Подпрыгивая от колотья в сердце, Аркаша набрал домашний номер Таи и мгновенно упал, как в водопад, в ее ликующий щебет. Она, оказывается, ждала несколько лет, что он позвонит, ее ненаглядный мальчик, ее прекрасный принчик.
– Аркашон! Как у тебя дела, мой милый, ты отличник? А девочка есть у тебя?
Аркаша с трудом дождался крошечной паузы, чтобы спросить о главном: какие стихи читала ему Тая в младенчестве? И знает ли она такую строчку?..
– Аркадий! – кокетливо возмутилась Тая, и Аркаша с легкостью представил себе, какое она при этом состроила лицо. – Это же Пушкин Александр Сергеевич! Мы только его и читали с тобой. Ты любил его просто до безумия.
И, в точности как мать, спросила:
– Неужели не помнишь?
Аркадий вспоминал – одну за другой – строки, строфы. Целые стихотворения и поэмы всплывали со дна детской памяти.
«Все это, видите ль, слова, слова, слова», – бормотал Пушкин, мысленно расписываясь в получении очередной припомненной строчки. Великий однофамилец будто предусмотрел все жизненные ситуации, все чувства, даже все мысли юного Аркашона – цитировать стихи можно было постоянно, и этим наш Пушкин занимался, вначале про себя, затем вслух.
В классе он с тех самых пор прослыл поэтом (хотя был никаким не поэтом и даже не читателем – а цитателем ), а у Аиды Исааковны стал любимым учеником, которому прощались даже несданные вовремя сочинения – зато стихами пушкинскими Аркаша был набит до отказа.
– «Паситесь, мирные народы», – однажды бросил Пушкин одноклассникам, обедающим хлипким минтаем, воткнутым, словно стрела Чингачгука, в облако картофельного пюре. Набалованный домашними яствами, Пушкин индейским минтаем брезговал и покупал в буфете заплетенную, как девичья коса, слойку с творогом.
«Народы» в ответ на цитату зароптали, и кто-то запулил в умничающего Аркадия рыбьим хребтом. Только Юля Дурова весело расхохоталась. Понять, благодаря кому она расхохоталась – обоим Пушкиным или объеденному минтаю, было трудно.
Аркадий на всякий случай собрался с мыслями и сообщил стрелку лично:
– «Ты ужас мира, стыд природы, упрек ты Богу на земле!»
Юля глянула теперь уже серьезно, почесала совершенно по-мальчишески свой замечательный лоб и приказала:
– Пушкин, дождись после алгебры.
Алгебру, между прочим, Пушкин искренне любил и знал – мама его впоследствии многие годы сокрушалась, что Аркашон не пошел учиться в политехнический, как было принято среди юнцов их круга.
Но это отвлеченные рассуждения сторонних наблюдателей – понятно, что в тот момент герою нашему было не до каких-то десятых смыслов: Аркашон в ожидании «после» краснел и совершенно по-псиному вздрагивал. Что-то должно было случиться сегодня.
Ничего выдающегося не случилось, Юля всего лишь попросила Аркашу помочь ей придумать стихотворное поздравление по случаю свадьбы старшей сестры.
– Но я не поэт! – засмеялся Пушкин. – Я просто знаю много стихов!
Юля не поверила и рассердилась: он просто не хочет ей помочь! Не хочет – не надо, Валентин Оврагов из 10-го «Б» спит и видит выступить автором свадебных виршей!
При упоминании Оврагова Пушкин скиc – тот был в школе первый красавец и выскочка, который мистическим образом умудрялся совмещать по-модному разнузданный образ жизни с безукоризненной учебой. На памяти Пушкина повторить его опыт не смог никто. Помимо прочего Оврагов прогремел на всю школу и как поэт – а не какой-то там цитатель . Еще в первом классе Валентин довел до умиленных слез директрису поэмой «Мой папа – коммунист», а через несколько лет сумел удачно зарифмовать целый открытый урок «Круговорот воды в природе». Конечно, Пушкин с таким Валентином и рядом не леживал: папа его коммунистом никогда не был, а круговорот воды в природе вряд ли сподвиг бы Аркашона на нечто, кроме скупого пересказа параграфа.
Юля требовательно смотрела на бедного Пушкина, а он пугливо тасовал в уме цитаты, как нарочно не подходящие случаю: «Когда-нибудь монах трудолюбивый найдет мой труд усердный, безымянный…», «Беги, сокройся от очей!» и совсем уж неуместное: «Скорей! Пошел, пошел, Андрюшка!»
Конечно, он подписался к участию в «брачных сценах» – а вы как думали?
Страшная тень Валентина Оврагова и темные глаза Юли Дуровой не оставили ему выбора.
Сестра Юли Дуровой звалась Татьяна: одно из немногих имен, без каких-либо причин, а в силу звучания несимпатичных Аркашону. (Может быть, сыграла роль своего рода поэтическая интуиция, свойственная не только поэтам, но и цитателям? ) Это была красивая бойкая девица мещанского замеса, готовая всю себя посвятить накоплению шикарного гардероба и прочих вещественных свидетельств счастливой судьбы.
За полгода до описываемых событий Татьяна трудилась продавцом в магазине дамской одежды, где и познакомилась со своим избранником – трогательным великаном Димочкой. Неловкий Димочка бился в дамских нарядах, гроздьями падавших с плечиков, как рыбка в сетях старца-подкаблучника. Димочка пытался выбрать подарок любимой маме, не зная толком ни ее размера, ни вкуса, ни предпочтений – во всяком случае, сообщить все это предложившей ему помощь Татьяне Димочка внятно не смог. Он лишь делал огромными руками волнообразные движения в воздухе и краснел так, что Татьяне стало жарко. Пришлось выпутывать Димочку из скрученных тряпок, а потом вместе выбирать подарок для неведомой ей женщины.
С задачей Таня справилась блестяще: отвела Димочку в соседний парфюмерный маркет и помогла купить французские духи.
Так поступают все девушки. Вначале они готовы горы свернуть ради потенциальной свекрови, ластятся к ней, задаривают и льстят почем зря, а когда дело сделано, выясняют, что мама мужа на самом деле противнейшая тетка, не достойная и глиняного сувенира к празднику Международных женских дел. Таня с годами тоже заметно разлюбила свою свекровь, но ведь и сама свекровь ненавидела Димочкину жену по-девичьи страстно, так что чувство их было взаимным, а стало быть, счастливым.
Свадьбу Татьяна и Дмитрий затеяли нестыдную, такую, чтобы гости не плевались, а унесли в сердцах восторг с элементами зависти.
Торжественно венчались в церкви – жаль, что процедура оказалась неожиданно долгой, непонятной и утомительной.
Наняли профессионального тамаду – он шутил, пел и даже мучил какой-то электронно-музыкальный инструмент, раскорячившийся на сцене ресторана. Договорились с родней и знакомыми насчет машин – и каждую изукрасили ленточками, кольцами, куклами. Водка лилась рекой, вино – ручьями, девушки, включая невесту, были красиво причесаны – явно одной и той же рукой, – в общем, все было так, как должно быть на свадьбе в ранних 90-х. Предполагалось, что Аркашон также внесет свою поэтическую лепту в образцово-показательное единение сердец. Кстати, это была первая свадьба, на которой Пушкин оказался, – а следующей стала его собственная, но мы опять забежали вперед.
И раз уж мы все равно туда забежали, заглянем одним глазком в будущее. Когда Аркадий Пушкин стал циничным телережиссером с темными подглазьями, он часто вспоминал о свадьбе старшей Дуровой. Какой милой и скромной выглядело на расстоянии лет то вычурное празднество! Бракосочетания современных женихов-невест служили, по мнению режиссера Пушкина, ожившим каталогом пошлостей. Звери-лимузины с длинными акульими телами. Карета, запряженная лошадками в яблоках. Бомбардировка рисом и розовыми лепестками. Белые голуби, которых невеста с женихом умильно выпускали в небо из рук, – одна из птиц не вынесла напряженности момента и какнула от всей души на кружевной свадебный рукав. Хозяин голубей, карауливший процесс в ближайших кустах, прокричал: «Это к счастью!»
Поистине сон Совка о Голливуде рождает чудовищ – Аркадий вздрагивал, вспоминая невесту с женихом, изламывающихся на газоне перед фотографом, трехъярусный белый торт с фигурками, жадные зубы, впивавшиеся в «хлеб-соль», и алые воздушные шары, улетавшие в небо под канонаду салюта.
На одной такой свадьбе режиссер Пушкин был вместе с женой – толпой нарядного народа руководил фотограф в свитере и грязных джинсах, и Юля послушно замирала с улыбкой на устах по первому же требованию. Пушкин на тех снимках вышел унылым и каким-то застиранным – не то что провинциальный родственник жениха, засветившийся буквально в каждом кадре! Родственник производил такое количество счастливой энергии, что ею можно было облучиться, но даже во время интимно-близких танцев с дамами не снимал с уха гарнитуру.
– Наверное, боится, чтобы не украли, – пошутил Пушкин, но получил в ответ ледяной взгляд Юли – как удар снежком в глаз.
Юля Пушкина, как всякая замужняя дама, очутившись на очередной свадьбе, вспоминала не только собственное брачевание, но и, разумеется, историческое венчание сестры Татьяны. К нему мы с вами и возвращаемся.
