Дэвид был ее идеалом. Он умел ее рассмешить; с ним можно было разговаривать о чем угодно, потому что он участвовал во всех важных событиях ее жизни, а если не участвовал, то первым узнавал о них.
К тому же он был самым красивым мужчиной, которого она когда-либо встречала. Вырос из симпатичного мальчишки в молодого красавца, миновав все неприятные промежуточные стадии взросления. Ничто не было для Дэвида слишком сложным: он легко заводил друзей, играл в спортивные игры, сдавал экзамены. Так же легко Дэвид поступил в университет, а потом нашел работу.
— Я переезжаю в Лондон, — сообщил он Антонии.
Она к тому времени уже год как жила там: работала в книжном магазине на Уолтон-стрит и снимала квартиру вместе со школьной подругой.
— Дэвид, это же чудесно!
— Получил работу в «Сандберг-Харперс».
Она ужасно боялась, что он уедет за границу, или на север Шотландии, или еще бог знает куда и они никогда больше не увидятся. А теперь они смогут быть вместе. Она представляла себе, как они станут обедать в итальянских ресторанчиках, плавать на лодке по реке, зимним солнечным утром ходить в Галерею Тейт…
— Тебе есть где жить?
— Меня пригласил Найджел Кроустон, он живет в доме матери в Пэлеме. Говорит, у них свободен чердак.
Антония не была знакома с Найджелом Кроустоном, но впервые оказавшись в его доме в Пэлеме, сразу же ощутила легкий укол тревоги. Найджел показался ей слишком уж искушенным, а дом был очень богатый и красивый — никакого сравнения с ее собственной скромной квартиркой. Там царила настоящая роскошь и полно было дорогих вещиц, а чердак, где поселился Дэвид, представлял собой полноценную квартиру с ванной, которая больше походила на рекламу последних новинок сантехники.
К тому же — словно этого было недостаточно, — у Найджела имелась сестра. Ее звали Саманта, и она использовала дом как перевалочный пункт для коротких остановок между поездками в Швейцарию на горнолыжные курорты и плаваниями по Средиземноморью на яхтах с друзьями. Таковы уж были Кроустоны. Иногда, задерживаясь в Лондоне, Саманта устраивалась на какую-нибудь не требующую особых усилий работу, просто чтобы убить время, но на жизнь зарабатывать ни ей, ни брату явно не приходилось. Кроме того, она была ужасно модная, худая как щепка, с длинными прямыми волосами, которые всегда выглядели просто идеально.
Как Антония ни старалась, общаться с Кроустонами ей было очень тяжело. Однажды они вместе пошли обедать в ресторан: цены там оказались заоблачные, и у нее сердце обливалось кровью оттого, что Дэвиду пришлось заплатить половину по счету.
Когда они остались одни, Антония сказала:
— Ты не должен водить меня в такие места. Ты наверняка потратил на этот обед всю свою недельную зарплату.
— А тебе-то какое дело? — внезапно разозлился он.
Никогда раньше Дэвид не говорил с ней таким тоном, и Антония почувствовала себя так, будто получила пощечину.
— Просто это… Это же пустая трата…
— Трата чего?
— Ну… денег.
— Как я трачу свои деньги — мое личное дело. Твое мнение меня не интересует.
— Но…
— И не смей больше делать мне замечания.
Это была их первая в жизни ссора. Весь тот вечер Антония прорыдала, ругая себя за то, что поступила так глупо. На следующее утро она позвонила ему в офис, чтобы извиниться, однако секретарша сказала, что Дэвид не может говорить. Антония сходила с ума. Дэвид позвонил только на пятый день.
Они помирились, и Антония пыталась убедить себя, что между ними все осталось по-прежнему, однако в глубине души она понимала, что это не так. На Рождество они вместе на машине Дэвида поехали в Глостершир, свалив на заднее сиденье подарки для своих многочисленных родственников. Однако тут возникли новые проблемы. Рождественские каникулы — традиционное время для объявления помолвки, и Антония впервые в жизни почувствовала, что друзья и родные ждут от них соответствующих новостей. Несколько дам, в том числе жена священника и миссис Трампер из Старой усадьбы, позволили себе хотя и завуалированные, но вполне определенные намеки. Антония, нервы которой и так были напряжены до передела, постоянно ловила взгляды их острых птичьих глазок, направленные на ее левую руку, где они, очевидно, ожидали увидеть бриллиантовое кольцо.
Это было ужасно. Раньше она могла бы обсудить это с Дэвидом и они посмеялись бы вместе, но сейчас такой разговор казался невозможным.
Как ни странно, но положение спас Том. Том, что было весьма неожиданно с его стороны, ни с того ни с сего решил закатить вечеринку. Она состоялась в амбаре фермы Диксонов в День подарков; Том арендовал все необходимое для дискотеки и созвал со всей округи молодежь, которой еще не перевалило за двадцать пять. Танцы и развлечения продолжались до пяти утра и вызвали такую бурю эмоций, что люди перестали сплетничать про Дэвида и Антонию, переключившись на обсуждение прошедшей вечеринки. Обстановка разрядилась, общаться стало проще и в конце каникул Антония и Дэвид вместе вернулись в Лондон.
Ничего не изменилось, ничего не было ясно, они даже ничего не обсудили, но она хотела, чтобы все и дальше оставалось как есть. Антония ужасно боялась его потерять. Он так долго был частью ее жизни, что, лишившись его сейчас, она лишилась бы частички себя: от одной мысли об этом она приходила в отчаяние. К собственному стыду, она на многое закрывала глаза, лишь бы и дальше верить, что такого никогда не случится.
Однако Дэвид оказался более решительным. Как-то раз после Рождества он позвонил и сообщил, что собирается зайти к ней на ужин. Соседка Антонии тактично удалилась; Антония приготовила спагетти болоньезе и сбегала в магазинчик на углу, где из-под прилавка можно было купить недорогое вино. Когда зазвонил дверной звонок, она бросилась вниз по лестнице Дэвиду навстречу, однако одного взгляда на его красивое лицо оказалось достаточно, чтобы ее самообман и пустые надежды разлетелись в прах. Было ясно, что он готовится сообщить ей нечто ужасное.
Дэвид.
Я подумала, что Дэвид тоже придет.
Антония начала обрывать перья с фазаньей грудки.
— Нет… Он остался в Лондоне на выходные.
— Ах, вот как, — спокойно заметила мать. — Ну ничего. Все равно на всех фазанов бы не хватило. — Она улыбнулась. — Знаешь, вся эта ситуация — то, что мы остались без электричества и должны рассчитывать только на собственные силы, — напоминает мне времена моего детства. Пока ты не пришла, я сидела тут, наслаждаясь воспоминаниями. Удивительно, до чего они живые, четкие…
Миссис Рэмзи, пятый ребенок в семье, выросла в отдаленном уголке Уэльса. Ее мать, бабушка Антонии, до сих пор жила там; жилистая и крепкая, она продолжала держать кур, выращивать фрукты и возделывать огород, а когда зимняя темнота и непогода загоняли ее в дом, вязала для внуков просторные узорчатые свитера. Поездка к ней всегда считалась наградой и сулила захватывающие приключения. Антония никогда не знала, что произойдет в следующий момент. Такую же энергию и волю к жизни бабка передала и своей дочери.
— Мама, расскажи, — попросила Антония отчасти потому, что действительно хотела послушать, но в основном чтобы избежать разговора о Дэвиде.
Миссис Рэмзи покачала головой.
— Ох, я и сама не знаю… Просто подумала, как мы жили без всякой техники, совсем по старинке. Как пах уголь в очаге, и до чего холодно было в спальнях. Воду для купания грели на кухне на дровяной плите, а для стирки раз в неделю включали здоровенный бойлер в посудной. Мы все помогали стирать, развешивали белье на длинных веревках, а когда оно высыхало, по очереди крутили ручку древнего катка для глажки. Зимой в доме стоял такой холод, что мы переодевались в сушильном шкафу, потому что это было единственное относительно теплое место.
— Но сейчас у бабушки есть электричество.
— Да, но оно появилось в деревне не сразу. Поначалу фонари были только на главной улице, а стоило миновать последний дом, и ты сразу оказывался в кромешной тьме. У меня была подружка, дочка священника, и если я ходила к ним на чай, то домой возвращалась одна. Обычно я не боялась, но иногда, когда было темно, ветрено и сыро, я представляла себе всякие ужасы и бросалась бежать, как будто чудовища преследовали меня по пятам. Мама знала, что я боюсь, но говорила, что я должна сама справиться со страхом. А когда я жаловалась, что мне мерещатся чудовища, она советовала идти не спеша и глядеть вверх — на деревья и небо над ними. Говорила, так я пойму, что являюсь не больше чем песчинкой в мироздании и все мои страхи бессмысленны и ничтожны. Как ни странно, это помогало.
Рассказывая, она продолжала ощипывать фазана, но сейчас вдруг подняла голову и над усыпанным перьями столом встретилась взглядом с Антонией.
— Я и сейчас так делаю. Когда чувствую себя несчастной или слишком встревоженной. Выхожу на улицу, иду в какое-нибудь укромное местечко и смотрю на деревья и на небо. И через некоторое время мне становится легче. Думаю, это помогает мне сделать переоценку ценностей. Взглянуть на ситуацию под другим углом.
