Истинно так!..
Но! Но и в сам’ой раздольной неохватной душе русской гулевой гулявой есть гниль хмель зависти соль перец гиблый ревности и страсть убивать иль быть убитым.
Мятеж безбожный есть в душе русской. Да!
И рабья воля страсть воевать иные пределы народы языки!
Истинно так!
И я пришел на Русь Рождества в обличье юродивого, чтоб насильники бесы безбожники палачи, которых ныне боле, чем внезапной садовой икшанской кровяной тати тли, не удавили тайно меня и не спрятали в безымянную могилу, которым несть числа на Руси…
И на Руси никогда не было слышно гласа мудреца, а лишь глас юрода да палача…
И на Руси мудрец дышал, учил в обличье юрода… да!..
И был храм Василия Блаженного, а где храм Сергия Радонежского, а где храм Протопопа Аввакума мудреца?.. а?..
…Тимофей сними рубаху свою иноземную…
Нощь — избавленье от одежд денных…
Смерть — избавленье от пут сетей мрежей земных!..
Омой свою царь-пушку и ядра сытые яростные к ней в русской крутой январской рождественьской алмаз-воде струе!
И приходи к губам к соскам гераневым к грудям к куполам моим к лядвеям снежным жемчужным перламутровым моим и приходи к живым покатым холмам телесам гладным мраморам моим!..
И полетаешь в них слаще чем в холмах земных!..
Тогда Тимофей снял с себя рубаху и нагой вышел из избы в ночь…
Ибо он был странник и не боялся хлада нагой земли…
А ночь звездиста а холмы свеженаметанными гладкими крупичатыми снегами ходят ворожат чудят чудят а холмы постели облитые лунными жемчугами стоят молят чудят ворожат!
Ай Русь Рождества сладка чиста Ты в своих постелях колыбелях зыбках снежных холмах!..
Да!.. Айда!.. Русь весела! хмельна! пьяна!.. тогда Она вольн’а!
И тут хмельной раздольный Тимофей увидел водопроводную колонку близ избы и струя воды тихая шла струилась из железной покрытой ледовым пушистым смертным инеем косматым дремучим ивнем трубы, чтобы не замерзла небегучая стоячая вода….
И сизые наледи скользкие были окрест колонки и Тимофей нагой разгульный поставил фаллос ствол свой кочевой лихой под мелкую огненную струю и ему на миг почудилось что струя пробила промыла насквозь острием ледовым ножевым своим его плоть, но тут фаллос восстал неслыханно возметнулся столбом бычьим рогом от ледовой купели струи и тогда Тимофей радостно побежал вспять в избу…
Айда гулять!..
И тогда Тимофей хохоча и визжа от хлада хмельной веселый вбежал в утлую избу неся бережно и весело впереди себя огненный свой необоримый неистовый кол ствол…
И тут изба показалась ему малой мелкой и показалось ему что фаллос его сейчас уткнется упрётся как рог быка в противную срубную стену и проломит просквозит пройдет сквозь неё как нож срезень чрез крупитчатый снег…
Тогда вдова открыла жаркий жадный колосистый лучистый сноп-глаз и отвела откинула подушку с тела безумного терпкого холмистого своего с двубашенной многовратной крепости лакомой прелести своей и зашептала:
— Бей меня! Коли колосом своим! Дави! Грызи! Насквозь! Навека! Насмерть! Отнеси меня на фаллосе бревне шесте дрыне андроне колу своем с постели в гроб! О! Упокой меня на фаллосе столбе роге бычьем кровяном своем! О!..
И Тимофей на вдову Феклу-Кутью яро огненно извилисто возлег.
О! Ой?..
Но тут от тепла что ль избяного дремного томного? Иль оттого, что не успел Тимофей полюбить разглядеть Феклу — но враз как сосулька весной шумно обрушился обвалился обломился сник его ствол… И не возмог!.. О!..
Тогда Тимофей вновь яро спешно сметливо выбежал из избы и поставил ствол охочий охотничий под ледовую лепетливую струю и вновь фаллос кол колос его яро восстал и он в избу торопко терпко душно вбежал но тут вновь фаллос его опал увял…
— Фекла, пойдем к водопроводу и содеем затеем там, а?.. Но она гневно ленно блудно смолчала…
Тогда в третий раз Тимофей-Измигул к колонке подбежал, но тут на сизых наледях поскользнулся поехал он и нежданно негаданно пьяно криво сел верхом промежностью всей на колонку, как на коня, и фаллосом неистовым и хрупкими нижними курчавыми потаенными власами и орехами заветными ядрами яйцами к ледовой трубе насмерть припал пристал прикипел примерз прилип…
Приковало привязало примотало его насмерть….
Пригорюнился он насмерть… Не может двинуться сойти…
Хочет оторваться — кожа кровавая власатая ломкая рвется губительно жжет точит. Не дает оторваться…
Не может оторваться Тимофей-Измигул…
Нагой на колонке ледовой стоит верхом колышется сидит…
…О русские лихие повольники мужи! Где вы?..
И вы скакали верхом на гулевых овсяных боевых конях а теперь бражные нагие стынете верхом на ледовых колонках! Ах!..
А потом вздохнув Тимофей всадник ледовый непутевый улыбчиво окрест глядит глядит глядит…
А окрест!..
А окрест чудят ворожат рассыпаются чуть пылят чуть чадят чуть горят палят чародейные лунные жемчужные рождественские холомы холмы холмы холмы…
Ах, полетать повитать бы снова в них!..
А под луной дальные и ближние деревни очарованны ясны ясны ясны и далеко неоглядно видны…
И тут глядит Тимофей-Измигул окрест и видит далеко, глубоко, чисто, что по всем селам и деревням стоят нагие мужи и они насмерть прикованы приросли нагими огненными рьяными пьяными фаллосами-стволамиколами и хрупкими ломкими нижними курчавыми власами и орехами ядрами яйцами к трубам водопроводным…
И так стоят верхом на колонках по всей чистшей заснеженной Руси нагие ночные ледовые медовые мужи…
И уповают и улыбаются покойные смиренные ждут мяклых теплоструйных весенних добрых ветров Руси…
И ждут по всей Руси весны и талых вод воли прикованные очарованные лунные рождественьские тайные ночные нагие святые мужи…
…Господь!
Скорей многоводную многошумную весну пошли!.. чтоб оттаяли и колонки и вдовы и мужи пианые моей Руси!..
И!
Держи на Руси голову поклонну, сердце — покорно, душу — униженно уязвленно, а фаллос — прикованно! То-то!
Последняя была воля гульба на Руси и та застыла померзла.
Господи где же последняя воля?..
Но где-то в полях холмах переславльских алмазных святых чудящих Богородица Сошественница бережется таится хоронится грядет со Младенцем бродит бродит бродит…
Тогда!..
Но тогда!..
А тогда! О Боже! Что это?..
И!..
Тогда в нощь пошли задули святые ветры весновеи теплые щедрые иерусалимские малороссийские дальные одеяла пелены летучие светлые светлые ветры ветры ветры…
О Господь! Ты веешь? Ты жалеешь?..
И Ты насылаешь теплый ветр ветер как теплое одеяло овечью летучую милоть чтоб Богородице Роженице в полях ледовых со Младенцем было теплее нежнее!
И пошел воцарил в полях несметный ночной светлый ветер
И снега враз обмякли сотлели изникли сомлели ручьями тайными хрустальными запели зашумели и на избах запели капели
И Тимофей умирающий замерзающий на ледяной трубе почуял как отпустило его как смертная труба под ним обмякла потеплела и иней ивень смертный игольчатый пушистый знобкий на ней стал водой млявой лепетной весенней капелью
…О Господи как же Ты жалеешь!
Бог до людей как мать до детей!.. Ей-ей!..
И сошел со смертной трубы тишайший Тимофей…
И по всей Руси сошли с ледовых колонок алчные лихие ледовые пианые мужи мужи мужи…
Господь дай им!..
И Тимофей-Измигул на очарованных неслышных послушных ножных перстах высоко тихо тихо прошел в дивных милых теплых лепечущих снегах и вошел в избу и сказал Варваре-Фекле-Кутье:
— Вдова святая! Фекла талая моя! Мы хотели грешить любострастничать в Ночь Рождества…
Да Господь не дал нам…
Надевай свой древлий русский малиновый маковый кумачник
сарафан… Пойдем в холмах святых летать витать… Будем Богородицу Роженицу со Дитем Ея новорожденным озябающим искать в сиротских русских холмах…
И тут он содрогнулся сокрушился, воспомнив тех семипалатинских слепых низких квелых заблудших гусей лебедей скворцов что не могли летать в русских небесах…
И перекрестился и сказал:
— Пожалей помилуй Господь!.. дай нам полетать…
И Варвара молчно покорно покойно встала с постели напрасной горячей от тела чудного её и надела сарафан, а Тимофей накинул на плечи рамена прекрасныя ея свой обильный бухарский чапан а сам надел белую вольную долгую рубаху…
И они тихо босо вышли из избы и пошли и встали под сильный светлый ветр благоуханный дальный на высокой жемчужный холм над селом спящим Едрово-Голь…
