Рип Ван Винкль и Московский дворик Поленова... И вдруг Димку осенило! Ну как же так, почему он не подумал, что было бы очень интересно снова взглянуть на Москву, на свой двор, институт, Красную площадь, наконец. Он, конечно, заранее знал, что никогда больше не увидит того, что было там когда-то при его жизни, был готов ко всему, не питал никаких иллюзий и приготовился к любым вариантам, но всё же взглянуть на новую Москву было бы очень интересно. А то всё одна работа да работа, так и тысяча лет пройдёт на Земле, исчезнут города и даже целые страны, а он так и не удосужится хоть разок взглянуть на свою собственную родину. И как же это раньше такая мысль не приходила ему в голову!
Димка знал, что сейчас в России, оставшейся после распада СССР без своих прежних республик, вместо прежних 280 миллионов жителей проживает всего 80 миллионов, и население продолжает потепенно сокращаться естественным путём. Что люди теперь фактически живут совсем в другой стране, причём Россия уже почти что стала третьеразрядной страной мира - треть населения живёт ниже уровня бедности, один миллион россиян болен новой неизвестной ранее и неизлечимой болезнью - являются носителями вируса СПИДа, а 90% выпускников школ уже больны теми или иными хроническими болезнями, из которых психические стоят на первом месте... Так, может быть, и не стоит отправляться туда, на свою родину, ведь вряд ли там увидишь что-либо особо радостное, к тому же, так или иначе, всё равно окажешься в роли Рип Ван Винкля!
Он вспомнил знаменитого художника двадцатого века - Марка Шагала, россиянина по происхождению, но прожившего почти всю свою жизнь за границей. Самые его знаменитые картины сейчас висят в Лувре. Правда, по мнению Димки, они не представляют собой ничего особенного - просто топорные, корявые фигуры каких-то летящих по небу людей, и всё. Однообразно, убого и примитивно. Но дело не в этом. Димка знал, что когда через много-много лет, уже глубоким стариком Шагал получил возможность снова взглянуть на свою родину, он, конечно, с радостью воспользовался этим. Он посетил Россию, объездил многие города, но... он ни за что не согласился даже и взглянуть на свой родной город Витебск. Он знал, что там не осталось ничего из того, что он так любил когда-то и что вспоминал всю свою жизнь. Несомненно, Шагал тоже читал о трагедии Рип Ван Винкля. Слишком тяжело, просто невыносимо было бы для него больше никогда не увидеть знакомых с детства домов и улиц, парков и набережных, не говоря уж о том, что в Витебске, конечно, не осталось ни одного родного и даже просто знакомого лица... Для него вернуться в свой родной, но теперь совсем другой город - это было всё равно, что ещё при жизни посетить собственную могилу!
Так, может быть, Димке тоже совсем не стоит отправляться в Москву? Но всё-таки Димка снова подошёл к белоснежной стене, приложил к ней руку, сказал только одно-единственное такое знакомое ему слово, которое он не произносил вот уже столько времени: "Москва!", и, действительно, тут же оказался на Красной площади. Невидимый для людей, он бродил по занкомому месту и был очень рад, что хотя бы Красная площадь, Мавзолей и Собор Василия Блаженного даже сейчас, спустя десятилетия, оказались точно такими же, как и во времена его молодости. Правда, теперь по площади ходили совсем другие люди: ухоженные, прекрасно одетые, среди которых было удивительно много иностранцев. Некоторые местные девицы были одеты так, как и помыслить себе было даже невозможно в те далёкие годы: яркие трусики вместо юбок, голые ноги, голые животы и спины, вылезающие из-под кургузых маечек без бретелек, груди, почти вываливающиеся из этих так называемых маечек. Искусственные ресницы, искусственные ногти, искусственный румянцец, фальшивый и какой-то немыслимый цвет глаз, оранжевые волосы, ну и, в довершение всего ... ещё и православные крестики на шее! В его времена так не одевались даже проститутки. Димка подумал, что если бы он остался жить на Земле, то теперь, пожалуй, даже и его собственные внучки скорее всего тоже были бы такими же...
Димка направился к своему дому. Ни дома, ни прежней улицы, разумеется, не было и в помине. На их месте стояли разноцветные небоскрёбы диковатой архитектуры с какими-то несусветными башенками наверху. Димка про себя сразу же назвал их "кошмарики". Здесь прохожих было мало, но зато по автостраде нёсся нескончаемый плотный поток машин, в основном иномарки, а не какие-нибудь привычные "москвичи" прежних времён. А вокруг "кошмариков", на оголённых газонах, вместо пахучего разнотравья догнивали мёртвые цветы клевера, одуванчиков и донника, скошенные тупыми дворниками...
Лабиринт Желаний
После задушевной беседы с Мишелем Нострадамусом в Гроте Радости Альберт Швейцер вошёл в Лабиринт Желаний и сразу же приложил руку к мраморной стене. Он не стал тратить время на экскурсию - ведь он бывал здесь много раз и поэтому не ожидал увидеть что-нибудь новое для себя. Он всегда был так занят на Следующем Уровне, пытался вместе с другими Служителями решить такие неразрешимые земные проблемы, что единственной мечтой для него постоянно была лишь встреча с любимой музыкой. Поэтому в каждое своё посещение Лабиринта Желаний он просил об одном и том же. Он только и произнёс всего лишь два своих самых заветных слова: "Музыка, музыка..." - и совсем другой, удивительный, бесконечный мир тут же открылся перед ним.
Перед Альбертом появилась нескончаемая анфилада помещений. Войдя в первое из них, он оказался в старинной зале, заполненной нарядными дамами и кавалерами в париках. На него никто не обратил внимания. Дамы и кавалеры прохаживались по зале, тихо разговаривая друг с другом, некоторые сидели на банкетках и обмахивались веерами. Разумеется, в зале звучала немыслимая, бесподобная, божественная музыка Моцарта.
Альберт подошёл к стрельчатому окну, прислонился к стене, покрытой громадным старинным гобеленом с изображением оленей и замка в горах, закрыл глаза и слушал, слушал, слушал... Музыка Моцарта звучала и звучала, но Альберт вздохнул и вышел из залы.
Теперь он оказался в высокогорном ауле на Кавказе. Суровый, несмотря на лето, пейзаж, несколько глинобитных домиков, где-то вдали видна цепочка идущих к ручью горянок с медными узкогорлыми кувшинами на головах. Всё дышит покоем, аскетизмом и возвышенной чистотой. Жизнь здесь, как ей и положено в восемнадцатом веке, проходит размеренно, привычно, традиционно. На кривой улочке нет никого из взрослых - только тихонько играют несколько очаровательных грузинских детишек. Звучит прекрасная грузинская народная музыка.
На Альберта никто не обращает никакого внимания - кажется даже, что его просто не замечают. Он садится на замшелый камень и слушает изумительное многоголосое пение а капелла. Мужские голоса звучат и звучат, унося его душу в неведомые дали... Как жаль, что в своё время, ещё там, на Земле, он никогда не слышал такой бесподобной музыки!
В следующем помещении Альберт увидел внутренние покои запретного императорского дворца. Обтянутые золотистым узорчатым китайским шёлком стены, резная мебель из драгоценных пород дерева - низенькие столики и кресла причудливой формы с фигурами драконов, символизирующих самого императора. Несколько наложниц-красавиц развлекаются игрой на окарине. Одна из них исполняет музыку династии Чжоу. Казалось бы, после Моцарта и грузинского многоголосого хора невозможно встретить что-либо ещё более прекрасное. Но нет - услышав окарину - маленький, похожий на чайничек, круглый инструмент из обожжённой глины с несколькими отверстиями на боку - любому земному человеку, наверное, захочется просто умереть, чтобы навеки запечатлеть этот самый прекрасный момент его жизни!
Альберт знает, как в древнем Китае отбирали наложниц для императора: по всей стране ездили доверенные мандарины и отыскивали самых красивых девушек. При этом не имело никакого значения, была ли она знатной или же самой простой крестьянкой из какого-нибудь захолустья. Просто кандидатка в наложницы должна точно соответствовать нескольким требованиям: красота, крохотная изуродованная ножка (впрочем, у крестьянок-то ножки как раз были нормальными), белая кожа и, самое главное, - ни единой родинки на всём теле. И вот сейчас именно такая девушка сидела перед ним и прижимала окарину к своим прекрасным губам. Инструмент издавал волшебные, чарующие, протяжные звуки, каких Альберт никогда раньше не слышал на Земле. Мелодии перетекали одна в другую, уносили слушателей куда-то вдаль, заставляли забывать обо всём на свете... Он, конечно, готов был остаться здесь навеки, но это просто невозможно - как говорится, делу время, потехе час! Альберт вздохнул и направился в следующее помещение.
На этот раз он оказался в прекрасном, совершенно безлюдном саду. Источали дивный аромат невиданные цветы, порхали гигантские бабочки. Даже кроны неизвестных ему деревьев были сплошь усыпаны громадными цветами - белыми, розовыми, сиреневыми, красными. Именно так Альберт и представлял себе райский сад Эдем. Но всё-таки это был не совсем сад - в этом музыкальном салоне посетителя встретили ещё более дивные звуки, совершенно не похожие на все предыдущие. Теперь слышалось сольное пение без музыкального сопровождения. Звучала божественная "Аве Мария". Но она звучала совсем не так, как Альберт много раз слышал её на Земле. Всё дело в том, что этот изумительный, волшебный голос не принадлежал ни женщине, ни мужчине, ни ребёнку. Он убаюкивал, опьянял, возносил слушающего в небесные выси, из которых не хотелось возвращаться никогда. Тот, кто не слышал такого голоса, даже не может представить себе ни его божественной красоты, ни колдовской, гипнотической силы. Это, действительно, был неземной голос. Это был чистый, высокий, хрустальный, завораживающий голос кастрата.
