А дальше шёл номер факса. И какие-то слова. Но я не умею читать по-французски. А мамины словари все уже были проданы. Потому что мама к тому времени уже почти полгода как умерла.
И что такое «интернированный» – я тоже не знала.
Зато конверт был очень красивый, поэтому я отдала его Серёжке. Он любит разными бумажками шуршать.
Схватил его и заурчал от удовольствия. А я смотрю на него и думаю: ну почему же ты не начинаешь ходить?
Потому что я не собиралась ехать ни в какую Францию. Кому я там нужна? И про Толика я уже знала, что не смогу его бросить. У него родители к этому времени совсем с ума сошли. Напивались почти каждый день и часто били его. А он не понимал, за что его бьют, и очень громко кричал. Соседи говорили, что даже в других домах было слышно. Тогда я поднималась к ним и забирала его к себе. И он сразу же успокаивался. Ползал вместе с Серёжкой по комнатам и гудел как паровоз. А Серёжка переворачивался на спину, размахивал ручками и смеялся. Маленький, перевёрнутый на спину смеющийся мальчик. Так что я не собиралась никуда уезжать.
Вот только за маму было обидно.
Поэтому на следующее утро я снова пошла искать работу. Одна моя бывшая одноклассница сказала, что её хозяин хочет нанять ещё одного продавца. Чтобы сидеть ночью. И мне это как раз подходило. Потому что Серёжке уже исполнилось два года и он всю ночь спал. Даже не писал до самого утра.
И платить, она сказала, будут прилично.
Но в итоге, как всегда, ничего не получилось.
– Ты знаешь, – сказала она. – Он не хочет нанимать продавца с ребёнком. Говорит – с тобой мороки не оберёшься.
– Не будет со мной никакой мороки, – сказала я.
Но она только пожала плечами.
А я опять говорю – не будет со мной никакой мороки.
И вот так мы стоим и смотрим друг на друга, и она ждёт – когда я уйду, потому что ей уже жалко, что она меня пригласила. А вокруг теснота и «Сникерсы», «Балтика № 9». Но мне всё равно хочется там остаться. Потому что я знаю, что денег мне больше нигде не найти.
И тут я вижу в углу совсем маленького мальчика. Года четыре ему или чуть больше. И он подметает огромным веником какую-то грязь. Вернее, он не совсем подметает, потому что веник размером почти такой же, как он, и ему очень трудно передвигать его с места на место.
Я говорю:
– А он что здесь делает? Это твой племянник, что ли? Не с кем дома оставить?
Она смотрит на него, смеётся и говорит:
– Да ну, какой там племянник. Просто заколебали уже. Ходят и ходят. То одно клянчат, то другое. Заколебали. Теперь пришёл, говорит – тетя, дай йогурт. А я ему веник дала. Пусть заработает. У него там ещё сестра есть.
Я обернулась и увидела, что у порога стоит девочка. Ещё меньше, чем он. И тоже чумазая вся. Стоит и смотрит на нас. И глаза у неё блестят.
А когда я вошла, то я их совсем не заметила. Потому что мне очень хотелось про работу узнать.
Я наклонилась к этому мальчику и говорю:
– Ты что, йогурт хочешь?
Он остановился и очень тихо мне сказал:
– Да.
Я говорю:
– Ты его пробовал?
И у него щёки такие чумазые.
А он говорит:
– Нет.
И смотрит на меня. И ростом почти с этот веник.
Я тогда выпрямилась и говорю:
– Ты им дай, пожалуйста, йогурт. Вот деньги.
А она смотрит на меня и качает своей головой. И ещё улыбается.
Я говорю:
– Дай им йогурт. Я тебе заплатила.
Потом вышла на улицу, стою возле остановки и плачу. Потому что мне обидно стало за этих детей.
Как будто рабы. Только совсем маленькие.
А на следующий день пришёл Вовка Шипоглаз. Я даже не знала, что он опять в нашем городе. Мне сказали, что он с отцом уехал в Москву. У них там какой-то бизнес.
Я дверь открыла, а он стоит передо мной весь такой в дублёнке и в норковой шапке. Хотя на улице уже всё бежит. А я в маминых спортивках. И футболка у меня на плече порвалась.
И ещё у меня из-за спины в коридор выползает Серёжка. Боком, как краб. Одну ножку закидывает вперёд, а потом другую уже к ней подтягивает. Но очень быстро. Потому что он ведь уже большой и ему хочется быстро передвигаться.
Я взяла его на руки, чтобы он у открытой двери на полу не простыл, и вот так мы стоим, друг на друга смотрим.
И он наконец говорит:
– Я слышал, у тебя мать умерла.
Потом ещё несколько раз заходил. Приносил еду, конфеты и памперсы. Игрушки тоже приносил, но они все были какие-то странные. Он вообще был немного странный. Почти не разговаривал. Объяснил только, что прилетел на неделю продать отцовскую дачу, квартиру и гараж. И больше ему в этом городе делать нечего.
Это он сам так сказал.
Сказал и смотрит на меня. А потом на Серёжку.
И говорит:
– А почему он до сих пор не ходит?
Я говорю:
– Родовая травма.
Он говорит:
– Да? А что это такое?
Я говорю:
– Мне было слишком мало лет, когда он родился. Таз очень узкий. Когда его тянули, пришлось наложить щипцы. От этого голова немного помялась. И шейные позвонки сдвинулись с места чуть-чуть.
Он смотрит на него и говорит:
– А может быть, операция?
Я говорю:
– Пока неизвестно. Врачи говорят, что надо ждать. Время покажет.
После этого он исчез. Перестал приходить, и я подумала, что он продал свою дачу.
А потом я наконец работу нашла. То есть я уже даже и не искала. Просто сидела дома, и мы доедали то, что Вовка принёс нам за несколько раз. Конфеты доедал Сережка.
Тут, как всегда, приходит участковая и начинает на нас кричать.
Она кричит, что я дура, что меня надо было в детстве пороть, что Серёжке нужно совсем другое питание и что я никакая не мать. А мы сидим на полу и смотрим на неё, как она кричит. И Серёжка уже не боится. Потому что он к ней привык и больше от её голоса не вздрагивает. Он только смотрит на неё, задрав голову, и рот у него открыт. Глаза такие большие, но видно, что он уже не боится. Только взгляд от неё не отводит. А я смотрю на него, и мне его жалко, потому что он голову все время к левому плечу наклоняет. А у меня от этого дыхание перехватывает.
И тут она спрашивает:
– На что мне можно присесть?
А я говорю, что не на что.
Потому что я стулья тоже все продала. Сначала кресло, потом стулья, а после этого – табуретки. Всё равно нам с Серёжкой они были не нужны. Мы с ним в основном на полу тусовались.
А она говорит:
– Тогда я на кровать сяду.
Я говорю:
– Садитесь, пожалуйста.
Она села, а Серёжка пополз к её сапогам. Я хотела его забрать, но она сказала, не надо. И я удивилась, потому что раньше она не любила, когда он к ней лез.
– Мой муж нашёл для тебя работу, – сказала она. – Будешь у него в банке прибираться и мыть полы. Там очень хорошо платят. Во всяком случае, больше, чем твоя мать зарабатывала в своей школе. Ты только должна мне пообещать, что не подведёшь нас, потому что мой муж за тебя поручился. У них очень строгая политика по отношению к подбору обслуживающего персонала. Они должны тебе доверять. Ты можешь мне дать обещание?
– Какое? – сказала я.
Потому что я правда не совсем её понимала. Хотя мне очень хотелось её понять. Очень-очень.
– Нет, ты всё-таки дура. Я говорю – ты можешь пообещать мне, что не подведёшь моего мужа? Он за тебя просил.
И тогда я сказала: «Конечно. Конечно, я не подведу вашего мужа. Я буду делать всё, что мне скажут, и буду очень аккуратно мыть все полы. И выбрасывать все бумажки».
И она сказала:
– Ну вот, молодец. Наконец поняла, что от тебя требуется. Послезавтра придёшь по этому адресу в пять часов. Работать будешь по вечерам. Тебе есть с кем оставить своего мальчика?
И дала мне бумажку.
Я говорю:
– Да, да. Всё в порядке. За Серёжу можете не беспокоиться. Он уже очень большой.
Она говорит:
– Вот и ладно.
Потом встала и пошла к двери. У самой двери обернулась.
– Да, кстати, как у него дела?
– У него всё хорошо, – сказала я. – Большое спасибо.
А когда она ушла, я заплакала.
На следующий день ближе к вечеру снова пришёл Шипоглаз. Я думала, что он уже улетел, поэтому немного удивилась. И ещё растерялась. Потому что наверху с обеда началась пьянка, и мне снова пришлось забрать Толика к себе. Иначе бы он кричал на всю улицу.
Серёжка сразу пополз к Вовкиной сумке. Он уже привык, что там должны быть конфеты. Но Вовка на этот раз не дал ему ничего. Он только смотрел, как Серёжка с Толиком ползают на полу, и молчал.
А потом спросил у меня:
– Он разговаривать хоть умеет?
И я поняла, что он спрашивает не про Серёжку. Потому что про Серёжку он уже давно все спросил.
– Не умеет, – сказала я. – Может только кричать, когда ему страшно. Но меня узнает.
– А других? – спросил Вовка.
– Других, по-моему, нет.
Он посмотрел на Толика ещё немного, а потом сел на кровать. Туда, где вчера сидела участковая.
– Ты знаешь, – сказал он, – нам надо поговорить.
– О чём? – сказала я.
Потому что я видела, как он нервничает. И сама я тоже нервничала немного.
Он говорит:
– Я завтра улетаю в Москву.
