— Никит, ну ты же сам знаешь. Всё — одна! Он, может, и хотел бы помогать… Но я же знаю, что он не искренне. Пытается выглядеть хорошим в собственных глазах. А мне его жалость не нужна.
— Ну, так уж и не нужна? — свернул губы трубочкой Кит, словно общался с грудным ребенком.
Вера с ужасом почувствовала, что сейчас разревётся. Господи, как же ей была нужна жалость, как нужна! И хоть бы кто-нибудь пожалел… Она и думать забыла о долгих часах, потраченных Мариной на её утешение. Почему-то Маринина жалость больше не казалась ей неподдельной. Похоже, подруга, как и бывший муж, жалела Веру по обязанности. К тому же в надвигающейся потере самой Марины поддержать её было некому.
Кит, кашлянув, поменял позу, сместившись в сторону Веры. Заметив, что дистанция между ними сократилась, она судорожно притянула сумку. Прикрыла ей колени, бессознательно загораживаясь. Кит, уловив в воздухе какое-то напряжение, снова отстранился. Нехотя откинулся на спинку кресла.
Вера сама не знала, чему заранее сопротивлялась. Что он должен был сделать, чтобы смягчить её? Сказать ей какие-то особенные слова? Наплести, что она давно ему нравится? А, может, ей просто нужно было побольше времени — приготовиться, настроится… Как-то слишком уж внезапно всё нахлынуло. И Вера не могла изгнать из тела оцепенение, как ни старалась. Руки и ноги оставались деревянными. Улыбка — приклеенной. Голова и плечи выдвинулись вперед, как у борца перед атакой. Туловище сжалось в комочек, словно защищая от удара свою бесценную сердцевинку.
Никак не удавалось найти удобную позу в кресле. В любом положении было неловко. Шея совсем затекла оттого, что Вере неотрывно смотрела на Кита, боясь отвернуться. Не Кита, конечно, боялась… А того, что как-нибудь слишком неловко выплеснется наружу её паника. Она заранее знала, что не сможет быть такой, как надо, — лёгкой, женственной, непринужденной. Знала, что любой её жест, движение или фраза будут нелепыми, разрушат атмосферу интимности, едва та возникнет. Лучше даже и не пытаться. Потому что всё будет неправдой и насилием над собой. Правдой же для Веры сейчас было только одно: желание забиться в угол и лить там мелкие злые слезы. От того, что она — не такая, не такая, не такая, какой нужно быть! Ну, не вообще 'быть', а быть такой, чтобы любили.
Вера не смогла бы толком объяснить, почему чувствует себя всеми брошенной. Ей вечно казалось, что люди её используют. Ценят лишь за то полезное, что она и без того стремилась им сделать. Ну, или сами слишком озабочены своей 'полезностью'… Бывший муж с ней внимателен только из-за сына и чувства вины. Подруга, зная своё превосходство, чувствует себя обязанной ей помогать. А вот не нуждалась бы Вера в жалости, не была бы такой одинокой — и кто бы тогда вообще о ней вспомнил? Одиночество было последним шансом привлечь внимание. И Вера поддавалась, шла у беспомощности на поводу, смаковала свою неприкаянность… Но в последний момент у неё всегда выстреливало: 'Нет, не обманете! Не сама я вам нужна, а что-то другое. Или вы — из жалости! Хотите быть хорошими?'.
— Ну, что — поедем? — потухшим голосом спросила она Кита.
Кит с сомнением искоса взглянул на неё. Губы скривила едва заметная обида. И Вере хватило этого знака. Значит, она уже всё испортила одним своим видом. Уже разочаровала его, оттолкнула. Так она и думала!
— Ты что — куда-то торопишься? — с едкой горчинкой в голосе поинтересовался Кит.
— Да, нет, не тороплюсь, — поспешила опровергнуть Вера.
Излишняя горячность в ответе тоже была не естественна. Уж слишком она торопилась спрятать свои страхи. И он, конечно, почувствовал, что что-то неладно. Расстроенная Вера даже не заметила, как сумка сползла с колен, а улыбка — с лица. Уткнувшись глазами в пейзаж за окном, она ждала, когда Кит вот-вот газанет, и они поедут дальше. Даже не заметила, как, утратив неестественную улыбку, обрела мягкость. Черты лица расправились, посветлели. Отпечаток обиды на жизнь ещё прятался в уголках губ, но поза ребенка, ожидающего удара, исчезла. Вера спокойно расползлась по креслу, отставила в сторону сумку… Опасаться ей больше нечего. Все равно она уже всё испортила.
Однако машина почему-то никуда не ехала. В воздухе необъяснимо затрепетала тишина. Что-то вдруг изменилось в ощущениях, в пространстве. Возникло совсем новое, какое-то зовущее и звенящее радостью напряжение. Вера повернула голову от окна и увидела взволнованное лицо Кита совсем близко. Он склонился к ней, чуть приобняв за плечи. Ещё мгновение — и белеющая щека заслонила обзор, а губы почти коснулись… И тут злосчастный Верин ребенок рванулся в ужасе, что его схватят и не отпустят. Всё потемнело. Она шарахнулась в сторону, забилась в угол и закрыла лицо руками.
Кит мгновенно вернулся в исходное положение. Неприязненное, слегка насмешливое выражение исказило его профиль. Глаза он отвел в сторону. Скулы поигрывали под кожей, натянутые как гитарные струны. Увиденного Вере было достаточно, чтобы понять: поезд просвистел мимо. Минута, когда их отношения могли бы радикально измениться, щёлкнула и стружкой скользнула на пол. Время пошло дальше, отсекая, счищая, отстругивая уже другие минуты. Такой — больше не будет.
Вера схватила всё это лишь головой. Внутри она ничего не чувствовала — ни горечи, ни сожаления. Словно обложенная со всех сторон ватой, в полной пустоте, едва расслышала звук заводящегося мотора… Перед глазами опять поплыли улицы и дома. Пару раз — красный сигнал светофора, на котором они тормозили. Наконец — знакомая станция метро, у которой Кит её часто высаживал. Вера, не глядя, забросила на плечо сумку. За всю обратную дорогу они не сказали не слова. Но тут Никита, как-то удивленно на неё взглянув, проговорил — не вопросом, а утверждением:
— Надеюсь, я тебя ничем не обидел?
— Ой, ну что ты, — встрепенулась Вера, радуясь хоть какому-то возобновлению разговора. — Это я тебя обидела.
— Точнее, никто никого не обидел, — осеклась она при виде его помрачневшего лица. — Просто жизнь продолжается. Работа продолжается.
— Угу… Работа, — едко хмыкнул Кит и захлопнул дверцу машины.
'Вечером позвони!' — хотела крикнуть Вера. Но кричать уже было некому.
Оставшись одна, она долго не могла пошевелиться. Боль пригвоздила к месту. Но сожаление тут было не причем. Что толку отматывать киноленту, перелистывать назад страницы? Вернувшись на пару часов назад, Вера повела бы себя точно так же. Её беспомощность касалась лишь её самой — той, что сейчас нелепо застыла посреди дороги. Почему она настолько бестолкова и безнадежна? Почему живёт с чувством утопающего? Крик, рвущийся изнутри, никто не слышал.
Темно-серые клочья облаков перемежались светлыми островками. Ветер с силой склеивал обрывки. Вскоре небо приобрело цвет разрыхленной земли. Легло на плечи как могильная плита. Медленно, бесшумно, скорбно повалил снег.
До Веры вдруг дошло: а ведь всё кончено. Она больше не сможет работать вместе с Никитой… Просто не сумеет вытряхнуть изнутри эту смесь стыда, сожаления и досады. Противоядием могла бы стать увлечённость общим делом, но Вера-то тянула свою лямку через силу. Откуда же взяться увлеченности? Такого сюрприза она, пожалуй, от жизни не ожидала. Ко всему была готова — ныть, злиться, жаловаться, плакать в подушку. А вот оказаться на улице, без работы, без поддержки, растеряв все свои давние дружбы и связи… Нет уж, привычная тоска и отвращение были понятнее и ближе тошнотворного страха.
Последние годы жизнь представлялась Вере бескрайней ледяной поверхностью вроде остекленевшего пруда. Кругом пустота, холод, вьюга, а она движется ползком по льду — единственно возможным маршрутом. В окрестностях ни островка, ни деревца, чтобы ухватиться. Идти больше некуда, кроме как прямиком по поверхности ледяного покрова. И хоть бы Вера стремилась стать ещё одним открывателем Северного полюса… Так нет же — полюс сам поселился у неё внутри, вопреки желанию.
А после сцены с Никитой в душе словно полынья разошлась — опоры поехали в разные стороны. Вода, черневшая внизу, пугала и притягивала весёлым мерцанием: 'да вот же она я, только окунись'. Водяные потоки, как и обломки льда, плыли сквозь Веру, незаметные никому другому. Единственным свидетельством их реальности было головокружение и растерянность.
Вера немедленно отогнала жуткую мысль об утрате работы — ведь всё ещё можно вернуть… Подумаешь… Зачем же сразу всё бросать? И что такого особенного произошло? Сам Никита наверняка уже поглощен чем-то другим, какой-нибудь очередной официанткой. Скоро всё сотрётся, забудется под напором новых событий, — сделок, обломов, форс-мажоров… Раньше Веру угнетало чувство, что она нужна Киту только как сотрудник. Теперь наоборот — это знание оказалось спасительной соломинкой. Не так-то просто от неё избавиться, сбросить с корабля. Они столько прошли вместе, ему с ней удобно… Вот пусть ему и дальше будет 'удобно'! А Вера потерпит, что с ней всего лишь 'удобно'. Только бы не ощущение своей полной никчёмности.
