чем проблема Люка: когда что-нибудь видишь по ТВ – а Люк, конечно, видел по ТВ и дороги, и фургоны, и путешествия, и все остальное, так что эти вещи ему не совсем чужды, – видишь не реальность. Что-то маячит на экране, а ты находишься в своей комнате. От этой поездки такое чувство, будто сидишь в телевизоре, а Люк хотел не этого. Он хотел выйти в мир – реальный мир, с которым сталкиваются все остальные, – но ему кажется, что он попал в телевизор, будто стекло всосало его и теперь он бьется о стенки этого ящика, пытаясь освободиться. Или, что еще страшнее, будто он вырвался во внешний мир из телевизора, как некий отважный неоновый луч, и теперь не может найти дорогу обратно. Что так, что эдак – ничего хорошего. Что так, что эдак, он хочет вернуться туда, откуда начал свой путь. Но, лежа под одеялом, можно попытаться не обращать на это внимания. Он пробовал думать про Вэя, представить, что вылечился, но воображение больше не работает. Ему трудно думать, страх и потерянность вытесняют всё.
– Мы когда-нибудь доедем? – притворно хнычет Шантель.
– Да, да, скоро уже, – говорит Дэвид. – Перестань стонать.
– Куда теперь? – спрашивает Джули.
– Следующий поворот налево.
– Ты уверен? Похоже, там впереди магистраль.
– Да, это А-1. Не волнуйся, мы по ней не поедем.
Шарлотта нашла на радио какую-то станцию «кантри-энд-вестерн».
– Обожаю, – говорит она. – Такое дерьмо. – Она принимается подпевать.
– Поторапливайся, Джули, – ноет Шантель. – Это невыносимо.
– Сука, – говорит Шарлотта.
– Хамка, – огрызается Шантель.
– Дамы, – встревает Дэвид. – Успокойтесь.
– Мы просто шутим, – говорит Шантель. – Мы когда-нибудь доедем?
– Нет, – говорит Дэвид.
Проходит секунд десять.
– Мы когда-нибудь доедем! – снова ноет она.
– Нет, заткнись.
– Здесь? – спрашивает Джули.
– О, да. Мы на месте. Прекрасно.
Люк чувствует, как фургон замедляется и поворачивает, потом поворачивает еще раз. Делает пару рывков взад-вперед и наконец останавливается. Мотор глохнет, но тело Люка по-прежнему трясется, будто фургон движется. Слышно, как шебуршатся люди, хлопает дверь, потом другая дверь распахивается, и внутрь врывается холодный воздух.
– Люк? – говорит Джули. Засовывает голову под одеяло. – Привет.
– Привет. Мы где?
– Саут-Миммз. Мы пойдем, купим сэндвичи и все такое.
– О'кей. Я побуду здесь.
– Ты уверен?
– Да. Ну, я же не могу просто взять и пойти с вами?
– Думаю, нет. Ты уверен, что у тебя все будет в порядке?
– Уверен. Джули?
– Да?
– А что мне делать, если я захочу поссать?
Она встревожена.
– А что, уже?
– Нет, пока нет.
– О. Что ж, мы остановимся где-нибудь, когда захочешь.
– Мне придется выйти из фургона?
Она хмурится.
– Возможно. Не знаю.
– Я могу в бутылочку или еще как-нибудь.
– Не волнуйся. Чего-нибудь придумаем.
Как только Джули и остальные уходят, воцаряется тишина. Настань сейчас конец света, Люк не узнал бы об этом. Если миру придет конец и выживет только Люк, изменится ли вообще его жизнь? Если выживут только Люк и Джули, поймет ли он, что случилось?
Он садится, и у него тут же кружит голову, накатывает дурнота. В фургоне светло от огней, горящих снаружи. Спрашивается: что это за огни? И что за место? Люк думает о своей спальне и о космосе. Может, это место – тоннель между ними? А может, что-то подобное он видел по телевизору – нейтральная зона между реальностью и вымыслом, между его спальней и Луной? Или это просто-напросто внешний мир, куда все остальные ходят все время и куда он всю жизнь пытался вырваться?
Однажды Люк порезал ножом палец левой руки. Едва почувствовав боль и увидев кровь, он крепко сжал правой рукой пораненный палец, чтобы не увидеть, как сильно порезался. Но через несколько секунд не смог удержаться и все-таки посмотрел. Сейчас то же самое. Люк больше не может не смотреть. Ему нужно увидеть, насколько все плохо, – впрочем, он надеется, что увиденное принесет какое-то облегчение, что он сможет хотя бы на время выбраться из-под одеяла и действовать как нормальный человек – пусть ему придется остаться в скафандре, пусть он может в любой момент взять и сдохнуть. Он открывает дверь фургона и смотрит наружу. Черт, страшная ошибка: это действительно космос.
В воображении Люка внешний мир – это, по сути, поле с деревом и горой вдали; может, еще какая-нибудь вода – ручей, река или озеро. Люк видит что-то совсем другое. Голова идет кругом. Может, все дело в шлеме или в дожде – из-за них все, что не оранжевое, выглядит черным и мокрым. А может, это такой розыгрыш. Люк видит сплошные машины, огни и бетон, а так как у него нет чувства пространства или ландшафта, ему кажется, что машины, огни и бетон тянутся бесконечно. Он собирался выйти из фургона и побродить неподалеку, но теперь не может шевельнуться. В этом месте явно водятся инопланетяне, рыщут большие мужики с пистолетами и жмутся под дождем детишки в засаленных обносках, изгнанные из блистающего вдали рая бетона и ртутных паров.
Если б Люку пришлось искать дорогу домой, что бы он стал делать? Он не смог бы ничего предпринять, потому что его дома нет в этом мире, а если и есть, то он страшно далеко, все равно как Луна от Земли. Если вам захочется попасть на Луну, вы как поступите? Человек может представить, что построил ракету. Мотылек обязательно врежется в лампочку. Люк хочет, чтобы остальные вернулись, потому что чувствует; один он здесь точно загнется. Но что, если они никогда не придут? Что тогда? Люк инстинктивно знает, что, если останется один в этой жесткой среде без компьютера и телефона, у него будет единственный выход. Снять с себя скафандр и броситься к ближайшему яркому фонарю, надеясь, что тот подействует как солнце и убьет его на месте. Это лучше, чем встретить смерть в щупальцах тварей, какими кишат подобные места, или свалиться без чувств на пыльном шоссе, голодным, за много миль от ближайшего города, зная свой адрес, но не зная, как читать карту.
