«Встань! Встань и выйди на сцену!» Я встаю, и каждый мой шаг сопровождают бурные аплодисменты, и снова голос звенит в моих ушах, после того, как прекратились аплодисменты, и он зовет меня, откатываясь волнами, во тьму пучины. Мы возвращаемся домой, и я слышу обращенную ко мне мамой мягкую русскую речь, произносящую слова понимания и поддержки. Я вижу отца, надевающего очки и старающегося скрыть от нас подозрительно покрасневший нос.
Это был конец 1938 года, когда наступило некоторое затишье. Некоторые круги анклава сделали все возможное, чтобы не повторился 1936. Но мы снова жили в разгар бесконечных убийств, и звезда арабских банд начала восходить поверх полумесяца, сверкающего на минаретах. Мрачные пророчества Габриэля об ожидающих нас кровавых столкновениях, усиливающихся от одного к другому, обретали реальность на наших глазах.
Я пишу «в наших», по старой привычке, ведь давно наш кружок распался. Да, мы еще все находились в Иерусалиме, но встречались редко. Ничего, кроме воспоминаний, не могло заставить нас встретиться. И все же каждый год мы собирались вокруг скромного надгробья на Масличной горе.
Все остальные дни года каждый был занят своим делом, и только случайно пересекались наши пути. Яир продолжал занятия в университете на горе Наблюдателей. Аарон работал в конторе. Дан помогал отцу в его мастерской, где тот занимался слесарным делом, резкой и сваркой по металлу. Целью его было обрести специальность инженера-механика. Для этого надо было поступить в Политехнический институт в Хайфе, но у Дана не хватало средств на учебу, и он брался за любую тяжелую работу, чтобы эти средства накопить. И все же об одном судьбоносном случае следует рассказать.
В тот день я вернулся домой, и услышал от матери, что вот уже четверть часа ждет меня гостиной человек. Это был мужчина лет тридцати, который представился другом Габриэля Тироша. Помню, что я схватился за этажерку с книгами, чтобы не упасть.
«Он жив?» – спросил я почти шепотом, не спуская взгляда с его губ.
«Не знаю, – сказал он, – уже много времени ничего о нем не слышал».
«Итак, – уставился я в него разочарованным взглядом, – что привело вас ко мне?»
Он извлек сигарету из табакерки, постучал ею по крышке, зажег, глубоко затянулся, и не было видно, что он куда-то торопится.
«Может, присядем», – предложил он мне с улыбкой. Только сейчас, заметив, что мы оба стоим, я извинился перед ним.
«Мне все известно о кружке, который Габриэль организовал в гимназии», – сказал он спокойно и негромко.
Я не выразил никакого интереса, словно ничего мне об этом не известно. Он это почувствовал, и попытался меня успокоить.
«Смотри, я человек ЭЦЕЛя и рискую больше чем ты, если признаешься, что принадлежал к тому кружку».
«Я не знаком с вами!» – сказал я, показывая ясно свое подозрение.
«Ну что ж, исповедуюсь тебе, – сказал он с тем же спокойствием, которое с самого начала отличало его поведение.
– Когда Габриэль покинул «Хагану», я ушел с ним и по тем же причинам. Мы познакомились друг с другом в Кфар-Сабе, когда я принадлежал к организации «Бет», откуда и снабжал Габриэля оружием для вашего кружка: пятью пистолетами «парабеллум», патронами к ним и гранатами. Вместе с Габриэлем и другими товарищами мы думали создать новую организацию, которая атакует арабов и, тем самым, приведет к концу это пресловутое «сдерживание».
«Но что вы хотите сейчас?» – спросил я его отстранение. Я все еще не освободился от подозрений, когда дело касалось «кружка», вся информация о котором принадлежала лишь нам, шестерым. Не зря же он назывался «очень узким кружком», и эти три сухих и, тем не менее, таинственных слова были врезаны мне в душу.
«Я хочу вам сообщить, что эта организация существует. Предлагаю вам и вашим товарищам присоединиться к ней».
«Почему вы пришли именно ко мне?»
«Потому что только ваше имя передал мне Габриэль. С ним было согласовано, что если случится что-то неожиданное, именно вы будете человеком, к которому обратятся наши люди, чтобы восстановить связь».
После этого мы встретились вчетвером с этим человеком, и он с легкостью убедил Дана и Аарона присоединиться к организации.
Только Яир отрицательно покачал головой:
«Я, – сообщил он, – вернулся в «Хагану», и не собираюсь ее покидать вторично».
Прошло несколько лет, и центробежная сила, которая толкала молодых людей от центра, где они росли в юные годы, на периферию, где они должны обрести опыт и знания, все больше разводила нашу четверку.
Дан поступил в Хайфский Политех. Семья Аарона переехала в Тель-Авив, где господин Иардени получил место директора начальной школы. Из всей компании, которая сидела напротив господина Тироша днями и совершала походы ночами, остались только Яир и я. Но и мы подолгу не встречались. Он служил в ударных отрядах «Хаганы» – Пальмахе, и в Иерусалиме не появлялся. Я слышал, что какое-то время он пребывал в кибуце Аелет-Ашахар. Затем я получил от него привет из кибуца Эйн-Харод. Кто-то видел его в кибуце Мишмар-Аэмек (Страже долины) и рассказывал о нем всяческие чудеса. Потом прошло несколько лет глубокого погружения. Он долго не появлялся на поверхности, лишь пришло от него смятое письмо, написанное в велеречивом тоне иероглифами, знакомыми мне по гимназии. Это принесло много хлопот цензору, ибо письмо было прислано из тюрьмы. Выяснилось, что короткое сообщение в газете о троих, схваченных на северной границе и подозреваемых в помощи нелегальным эмигрантам, относилось к Яиру и его друзьям. А писал он, примерно следующее: из глубин тюремной ямы, узник железа и нищеты вручает свою душу доброму другу, которого не видел долгий период. Видно было, как несчастный цензор затрудняется не только понять написанное, но и прочесть. Он подчеркнул слово «железо» и поставил сбоку вопросительный знак. Затем шли строки из поэмы «Цидкияу в казенном доме». Только в конце письма было написано нормальным языком примечание: «Если ты встретишь господина Дгани, покажи ему это письмо. Я уверен, что он будет рад, найдя в нем фрагменты, которые заставлял нас заучивать в седьмом классе».
Из газет мне стало известно, что доказательств вины Яира и его друзей было недостаточно (кто-то нашел им отличного адвоката), и судья освободил их из тюрьмы.
И снова Яир нырнул и исчез под многими водами до тех пор, когда в газете появилось траурное сообщение о смерти подрядчика Авраама (Абраши) Рубина, и глаза мои, привыкшие безразлично скользить по газетным страницам, останавливаются, как говорится, на полном ходу, так, что, кажется, скрежещут линзы моих очков. И я отправляюсь, согласно адресу и времени, отмеченному в сообщении, на кладбище, обнимаю Яира, который старается изо всех сил не заплакать, но это явно ему не удается. И мне это тоже не удается, и сердце говорит мне, что оплакиваем мы не только смерть его отца.
В те секунды, когда большая голова Яира покоится на моем плече, а моя – на его, различаю я запахи сельского поля и машинного масла, и чувствую, что он раздался в теле и стал настоящим мужиком. Ощущаю шероховатость его ладоней, и, кажется мне, голос его тоже стал шероховатым. Но то же добросердечие и теплота, знакомые мне по юным годам, чувствуются под этой шероховатостью.
«Господи, – вырывается из глубины его груди, – почему это мы встречаемся только в тяжкие дни? Что ты делал все эти годы?»
И мы начинаем вспоминать с того места, когда расстались, с выпускного вечера по окончанию гимназии. Яир знакомит меня с несколькими товарищами, которые приехали с ним из кибуца. Он торопится представить мне девушку, стоящую с ним рядом, на которую не успеваю обратить особого внимания, ибо в этот миг проталкивается ко мне старый еврей. Я узнаю в нем господина Левина отца парня, который был убит в Моце, и я говорю себе, что Яир прав: встречаются только в часы скорби. Вижу я крупную женщину, которая целует Яира и шумно рыдает. Это его мачеха. Когда она оставляет его в покое, он шепчет мне на ухо:
«От этой злодейки еще придет большая беда. Уже успела намекнуть мне, что у нее есть завещание отца, написанное им до развода».
И снова Яир ныряет надолго, даже намного дольше прежних погружений в неизвестность. Пару раз в год он появляется на поверхность из глубин, и всякие слухи и рассказы о нем, как пузыри воздуха, взлетают вокруг него. Слышу о том, что он участвовал в акциях трех подпольных организаций, объединивших свои силы в «движении сопротивления», и тут же, после этого, приходит ко мне знак из пучин: письмо без имени и без адреса, который приносит мне верный человек, оказавшийся в Иерусалиме.
«Представь себе, – пишет Яир, – какая радость была встретить в один из вечеров, на совещании командиров, двух наших друзей. Мы просто бросились друг другу на шею. Мне кажется, упали все преграды, и, в конце концов, создана одна большая ударная организация, о которой так мечтал Габриэль. Имя его было первым, упомянутым нами. И первая моя мысль была: если бы удостоился Габриэль увидеть, как трое его воспитанников выходят во главе подразделений в наступление на британские военные лагеря, которые во много раз больше того лагеря в Шейх-Джарах, и в руках у бойцов оружие и взрывчатые вещества, о которых Габриэль мог только мечтать! Если бы он увидел, как сообща «Хагана» и «отщепенцы» выполняют священную работу «штурма и натиска», успокоилось бы его сердце, в котором всегда ощущалась боль в связи с его уходом из «Хаганы».
