На этот раз он оказался в прекрасном, совершенно безлюдном саду. Источали дивный аромат невиданные цветы, порхали гигантские бабочки. Даже кроны неизвестных ему деревьев были сплошь усыпаны громадными цветами - белыми, розовыми, сиреневыми, красными. Именно так Альберт и представлял себе райский сад Эдем. Но всё-таки это был не совсем сад - в этом музыкальном салоне посетителя встретили ещё более дивные звуки, совершенно не похожие на все предыдущие. Теперь слышалось сольное пение без музыкального сопровождения. Звучала божественная "Аве Мария". Но она звучала совсем не так, как Альберт много раз слышал её на Земле. Всё дело в том, что этот изумительный, волшебный голос не принадлежал ни женщине, ни мужчине, ни ребёнку. Он убаюкивал, опьянял, возносил слушающего в небесные выси, из которых не хотелось возвращаться никогда. Тот, кто не слышал такого голоса, даже не может представить себе ни его божественной красоты, ни колдовской, гипнотической силы. Это, действительно, был неземной голос. Это был чистый, высокий, хрустальный, завораживающий голос кастрата.
Не стоит думать, что человечество когда-то использовало кастратов только как евнухов в гаремах арабских шейхов да китайских императоров. Не так уж и давно - в средневековье и даже вплоть до восемнадцатого века кастраты были весьма востребованы и в Европе - их певческая профессия ценилась чрезвычайно высоко, ведь аристократы прекрасно разбирались в музыке и не отказывали себе в наслаждении ею. Многие из певцов-кастратов были очень знамениты и богаты. Герцогские дворы постоянно соревновались между собой в привлечении на службу лучших певцов, переманивая их друг у друга.
Когда Альберт всё-таки взял себя в руки и с сожалением перешёл в следующее помещение, то был крайне удивлён: здесь не было абсолютно ничего. Только белые стены, белый потолок, белый пол и белый табурет посередине. Небольшая камера, скорее похожая на больничную палату - холодная, равнодушная, пустая и какая-то бесчеловечная. К тому же, в камере стояла полная тишина. Господи, какая же ещё музыка может звучать здесь?
Удивлённый Альберт сел на табурет, и только тогда отовсюду полились звуки музыки. Началась "Пассакалья" Альфреда Шнитке - какого-то неизвестного ему до сих пор русского композитора второй половины двадцатого века. Сначала полилась гармоничная, столь близкая Алберту, классическая мелодия в стиле Генделя, Гайдна и других, близких им по стилю композиторов. Чистая, гармоничная, безмятежная. И вдруг в неё вплёлся какой-то посторонний, чужеродный, фальшивый звук. Возник и исчез - и снова беззаботная безмятежность. Через несколько секунд дикий, грязный, посторонний звук повторился, но на этот раз он звучал дольше и был усилен вторым и третьим таким же враждебным, разрушительным звуком. Теперь это был уже не просто звук - это был целый аккорд.
Альберт почувствовал опасность - что-то хотело разрушить привычную гармонию и безмятежность, что-то страшное приближалось и нависало над ним. Тем временем враждебные, диссонирующие, хаотические звуки нарастали, их становилось всё больше и больше, они поглощали гармонию, красоту, привычный порядок и в музыке и в окружющем мире. Постепенно, по мере нарастания хаоса, стены комнаты тоже становились всё темнее и темнее, помещение почти что превращалось в тюремную камеру - без единого окошка, тоскливую, страшную и безнадёжную.
А энтропия звуков всё нарастала и нарастала. Отчаяние охватило Альберта. Рушился прекрасный, логичный, вселяющий надежду мир, который он когда-то пытался построить на Земле всей своей благотворительной и просветительской деятельностью. Музыка угрожала всем его идеалам и надеждам - она говорила, что мир подчиняется законам энтропии и ничего с этим поделать нельзя. И в конце-концов всё на свете будет разрушено, погибнет. Таков закон Вселенной. Надо отбросить идеализм и погоню за несбыточными идеалами, надо принять мир и его законы такими, какие они есть, а не такими, какими их хотелось бы видеть человеку-идеалисту...
А музыка Шнитке звучала и звучала - "Жёлтый звук", кантата "История дктора Иоганна Фауста", "Пер Гюнт"... Ничего подобного Альберт не слышал никогда и даже не представлял себе, что музыка может быть такой неумолимой. Все произведения Шнитке предрекали торжество хаоса, энтропии над красотой и гармонией, торжество смерти над жизнью, гибель нашей Земли и, разумеется, всего живого на ней, в том числе и человека. Причём гибель мучительную, долгую и страшную. И вот эта-то агония и вливалась сейчас в уши, в объятный ужасом мозг Альберта Швейцера.
Если предыдущие музыкальные залы давали Альберту неземное наслаждение и пробуждали в его душе надежду, покой, гармонию, желание остаться там навсегда, то здесь всё было совсем наоборот - хотелось бежать отсюда и больше не слышать этих страшных пророческих звуков никогда! Бунтарская, трагическая музыка Бетховена тоже была далека от безмятежности, она кричала, тревожила душу, звала к действию, сопротивлению судьбе. Но она говорила о трагедии одного человека и всё-таки давала надежду, что рок может быть побеждён силой духа отдельной личности. Музыка же Шнитке рыдала о судьбе всей Земли и всего человечества и убеждала, что они обречены, и действовать, бороться, сопротивляться - совершенно бесполезно. Это была пророческая музыка вселенского пессимизма, космического отчаяния и безнадёжности...
Потрясённый Альберт не знал - стоит ли ему теперь, с его новым Знанием, сразу же вернуться в Большой Купол и пройти Реабилитацию в Эрмитаже, или всё-таки продолжить своё музыкальное путешествие. Ведь стройная, логичная, божественная система Мироздания, многие десятилетия казавшаяся ему такой цельной и единственно верной, оказалась разрушенной за самое короткое время, пока звучала музыка Шнитке. И это сделали всего лишь какие-то аккорды неизвестного ему доселе русского композитора второй половины двадцатого века...
Никто в Лабиринте не сказал ему ни слова, не спорил с ним, не оспаривал его мировоззрения, не приводил никаких доводов. И, тем не менее, Альфред Шнитке заставил Альберта Швейцера усомниться в самом главном деле его существования - в Служении! Если Земля и всё живое на ней обречены, если Планета несётся в Космосе к своей гибели, то какой же тогда смысл в его Служении?! Оно не поможет ничему и никому!
Сейчас здесь, так далеко от Земли - как во Времени, так и в Пространстве - Альберт испытал то же самое чувство, которое испытывал и он сам, и все врачи в Ламбарене в годы второй мировой войны. Они тогда говорили друг другу: какой смысл, прилагая нечеловеческие усилия, спасать здесь каждую жизнь, если там, в мире, люди специально убивают и калечат друг друга миллионами? Конечно, никто тогда не оставил свой госпиталь, своё дело - они руководствовались старинной пословицей: "Делай, что должен, и будь, что будет". Наверное, и сейчас надо тоже руководствоваться этим принципом - он сделает всё, чтобы помочь страдающему человечеству и страдающей Земле, ну а там уж, как Бог даст!
Поэтому Альберт всё-таки продолжил свой путь по Лабиринту Желаний и вошёл в следующее помещение. И, как оказалось, он сделал совершенно правильно - эта зала, несмотря ни на что, была апофеозом его сегодняшнего путешествия. Выше этого счастья уже не могло быть ничего: перед ним высился огромный орган какого-то старинного немецкого собора! В своё время он осмотрел и отреставрировал столько органов Европы, на многих из них играл сам, давая свои знаменитые концерты, но этот орган был ему незнаком. Он будет так счастлив познакомиться ещё и с этим инструментом! Альберт подошёл ближе, сел на обитый кожей табурет и опустил руки на клавиатуру...
Разумеется, в соборе раздалась строгая, божественная, готическая музыка Иоганна Себастьяна Баха. Альберт играл и играл не переставая - Мессу си-минор, Страсти по Иоанну, Страсти по Матфею - и душа его уносилась вдаль, а весь мир вокруг просто исчез для него. Его пальцы порхали сами по себе, как это было когда-то там, на Земле, и сейчас в мире не существовало ничего, кроме этих божественных звуков и его души, которая резонировала, сливалась, парила вместе с этими неземными звуками. Наконец Альберт очнулся, тяжело вздохнул и вышел из Лабиринта Желаний...
* * *
Время от времени, когда она особенно устаёт от Служения, Дениз тоже заходит в Лабиринт. Желание у неё всегда одно и то же. Вот и сегодня она, не тратя времени на прогулку по подземной пещере, которую знает чуть ли не наизусть, сразу же прикладывает руку к шероховатой стене, где блестят кристаллы целестина, и в который раз возвращается в тот самый, освещённый газовыми рожками, маленький городок её молодости. Она идёт знакомыми узенькими улочками прямо к мэрии, но теперь все жители городка веселы, приветливы и жизнерадостны. Все бросаются к ней, поздравляют с возвращением, обнимают, дарят цветы, зовут к себе в дома... А Дениз почти бегом бежит к площади: она знает - там её ждет прекрасная незнакомка - девушка из шара и их встреча будет самым счастливым моментом её жизни... Дениз рада, просто счастлива - наконец-то после стольких лет отсутствия она вернулась к себе! Больше она не уйдёт отсюда никогда и никуда...
