«Что главное хотели бы вы сказать людям, рискнувшим вот так же поплыть?» — спросил я Медведевых. «Не терять мужества, бороться за жизнь до конца. Шанс выжить всегда имеется», — ответил Медведев-старший. Слова младшего: «Не пускаться в странствие, когда карман пуст».
Эти слова Максима не имеют отношения к ста сорока девяти драматическим дням. Они касаются чего-то бывшего перед этим и положенья, в каком оказались терпевшие бедствие после спасения.
Последняя пристань
Сиротливо и неприкаянно выглядит «Кавасаки», замытая пляжным песком. Сильно накрененная набок, без парусов шхуна похожа на подбитую и ощипанную птицу. От судна осталась лишь оболочка. Пока мореходы приходили в себя в госпитале, шхуну разграбили.
Унесли все, что можно было унести днем и особенно ночью. Пляжный люд брал на память какой-нибудь сувенир, хотя бы полоску паруса, а мародеры, каких везде много, унесли бинокли, секстант, штурвальное колесо, одежду, сковородки, кастрюли, канаты, аккумуляторы.
Мореходам не осталось ничего даже на память о пережитом. Заглянув на шхуну, я увидел лишь лежавший комом, пропитанный морской солью ковер, помятый чайник и слипшиеся листы справочника «Как вязать морские узлы».
Швейцарец Питер Конрад, яхту которого теченья прибили к Пхукету тремя днями раньше, чем судно хабаровчан, когда мы вместе оглядывали печальную картину запустения «Кавасаки», сказал: «Вполне обычное дело. За редким исключением именно так всегда и бывает». А вот свидетельство бывалого моряка Уильяма Уиллиса, о котором читатели уже знают. «Человек, который потерпел кораблекрушение у чужого берега, может оказаться в бедственном положении, если один на один встретится с местными жителями. Мне не раз приходилось слышать истории о том, как относились к жертвам кораблекрушений аборигены Вест-Индии. Для некоторых те времена, когда суда часто наскакивали на рифы, ограбление парусников было главным источником наживы.
Они не сводили глаз с горизонта в надежде, что внезапно переменится ветер или шторм понесет судно на скалы. Они даже молились об этом в церквах. Сын пастора с одного из отдаленных Подветренных островов рассказал мне, например, такой случай: «Однажды в воскресенье мой отец заканчивал проповедь, как вдруг раздался крик на всю церковь: «Корабль тонет!» Все вскочили и с такой силой стали ломиться в дверь, что, казалось, стена вот-вот рухнет. «Проклятье! — взревел мой отец, перекрывая шум. — Дайте мне полминуты закончить проповедь, и мы все побежим на берег». И закончил службу словами: «О, Боже, смилуйся над нашими грешными душами, сделай так, чтобы это кораблекрушение было большим».
Можно пожать плечами: что осуждать — дикари! А что сказать, когда в наше время вблизи большого современного города на месте упавшего самолета вполне цивилизованные люди из-под трупов вытаскивают и уносят багаж, снимают с рук кольца, часы. Надо ли удивляться, что с беспризорной шхуны исчезло ее небогатое оснащение.
Хабаровчане с потерями примирились. В первые дни их мысли дальше еды не шли. Ну а когда увидели шхуну общипанной, огорчились, но не заплакали: «Главное — спаслись!»
На неделю двое спасшихся стали на Пхукете первыми знаменитостями. Их атаковали газетчики и телевидение. Вгорячах им много было всего обещано. Яхт-клуб обязался поставить шхуну под паруса. Местные власти обещали тоже сделать для этого все возможное. Но сенсация улеглась — данные вгорячах обещания стали подзабываться.
В небогатом госпитале возник маленький бунт: «Русским возят еду, а мы что, хуже? Мы тоже больные». Немец, возивший обеды, продолжал их возить, но оговорил помощь обязательством мореходов подробно все рассказать, а они с переводчиком все запишут — может быть, что-то будет возможно издать. Голод не тетка — мореходы, конечно, немедленно согласились.
Я прилетел в Пхукет, когда в госпитале намекнули: жизнь вне опасности, пора уже выбираться. Но куда? Маленький улыбчивый Тауи, тот самый, кто первым приметил на взморье терпевшую бедствие шхуну, поняв, о чем идет беседа в его харчевне, помялся, но посчитал долгом снять комнатку в доме брата, извинившись: «Есть тараканы…» В тот же час мореходы из госпиталя съехали и стали жить вблизи от пляжа, где песком заносились останки судна.
Что делать дальше? С Хабаровском мореходы уже несколько раз говорили. Не внимая уговорам жены — скорее вернуться, — сказали, что вернутся только под парусами.
Легко сказать. На деле же все обстоит очень и очень непросто. «Кавасаки» надо отремонтировать, заново оборудовать, оснастить. Но для начала шхуну надо вытянуть из берегового песка на воду. 13 октября такую попытку местный яхт-клуб уже делал, но неуспешно — канаты, протянутые в море к буксиру, оборвались.
При мне обсуждался новый вариант постановки шхуны на воду. «Надо экскаватором окопать судно, выровнять его и в час большого прилива по прорытому к морю каналу попытаться стащить». Размышления здравые. Но нужны деньги — за здорово живешь экскаватор день и полночи работать не будет. У яхт-клуба денег на это нет. В шапку — кто сколько может — собирается нужная сумма и 31 октября к полудню экскаватор в окружении зевак начал откапывать шхуну.
Это был большой пляжный аврал. Песок податлив, и экскаваторщик действовал виртуозно. Все, кто мог, помогали: лопатами и кетменями счищали песок с самого судна. И мореходы уже в состоянии были участвовать в этих раскопках.
К вечеру «Кавасаки» выглядела странным жуком, попавшим в песчаную яму. Обнаружился руль и все, что было ниже ватерлинии. Судно обвязали толстым прочным канатом, приготовили метров двести каната буксирного. Теперь скособоченную шхуну надо было выровнять, но мешала вода в трюме, прилившая к правому борту. Привезли помпу. Однако включать ее не спешили. Вода в трюме была нечистой — с примесью нефтепродуктов. Окажись на пляже хотя бы их малая часть, слово «полюшен» (загрязнение) мгновенное облетело бы зону респектабельного отдыха. Остатки симпатии к мореходам-страдальцам скандалом были бы смыты.
Насколько можно серьезно я объяснил это Медведеву-старшему. «Ни хрена, Ельцин заплатит!» Это говорил человек, переживший беду, но уже вкусивший и кое-что от известности. Слышать это было далеко не приятно. Но здравый смысл заставил все-таки действовать осмотрительно. Владимир Иваныч спустился в машинное отделение и следил, чтобы шланг засасывал только донную воду без примеси масла. Вода текла черная и вонючая, но к общей радости ничего загрязняющего пляж в ней не было. Удалившиеся от греха подальше члены яхт-клуба снова из темноты появились. Экскаватор ковшом надавил на правый борт яхты, и она выровнялась, стала на киль. Теперь оставалось дождаться высокой приливной воды.
Вода наступала стремительно. Волны становились выше и выше. Затоплен канал… заполняется яма, в которой стоит «Кавасаки»… Вот уже руль скрылся наполовину… Вода приближается к ватерлинии.
Наблюдать это ночное зрелище без волнения было нельзя. Место аварии освещалось прожекторами близко подъехавших джипов. На песчаных горах стояло множество любопытных и многие члены яхт-клуба — речь немецкая, английская, шведская. Крики: «Канат подмывает!» Толчками прибывающая вода обваливает барьеры ямы.
Буксирный канат срочно перетаскивают через гору песка. Возбужденье всеобщее — вот-вот «Кавасаки» закачается на воде. Президент яхт-клуба то пощипывает бородку, то, скрестив на груди руки, в позе Наполеона хмуро наблюдает за котлованом. В руках у него маленький передатчик.
В нужный момент будет дана команда, и буксир, огни которого маячат невдалеке, потянет шхуну. Однако команда не подается. Вода достигает уже ватерлинии, но «Кавасаки» на воде не качается. Все уже понимают, что происходит. И Медведев-старший тоже понял, спрыгнув за борт, но оказался не по плечи в воде, воды было чуть выше колен — вместе с водою прилива яму снова заполонил песок.
Огни погасли. Члены яхт-клуба, утомленные суетою целого дня, разъехались, не сказав до свиданья. Чувствовалось, вся история им порядком уже надоела. Это, конечно, печали хабаровчанам прибавило. Растерянно мы стояли у начавшей с отлива обсыхать ямы. Любопытные, посвечивая фонариками, расходились. Какая-то женщина из особо сочувствующих стала горячо убеждать: «Ничего. Можно вытащить шхуну краном!..» Это был лепет всего лишь доброжелательного человека, но Медведевы и его слушали.
На другой день, увидев мореходов, я спросил: а может, останки шхуны уступить рестораторам и на эти деньги — домой? Отец и сын поглядели почти со злостью.
— Да вы что! Это все, что есть у нас в жизни…
Некоторую надежду на то, что паруса на «Кавасаки» будут все-таки подняты, обещает прилет на Пхукет японского телевидения. После первого репортажа будто бы решено снять сюжет о том, как «Кавасаки» возвращается к плаванью. В этом вроде бы заинтересована фирма, строящая знаменитые шхуны. Киношники, правда, рассчитывали увидеть «Кавасаки» уже на плаву и могут планы пересмотреть. Но, возможно, не пересмотрят. И тогда у нескладной, похожей на морское бродяжничество одиссеи конец будет не очень грустный.
