— До чего же Ваш папа похож на молодого Блока! — восторженно пискнула мама Егория.
У них тут же вспыхнул оживленный разговор с хозяйкой. Со стороны дам только и доносилось: 'Ах, неужели? Мы тоже перед войной жили на Арбате… В каком, каком году, Вы говорите?!'. Егорий, не обращая внимания на происходящее, ползал с рулеткой вдоль плинтусов и простукивал стены. Терпеливо дождавшись, пока он всё обмерит и обстучит, все дружно направились в следующую комнату. Там маму Егория ждал новый сюрприз, от которого аж сердце захолонуло.
Захватив в просторной комнате половину пространства, в полумраке поблескивал рояль. На пюпитре бледнели раскрытые ноты. Поверх рояля была брошена шелковая ткань цвета чайных роз. Беззвучно, как дремлющая стрекоза, полотнище трепетало от сквозняка. Но легковесной ткани — не улететь, ни соскользнуть. Она надежно придавлена бронзовой копией 'Медного всадника'. В тяжелом литом подсвечнике виднелась неоплавленная витая свеча. В глубине комнаты, украшая антикварную тумбу, по соседству с бесконечными рядами книг так нелепо, так грустно серебрился телевизор Samsung.
'Родственники что ли купили? — мелькнуло в голове у Веры. — Или ученики? Сама — вряд ли'.
В ответ на её мысли с поверхности донеслось:
— Да-да, без малого сорок лет — в музыкальной школе. Многие мои ученики потом поступали в консерваторию, — скромно потупилась хозяйка, подметив уважительные взгляды, брошенные в сторону рояля.
Егорий деловито прошелся по комнате и требовательно взглянул на Веру.
— Здесь не четыре в ширину, а максимум три семьдесят пять.
Вера ткнула глазами в рулетку:
— Можете сами удостовериться.
Егорий снова шуршит, приседает, удушливо кряхтит, издавая лязгающие звуки своей рулеткой. Минут через десять оказывается, что длина стены и впрямь — не четыре. Три девяносто пять.
— А? что я говорил?! — торжествующе замигал Егорий проницательными птичьими глазами. — Нет здесь четырех метров, уж я-то вижу.
После он тщательно ощупал все батареи, завитки и винтики труб в ванной и туалете, послушал, как льётся вода. Простучал каждую паркетину. И если бы хозяйку квартиры не отвлекала мама, восторгавшаяся ароматом и атмосферой былого, тщательно сохраненными в доме, той в пору было бы обеспокоиться пристальным интересом к изнанке своего жилища.
— Ломать дом не собираются? — сурово уточнил Егорий у риелторши, представлявшей хозяйку. — А то окажемся вместо Замоскворечья в Хвостиково.
И впился в неё неутомимым, цепким взглядом, проверяя — не дрогнет ли мускул, не выдаст ли неискренности мимика. Ведь сам-то с утра уже и в домоуправлении побывал, и на мэрию по своим каналам вышел. А всё-таки хотел проверить — не начнут ли его обманывать.
— Сносить не будут, — с вызовом отозвалась риелторша. — Здесь такие люди живут, каких просто так не выселишь.
— Знаем мы, какие тут люди живут! — тоном тёртого, привычного к сопротивлению на допросах следователя пресек её излияния Егорий.
Пошли на кухню. Едва взглянув на обстановку, Вера сникла и перестала надеяться. Потолок сильно пострадал, весь был в глубоких трещинах и пятнах. Видно, что заливали хронически. А, может, и до сих пор каждый сезон трубы между этажами лопаются. Половина краски со стен давно осыпалась, остальное слезает клочьями. Почерневшие, растрескавшиеся рамы еле держатся. В раковине ржавчина тонкой змейкой вьется из-под крана. Вода медленно и упорно капает, отзываясь приглушенным эхом… Пахнет котом, внимательно следящим за людьми круглыми, как у птиц и у Егория глазами. В комнатах этот упаднический дух как-то затмевался фотографиями и роялем. А здесь предстал во всей своей скорбной наготе.
Перешагнув через кошачью миску, Вера подошла к старенькой, давно немытой плите, заляпанной пятнами кофе с овсянкой, и подвела неутешительный итог:
— Ну, Григорий Егорьевич, ремонт, как видите, здесь нужен немалый. Похоже, его не делали с момента заселения. Боюсь, что такое техническое состояние…
Вдруг Егорий придвинулся к Вере вплотную и прошипел:
— Мы согласны на эту квартиру. Договаривайтесь об авансе.
Вера вздрогнула, думала — ослышалась. Сглотнув недоумение, приняла сосредоточенно-спокойный вид и двинула в комнату, к продающей квартиру риелторше. Там в это время шло обсуждение фотографий, развешанных по стенам. Мама Егория пересказывала хозяйке историю своего папы. Но на фразе: 'И вот, в 53 году…' Егорий ласково прервал её, обращаясь к хозяйке:
— У нас у самих таких фотографий в доме — несколько альбомов. Мы ведь тоже — люди из того времени. Так что Ваш дом нам душевно близок, и…
— Да, да, — подхватила его мама. — И нам так приятно будет купить именно Вашу квартиру. Боже мой, Гришенька! Здесь всё совершенно такое же, как было у нас на Арбате! Пока нас не переселили… В Еду… в Еду… ново…
Последние слова потонули в недрах громадного носового платка.
И тут до Веры, наконец, дошло, ради чего Егорий так упорно изводил их с Китом. Даже в груди что-то резко ёкнуло и жарко стало от сделанного открытия. Вера вспомнила, как в ожидании второй риелторши они томились у подъезда, и мама делилась добытыми сведениями о доме (видно, заразилась от Егория страстью к выведыванию потаённой информации):
— Я ещё до обеда тут гуляла, познакомилась с жильцами. Почти все живут с года заселения. Люди очень добропорядочные, спокойные. Пенсионеры. Все из военных инженеров или сотрудников известного учреждения.
— Ну, что ж, — удовлетворенно кивнул тогда Егорий — Пожилая основа дома — большое достоинство.
Веру вдруг пронзило услышанное тогда слово — 'основа'. ' — А я-то — злыдня, собака страшная, так ненавидела бедного Егория, — расстроено пинала себя Вера. — Он, небось, ещё детстве дал себе страшную клятву любой ценой вернуть то, что они потеряли. Метровые кирпичные стены, жизнь в самом Центре — в тени Кремля или хотя бы 'известного учреждения'. Пожилых соседей, с которыми всё — в одном и том же году. И чтобы мама больше не плакала! Вот почему он так боялся, что дом могут снести. По сто раз узнавал и перестраховывался…'.
Еще через несколько минут Егорий с мамой, Вера и риелторша бодрой стайкой выпорхнули из подъезда.
— Всего доброго, Григорий Егорьевич, — ласково промурлыкала Вера, озадачив Егория затуманившимся от нежности взглядом. — Вечерком созвонимся, все уточним и в понедельник внесём аванс.
Сын, покровительственно приобняв маму, растворился в проёме арки. И пока их силуэты не скрылись из виду, Вера всё смотрела на хрупкую фигурку в кремовом демисезонном пальто, на детские плечики и кремовую, как розочка на торте, круглую шляпку с опущенными полями (почти как на фотографии с папой хозяйки, напоминавшем 'молодого Блока'). Из глубины арки донёсся высокий, звонкий голос, старательно перечислявший достоинства найденной квартиры. Издалека можно было подумать, что он принадлежит старшекласснице, гимназистке, а вовсе не почтенной маленькой маме.
Вера в растерянности шла сквозь город, не зная — верить или нет нежданной удаче. Нечаянная радость как-то не вписывалась в унылый поток неприятностей. Кружила на его поверхности зыбким корабликом. Дразнила прицепленным к щепочке бумажным парусом, подмокавшим на глазах… А главное — второй раз за последние дни Веру сразило зрелище обретённой мечты. Сначала — с Амалией, теперь вот — с Егорием. Клиенты, над чьими слабостями и чудачествами она потешалась, преподали ей хороший урок. За их вздорностью и капризами открылось подобие целеустремленности, совсем покинувшей Веру.
Напористый Егорий и упёртая Амалия, — оба помягчели и преобразились, найдя желаемое. В каждом проступила успокоенность человека, наконец-то, договорившегося с собой. Рядом с их радостью Вера острее ощутила пустоту и холодок внутри, мучительную неспособность чем-то вновь загореться. Будничные потребности выживания в счёт не шли. Но увлеченность, дарующая силы и исцеляющая от уныния, требовалась ей как воздух. Если сейчас Вера к чему и стремилась, так это очнуться от безверия и оцепенения, всерьез чего-нибудь захотеть.
Бжжжжзззз-ззз-з… Верины фантазии чуть грубо не оборвала реальность. Машина едва успела затормозить. Очнувшись, Вера вдруг заметила, что стоит в самом центре Таганской площади и пытается её пересечь. Дух захватило от раскинувшегося перед ней асфальтового поля — круглого, необъятного, слегка приподнятого. Здесь словно пытался образоваться холм, но что-то ему помешало. Края площади расходились вниз звездными лепестками. Машины ехали друг другу навстречу — сразу отовсюду и одновременно. Множество пересекающихся внахлест улиц, выездов и поворотов, регулировали несколько светофоров. Они что-то своё вразнобой сигналили — возможно, понятное водителям. Но Вера-то никак не могла понять, почему на неё едут и слева, и справа? Почему машины выворачивают на переезд через площадь спереди, и одновременно надвигаются на неё сзади и спереди, сварливо сигналя?
