В это время остальные быстро проголосовали, за что хотели, и Хухры-Мухры начал отвечать на второй вопрос Карла Ивановича, внутреннего эмигранта.
– Начинаю отвечать на второй вопрос, – так и сказал Хухры-Мухры. – Сначала позволю себе напомнить содержание вопроса. Вопрос был сформулирован так: разве Вы не эскимос больше? Нет! – скажу я с полной определенностью. Не эскимос я больше. Я теперь дитя мира.
– Почему дитя? – неаккуратно спросил Деткин-Вклеткин. – По-моему, как дитя Вы крупноваты.
– Я не Ваше дитя, – нашелся Хухры-Мухры. – Не Вам и судить.
– Я тоже дитя мира, – сказал вдруг Карл Иванович, внутренний эмигрант.
Деткин-Вклеткин на сей раз смолчал. А Хухры-Мухры, наоборот, не смолчал. Он изучил пристальным взглядом художника внешний вид и внутренний мир Карла Ивановича, внутреннего эмигранта, и сделал медицинское заключение:
– Допускаю, что Вы тоже дитя, как и я. Только я дитя талантливое, а Вы бездарное. – Потом он хорошенько подумал и добавил: – Наверное, я буду Вас дразнить. Боюсь, что даже бить буду. Но потом. Сейчас у меня другая задача.
Не назвав задачи, Хухры-Мухры тут же приступил к немедленному ее исполнению. Он взял ледоруб наперевес, как винтовку, и трусцой направился к стоящему в отдалении Случайному Охотнику, с полных губ которого срывались и улетали на юг проклятия. Подбежав к нему, Хухры-Мухры замахнулся ледорубом и – …
…Описывать убиение Случайного Охотника автор собирается долго и чрезвычайно подробно. Он предполагает нарисовать картину, равной которой по силе и убедительности не знает мировая художественная литература. Для этого мгновенный процесс вонзания острого, как чилийский соус, ледоруба в горячую человеческую плоть будет разложен на практически бесконечное количество составляющих, каждую из которых автору удастся назвать точным именем и показать во всей ее грубой неприглядности. Вместе с ледорубом автор коснется тела жертвы и вместе с ледорубом станет проникать в живую ткань – миллиметр за миллиметром продвигаясь вперед, ко все более внутренним органам, и фиксируя по мере продвижения реакцию каждой клетки агонизирующего организма. Страницы художественного произведения зальет кровь… много крови, каждая капля которой будет объектом отдельного внимания и каждой капле которой будет посвящено целое предложение – нет, целая глава, отслеживающая историю капли… «О, – взмолится читатель, переходя к очередной главе, – нет, нет, нет! Пропусти, пропусти описание хотя бы одной, только одной этой капли!» – но тщетны будут его мольбы. Ни одной капли пропущено не будет! Ни одного разорванного ледорубом сосуда не минует педантичный автор – более того, некоторые (жизненно важные) сосуды он рассмотрит даже по два, а то и по три раза – сиречь в двух или трех главах: в разных ракурсах, с точки зрения разных людей, в разное время суток. Дойдя же до внутренностей, автор и вовсе перестанет сдерживать себя. Подобного знания анатомии человека читатель не найдет ни в одном учебнике, предназначенном для студентов и аспирантов высших медицинских учебных заведений, а также для всех, кто интересуется проблемами современной хирургии. Вместе с ледорубом читатель посетит живописную область брюшной полости, остановится в брюшине, совершит волнующую прогулку по диафрагме, полюбуется красотами селезенки и ее восхитительными окрестностями, насладится близостью поджелудочной железы, ознакомится с самобытным районом тонкой кишки, повеселится среди надпочечников и, обогнув жемчужину брюшной полости – левую почку, окажется возле впечатляющего мочеточника, откуда открывается незабываемый вид на тонкую, толстую и слепую кишки, после чего наконец прямым курсом проследует в сокровищницу брюшной полости под названием…
– Не надо дальше, – робко сказал Деткин-Вклеткин, беря автора за руку, и совсем уже еле слышно прошептал: – Нехорошо…
– Это почему же нехорошо-то? – нарочито громко осведомился вконец распоясавшийся автор.
– Потому что… нехорошо. Подумайте о Марте, об Окружности!
О Рединготе…
Автор сделался нервным и неожиданно для себя произнес:
– В Редингота стреляли. Молодая женщина. Из маузера.
– Я знал! – чуть не задохнулся (но не задохнулся) Деткин-Вклеткин. И, смахнув с обмороженной щеки горячую, как путевка, слезу, тихо повторил: – Так я и знал, что не прав был Гегель! Уроки истории учатся наизусть…
Этот еле слышный диалог между Деткин-Вклеткиным и автором прозвучал над ледяной пустыней, как гром среди ясного до очевидности неба. Сжался в плотный комочек Карл Иванович, внутренний эмигрант. Уронила голову на грудь, чуть не разбив ее об нее, голая Баба с большой буквы. В ритуальной позе детоубийцы замер над окаменевшей жертвой Хухры-Мухры. И все они негромким хором потерянно спросили:
– Что же теперь будет?
…Ах, если бы знать! Если бы знать…
ГЛАВА 14
Забытый персонаж без лишних слов вторгается в фабулу
…и в этом, надо сказать, нет ничего удивительного! Персонажи, они такие. Успенуться не оглеешь, как тот или иной персонаж уже сидит у тебя на шее, да еще и понукает: давай, дескать, старик, поддай жару! Удивительно наглый это народ – персонажи. И не дай Бог забыть кого-нибудь из них: такое начнется, хоть цветы выноси… как говаривал один теперь уже взрослый ребенок, продолжающий время от времени говаривать так по сей день. Они, персонажи, почему-то считают, будто автор постоянно им что-то должен! А автор между тем ничего никому не должен – даже Самому Читателю. Это автор говорит сейчас на всякий случай, чтобы Сам Читатель чего-нибудь такого себе не навоображал. Например, автор имеет полное право взять и поставить точку – вот прямо сейчас.
Демонстрирую:.
И хоть вы мне кол на голове тешите (если, конечно, представляете себе, как это делается)! А точка стоит и стоять будет. Века и царства минуют, но точка пребудет вечно. Как знак всевластия автора. Так что «цыц!» у меня тут.
Хотя… с другой стороны, извините, конечно. Чего нам отношения-то портить? Свои же, в общем, люди – договоримся как-нибудь. Ну, не нравится что – так прямо и скажите. Не нравится, как героиня одета? Переоденем! Вы во что предпочитаете – в голубенькое? В голубенькое и переоденем, будьте покойны. Как захотите – так и будет. Захотите, чтоб голая Баба с большой буквы была голой бабой с маленькой буквы – ради Бога! Получите: голая баба с маленькой буквы. С крохотной просто – причем настолько крохотной, что практически вообще без буквы. И не потому, что автор так уж стремится угодить читателю – просто автор ведь у читателя в постоянном долгу. Это автор говорит сейчас на всякий случай, чтобы читатель не дай Бог не забыл ненароком! Например, автор не имеет права даже точку поставить без ведома читателя.
Демонстрирую:
И никакой точки! Так что вы мне кол на голове не тешите, пожалуйста: пусть вы даже и знаете, как это делается. Не стоит точка и стоять не будет. Века и царства минуют, но точки так и не появится. Как знак покорности автора. Так что процветайте у меня тут!
Опять же и персонажи… не такие уж они и наглые, как на первый взгляд может показаться. А что на шею садятся – так кто ж не садится-то? Для того и шея, чтобы на ней всегда кто-нибудь сидел.
Короче, без лишних слов вторгается в фабулу Сын Бернар – и правильно, между прочим, делает, черт бы его побрал! Пора наведаться к отеческим гробам, как сказал поэт. Тем более что гроба (гробы?) пригласительно стоят открытыми. Заглядывая в них, Сын Бернар морщит нос и говорит:
– До чего же противное зрелище!..
И он прав. Тысячу раз прав. Зрелище не из приятных. Но что ж поделать, если город вымер: такое часто случается с городами!
…Сын Бернар бежал по улицам вымершего Змбрафля и не постигал, как мог город так преобразиться. Час от часу (не легче!) повторял он одну и ту же фразу:
– Да чтоб их всех!
Кого конкретно Сын Бернар имел в виду, понятно: конкретно Сын Бернар имел в виду всех. Ибо за время своего отсутствия на страницах настоящего художественного произведения Сын Бернар неукоснительнейшим образом осуществлял контроль за всеми вообще и двойной контроль за теми, кто уходил из-под контроля автора. Поэтому, как бы это помягче (постлать, чтоб пожестче поспать), Сын Бернару очень и очень было что рассказать людям. Под «людьми» я подразумеваю и читателей, если у кого-то на сей счет возникают сомнения, потому как читатели, в конце концов, тоже люди!
Правда, встретить Сын Бернару вообще никого не удавалось. Нет, мертвецы, конечно, попадались, но Сын Бернар не любил мертвецов. И, когда кто-то из них начинал подавать признаки жизни и обращался к Сын Бернару с тем или иным замечанием, тот прямо так обобщенно и говорил:
– Ой, мертвецы, отвяжитесь, не люблю я вас!..
