«Я внес оплату за квартиру на следующий месяц, но прошу вас от моего имени сообщить Шульманам и Розенблитам, что моя квартира освободится с первого числа. Поблагодарите их за все, что они для меня сделали». «Да».
«Постарайтесь, как можно раньше, обратиться к доктору Хайнриху и попросить его забрать все мои вещи себе. Сообщите соседям, что доктор должен прийти, чтобы они разрешили ему это сделать».
«Понял».
«До этого вы можете взять все, что захотите, из моей квартиры».
«Нет!» – почти закричал я, ибо это звучало, как завещание идущего на смерть. – Ничего мы не собираемся брать!»
«Не вы берете, – посмотрел он мне прямо в лицо, – а я даю вам. Я хочу, чтобы у вас осталось что-то из моих вещей».
«Останется больше, чем вы себе представляете!» – сказал я с болью, и сам испугался своим словам. Неужели я так быстро принял его уход от нас? Неужели дело решено, невозможно все вернуть?
«Что это такое? – закричал я. – Вы собираетесь нас оставить?»
«Правда в том, что я не знаю, что может случиться в будущем, – ответил он и положил руку мне на плечо. – В любом случае, нам следует быть готовыми и к такой возможности».
«Нет! Ни за что! Куда вы уходите?»
Он не ответил, только вручил мне ключ от квартиры, вынув его из кармана.
«А что будет с нами. С нашим «очень узким кружком»?
«Ничего не потеряно, – ответил он мне низким голосом, – каждое зерно, что брошено в почву, прорастет. Каждое в свое время даст плод, и будет тот, кто благословит его».
Это были последние слова, услышанные мной от Габриэля Тироша. Однако, смысл их стал мне ясен спустя долгое время. Но в тот момент я понял, что лишь потеряю драгоценное время, если начну просить объяснений. Облик Габриэля уходил и таял в моих глазах, и я хотел задержать его окончательное исчезновение.
«Если так, – сказал я в отчаянии, – я должен выполнить обещание».
Он следил за движением моих рук, снимавших с моей шеи тонкую цепочку, в конце которой висела свинцовая пуля.
«Пуля принадлежит вам, – сказал я, – Айя присоединила к ней цепочку».
Он взял цепочку и сжал ее в ладони. Я услышал скрежет тонкого золота между его пальцами.
«До свиданья, Габриэль!» – сказал я, ибо не мог больше находиться в его квартире. Боялся, что еще миг, я не сдержусь и расскажу ему то, что мне запретили рассказывать.
Больше я его не видел.
После того, как Габриэль не появился в гимназии, послали служку на его квартиру в Бейт-Исраэль. Так как он там никого не нашел, и соседи не знали, куда Габриэль исчез. Я был вызван доктором Розенблюмом, который задал мне строгим официальным голосом несколько вопросов. Из них было ясно, что его поразило исчезновение господина Тироша, в то время, как все знали его педантичность и ответственность в отношении к работе. Доктор Розенблюм пока не собирался объяснить, почему обратился именно ко мне, и каково его мнение о случившемся. На вопрос, не связано ли исчезновение господина Тироша с его деятельностью в «Хагане», я ответил, что не я являюсь адресом для выяснения этого (потом мне стало известно, что он и туда обратился, но тоже не получил никакого объяснения). Только один раз я выразил ему свое решительное мнение, когда он вздохнул и сказал, то ли мне, то ли себе: «Придется мне, вероятно, обратиться в полицию… Может, случилась катастрофа!» Тут я вмешался и сказал, что это обращение будет вопреки желанию господина Тироша, и если его исчезновение связано с подпольем, такое обращение к властям может лишь принести ему вред. На вопрос, есть ли у господина Тироша близкие, друзья, знакомые, с которыми можно посоветоваться, я ответил, отрицательно покачав головой, что это мне неизвестно. Не хотел, чтобы болтливость доктора Хайнриха открылась в учительской.
«Только важная причина, очень важная причина могла привести господина Тироша к решению покинуть работу до завершения учебного года, – сказал доктор Розенблюм, завершая беседу, – хотел бы надеяться, что причина эта не связана с какой-либо катастрофой».
Среди учеников превалировало мнение, что господину Тирошу необходимо быть там, где необходимо, и об этом не стоит чересчур распространяться. Кто-то сказал, что он поехал за границу на повышение квалификации. Другой предположил, что он поехал туда лечиться. Но никто из них, кроме нашей четверки, даже не мог себе представить, что вполне возможна связь между исчезновением Габриэля и сообщением в газетах о нападении и убийствах в селе Шуафат. Мы были уверены в такой связи.
Сообщение появилось назавтра после его исчезновения – большими буквами. В нем писалось, что группа неизвестных атаковала несколько домов в селе Шуафат, севернее Иерусалима, убила и ранила пятнадцать жителей села, пользуясь «пулеметами и гранатами». Полиция, прибывшая на место после инцидента, не сумела задержать нападавших, но, по слухам, один из них попал в руки жителей села и был тайно судим полевым судом банд. В противоположность прежним сообщениям об атаках на арабские села, на этот раз не выдвигалось предположение о том, что это внутренние распри, и не упоминались, как обычно, противники муфтия и его клевретов или фанатики и даже «умеренные» бандиты.
Это сообщение до такой степени потрясло нас, что мы побежали покупать арабские газеты, чтобы выудить из них какие-нибудь дополнительные сведения. Чувствовалось, что происшедшее в селе недостаточно ясно даже корреспондентам арабских газет. Некоторые из них обвиняли «бесчинствующих британских солдат», которые мстили за собственные унизительные поражения «жителям мирного села Шуафат». Свидетельством этому были сообщения некоторых жителей села, которые видели, что нападающие не были арабами и носили воинскую форму. В последующие дни арабская пресса продолжала расширять рассказ «о британском солдате, который предстал перед судом и был приговорен к расстрелу». Рядом с этим патриотическим голосом звучали и другие версии. По одной из них, схваченный людьми села Шуафат был подвергнут суду Линча (что ему и следовало), и тело его было погребено под грудой камней. По другой, не столь громкой версии, говорилось, что в то время, когда пойманного вели на суд, он сумел сбежать.
Некоторое время мы ожидали, что последняя версия наиболее верна, и Габриэль скоро к нам вернется. Но дни шли, а квартира в пригороде Бейт-Исраэль была пуста. Мы решили выполнить указания Габриэля. Шульманам и Розенблитам рассказали, что он срочно уехал за границу, а доктора Хайнриха попросили перевезти к себе вещи уехавшего, что он сделал, как всегда, быстро. К удивлению, не задавал нам вопросов. Вот уже год прошел после посещения им кружка учеников его молодого родственника, окруженного тайной, и он, как и мы, уже не удивлялся ничему, что было с ним связано.
Мы сидели в последний раз в квартире Габриэля до прихода грузовика, чтобы помочь перенести вещи, и заметили, что два портрета – родителей его и Лили, стоявшие на столе, исчезли. Кроме этого, остальные вещи были на месте, но все было покрыто пылью. Дух Габриэля присутствовал во всех углах и смотрел на нас из всех его книг.
«Нам следует выполнить его последнюю просьбу», – сказал я товарищам.
«Мы ничего отсюда не возьмем!» – произнес Дан, а все остальные покачали головой в знак согласия с ним.
«Итак, – я повысил голос, – должен вам сказать, что это был четкий его приказ! Кто хочет приказ нарушить, пусть ничего не берет. Я выполню до конца и возьму!»
Я приблизился к столу и взял его курительную трубку.
Только после этого Яир взял с полки книгу стихов Шнеура, из которой Габриэль читал нам поэму «Дар».
Последним Аарон подошел к стене и снял с крючка повешенную на него папку с картами. Дан стоял, не сдвигаясь с места.
«Возьми себе, Дан, что-нибудь» – со всей присущей мне мягкостью сказал я, и слезы показались у меня на глазах, – желание Габриэля было таким: каждый должен взять на память какую-нибудь его вещь».
Дан подошел к углу комнаты и поднял рюкзак Габриэля, который мы впервые увидели на экскурсии к крепости Монфор. Последними, выходя оттуда, мы видел темные фигуры Шульманов и Розенблитов, которые следили за отъезжающим грузовиком с неописуемой печалью.
И опустился глубокий мрак на мою жизнь и пошли дни без Габриэля, дни, которые с началом летних каникул того года, длятся, по сути, по сей день.
Жизнь моя делится на два главных периода: до появления Габриэля, и после его исчезновения.
Спустя некоторое время после начала занятий в восьмом классе, я снова был вызван доктором Розенблюмом в его кабинет.
«Садись, пожалуйста, – пригласил он меня уважительным голосом. Но в этом голосе слышались явные нотки печали. Я тотчас понял, с чем это связано, и дрожь прошла по всему моему телу от первого его вопроса.
«Слышал ли ты что-нибудь о господине Тироше» – голос его был непривычно низок.
«Нет, – ответил я, – ничего о нем не слышал».
Он немного поколебался и продолжил:
