Если бы Ипполит отправился в Матонже, район Брюсселя, где живут чернокожие, он оказался бы в ослепительном мире: африканки, завернутые в свои переливчатые одежды бубу, — упитанные, гордые, радостные и уверенные в себе — источали бы в его сторону сияние женского превосходства. А взглянув на их мужей — подтянутых, жилистых, куда более зажатых, чем жены, — можно было сделать вывод, что мужчина рядом с женщиной остается смешным. Конечно, ему иногда удается показать, что он силен или быстр, но чтобы мужчина был красивее? Вот уж нет! В его глазах Патрисия выглядела африканской королевой, нечаянно облаченной в белую кожу и затерявшейся на площади Ареццо.
Если женскую худобу Ипполит не одобрял, то за собственным весом следил, потому что мужчину лишние килограммы не украшают: это просто жир, который не придает ему ни пышности, ни благородства. Доказательства? Вместо того чтобы равномерно распределить избыток веса по всему телу, самец собирает его на животе, будто насекомое — непереваренную пищу, и это только делает его уродливым, затрудняет движения, заставляет сбиваться с дыхания при ходьбе. То ли дело женщины: они округляются сразу со всех сторон, будто булочки в духовке.
Итак, Ипполит не мог рассказать Жермену, как ослепительна Патрисия и как он занимался с ней любовью: неторопливо, ласково, нежно. Эта ночь стала плотским выражением всех чувств, которые они испытывали друг к другу; тут соединились внимание, уважительность, тактичность и мягкость. Для него секс не был целью, скорее подтверждением встречи. И любовью заниматься он предпочитал мягко, неторопливо, так чтобы вздох потихоньку переходил в счастливый стон, перерастая потом в экстаз. Он ненавидел в любви брать наскоком, завоевывать, предпочитая растапливать лед и подходить ближе исподволь. Если женщина ждала напора и нарочитой резкости, поведения настоящего мачо, может, даже насилия, он отдалялся: не то чтобы ему не хватало на это страстности, силы или твердости, просто он не любил такую игру. Как-то раз Фаустина, которая тоже жила на площади Ареццо, стала его соблазнять: позвала к себе выпить чего-нибудь холодного. Он быстро догадался, из какого она теста: женщина, провоцирующая мужчину вести себя как хищник, женщина, которая занимается любовью исступленно, ждет, чтобы ее хлестали и рвали на куски… Чтобы избежать ее страстного внимания, он вызвал у нее брезгливость, полностью сосредоточившись на собачьих и птичьих экскрементах, которые в тот момент собирал. Как хорошо, что он сохранил себя для Патрисии! Когда он взгромоздился на свою полнотелую королеву, он почувствовал себя одновременно и мужчиной, и ребенком — могущественным и слабым сразу. Может, это оживило в нем ускользающее воспоминание о матери, умершей, когда ему было пять лет? Может, он снова испытал то давнее ощущение — себя крохотного на крупном женском теле… Он был уверен, что нашел свое место. Возлюбленная дала ему чувство защищенности, и теперь он сам должен был защищать эту территорию, храм покоя и нежности.
— Похоже, ты влюблен, да еще и как, — пробормотал Жермен.
— Может быть…
Карлик кивнул, уверенный, что поставил верный диагноз. Ипполит поискал среди своих записей музыку, подходящую к случаю, нашел песни Билли Холлидея и растворился в его томном проникновенном голосе, свежем и сочном, как звуки гобоя.
Когда Жермен объявил, что обед готов, пришла Изис.
— Познакомишь меня с ней? — попросила девочка, устраиваясь перед своей тарелкой.
— С кем?
— С Патрисией.
Ипполиту сначала показалось каким-то волшебством то, что его дочь произнесла это имя, потом он взглянул на приятеля и догадался, что тот не удержал язык за зубами. Жермен пожал плечами, показывая, что он тут ни при чем.
— Так как? — настаивала Изис. — Познакомишь меня с ней?
Ипполит кусал губы. Он не думал об этом, ведь для него Патрисия и Изис принадлежали к двум разным вселенным.
— Ты боишься?
В ответ Ипполит наклонился к дочери:
— Чего боюсь?
— Что она мне не понравится.
Он тревожно тряхнул головой:
— Теперь, когда ты это сказала, думаю, что боюсь.
— Не волнуйся. Я буду снисходительной.
Ипполит в очередной раз удивился: как это десятилетняя пигалица произносит: «Я буду снисходительной»? Даже он сам в свои сорок должен был бы хорошенько подумать, чтобы найти подходящее слово; дочь была умнее его!
А Изис продолжала:
— Что же ты будешь делать, если она мне не понравится?
Ипполит подумал, потом ответил искренне:
— Буду… буду видеться с ней без тебя.
Изис скривила гримаску:
— Тогда надо, чтобы она мне понравилась.
Жермен и Ипполит кивнули. Изис заключила:
— Теперь я знаю, что мне делать.
Ипполит опустил голову. Часто ему казалось, что они поменялись местами: Изис стала родителем, а он — ребенком.
Жермен решился нарушить молчание:
— А как дела у тебя самой, Изис? Что-то ты перестала рассказывать о своем Сезаре.
— Он больше не мой, — отчеканила Изис.
— Почему?
— Я его бросила.
Ипполит и Жермен от такой серьезности чуть не прыснули со смеху, но сдержались, догадавшись, что девочку это обидит.
— Я его бросила, потому что мне с ним скучно. Он ничем не интересуется, ничего не читает, не знает ни стихов, ни песенок, — в общем, с ним не о чем говорить.
Ипполит подумал: «Когда-нибудь она и со мной так расстанется, потому что я ее разочарую; я, наверно, очень огорчусь, но придется признать, что она права».
Обед завершился абрикосовым пирогом, который испек Жермен. Хотя его собственное жилье располагалось на сто метров дальше по улице, у него вошло в привычку заходить к отцу с дочерью, не спрашивая, не мешает ли им его присутствие, и незаметно он становился частью их существования: заменил Ипполита на кухне, занимался стиркой и глаженьем, проверял домашние задания Изис и поддерживал порядок в их маленькой квартирке. На Ипполите остались только покупки. Теперь они трое жили как одна семья, в которой Жермен играл роль матери, с той только разницей, что каждый раз в десять вечера он уходил спать к себе и появлялся на следующий день в семь утра со свежим хлебом.
— Ипполит, сегодня воскресенье, может, сходим в боулинг?
Жермену явно очень хотелось куда-то выйти. Ипполит сообразил, что другу пришлось сидеть с его ребенком эти два дня, пока сам он отдыхал.
Полчаса спустя Жермен и Ипполит потягивали пиво рядом с лакированными дорожками.
Ипполит по-прежнему всем телом излучал счастье, которым одарила его Патрисия. Восхищенный, Жермен следил за этим бессловесным рассказом без зависти или тоски, хотя самому ему, вероятно, никогда не приходилось испытывать ничего подобного.
Они начали игру.
Ипполит отлучился в туалет.
Вернувшись в зал, он обнаружил, что Жермена окружила компания молодежи, только что появившаяся в зале.
— Дай-ка я запущу его вместо шара, — предложил самый крепкий на вид.
— Бросок карлика!
— Моя любимая игра!
— Только бросай поаккуратней, чтоб не попортить слишком быстро. Всем же захочется в него поиграть.
— А если позвать сюда все его семейство? Карлик, у тебя нет женушки, чтобы нам поразвлечься? Или братьев, сестер, а может, дети есть? Не, ну ты понимаешь, мы ж хотим сыграть длинную партию!
Тут подошел Ипполит. Увидев его, Жермен замотал головой в знак того, что просит друга не вмешиваться.
Но Ипполит не стал долго раздумывать. Он шагнул прямо в середину группы парней:
— Ну, кто тут самый большой придурок и сейчас получит по роже?
Он схватил за воротник здоровенного парня, который держался как заводила:
— Ты, что ли? — И, не дожидаясь ответа, врезал ему головой.
Великан ошалело отшатнулся, хватая ртом воздух.
— Кто следующий? — спросил Ипполит, вцепляясь в другого парня.
— Да мы пошутили!
— Ах вот оно что! Тебе было весело, Жермен?
И второй парень рухнул на пол, получив затрещину. Ипполит сцапал третьего, тот стал оправдываться:
— Да ладно тебе, шутки про карликов — это же обычное дело, чего ты завелся?
— Про карликов? Это где тут карлики? Не вижу ни одного, тут только мой друг Жермен.
И третий парень получил подзатыльник. Не успел Ипполит повернуться к остальным, как их уже и след простыл.
Ипполит потер руки и спросил у Жермена:
— Так что, играем?
— Играем!
Жермен был страшно доволен. Он с детства привык к оскорблениям и не обращал на них особого внимания, зная, что только трус станет дразнить карлика, но его тронуло, что друг защищал его с таким пылом. Взволновала его не сама месть, а проявление дружбы Ипполита.
И они сыграли длинную интересную партию, которую в последний момент выиграл Жермен, потом в баре взяли еще пива.
