– Серый, что с тобой?! – Опомнившийся Автор захлопывает лэптоп на Бусиной нелюбви к Дику, ибо что есть выдуманное или прошедшее по сравнению с настоящим настоящим? Пустышка, не более!
– Серый! Дядя Серёжа, Серуленций, Серджио, Сирано де Бержеракус! Хорошая животина Серый, умный пёс Серый, любимая собака Автора Серёня! – выкрикивает Автор все не раз проговоренные ему обороты.
Серый, пошатываясь, выходит из будки и утыкается Автору в лицо. Автор гладит его и целует в нос. Нос горячий и пахнет смертельной опасностью.
– Папа! – выкрикивает Автор в телефон. – Серый заболел!
Муж Автора сердится, потому что Автор позвонил в разгар министерского совещания, но гори они огнём, все на свете совещания, когда твоей большой собаке плохо. И к тому же Автор прекрасно знает, что бросающий трубку и грохающий стаканом об стол муж совсем не страшен, как не страшны все гневливые большие мужчины, мгновением позже погружающиеся в бездну вселенского раскаяния. Они и в гневе-то не страшны, если по-честному. К ним всегда можно подойти и погладить… Да-да, именно там, по заветной «собачьей» полоске. И поцеловать в глаза. И уткнуться в грудь. И тогда у них никогда не будет болеть голова, даже если будет сильно-сильно болеть.
– Не переживай. Я скоро буду, – перезванивает муж Автору. – Ничего страшного не случится.
И Серый смотрит Автору в глаза и говорит не словами:
– Не переживай. Ничего страшного не случится. Он скоро будет.
Но не ест даже вкусную московскую колбасу.
Перестану нагнетать.
И в самом деле, ничего страшного не случилось.
Всего лишь клещ. Дяди Серёжина будка стоит посреди густой травы, и хотя Папа исправно выстригает газонокосилкой поле для игрищ Серого, клещи в иные времена иных годов активны до безумия. И даже самые дорогостоящие капли от самых лучших производителей ничего не гарантируют. А на большую собаку не наденешь спортивные штаны и косынку. Вот клещ и въелся дяде Серёже в самый центр его красивой лохматой спины.
Папа аккуратно извлекает клеща, предварительно полив вкусную шерсть растительным маслом, и отвозит страдальца в ветеринарную клинику. Дяде Серёже бреют кусочек лапы и берут анализы. Дальше всё просто и выглядит на бумажке примерно так:
Имидосан – 0,6 мл подкожно в обл. холки однократно!
Байтрил 5 % – по 2,0 мл – 1 раз в день, 5 дней подкожно, в обл. холки.
Сульфокамфокаин – по 0,5 мл – 1 раз в день, 5 дней подкожно, в обл. холки.
Лиарсин – по 3,0 мл – 1 раз в день, 5 дней подкожно, в обл. холки.
Катозал – по 1,0 мл – 1 раз в день подкожно, в обл. холки (в шприцах розовый).
Ветом – по 2,5 гр. – 2 раза в день, 5 дней, внутрь.
Эмицидин – по 2 капсулы – 2 раза в день, 21 день, внутрь.
Карсил – по 1 табл., 1 раз в день, 28 дней, внутрь.
И много-много-много свежей прохладной воды. Это важно. У собаки, особенно у большой, болеющей пироплазмозом[89] собаки, особенно жарким летом, должно быть много-много-много свежей воды.
Чака и Вася сочувствуют Серому. Они внимательно смотрят на него из своего дощатого и потому неопасного вольера. Посылают ему свои невербальные волны, но вовсе не теряют аппетит. Собачье со-чувствие честнее человеческого сочувствия. Вы можете встать посреди этой прямой – кратчайшего расстояния между зрачками и зрачками. Если вы обычный человек – вам ничего не будет. Если вы немножечко ребёнок, чуть-чуть собака или хотя бы на кварк автор – вы сразу всё будете знать без моих непонятных вербальных объяснений.
И, кажется, уже и дядя Серёжа считает богом не Автора, а Папу, хотя именно последний колол ему в обл. холки уколы, Автор же только давала ему капсулы и табл., запакованные внутрь вкусного мясного фарша. Ну и хорошо. Потому что очень сложно быть богом, следящим и за волнорезами, и за дубовыми сучьями. Куда проще быть девочкой, у которой есть своя и только своя Большая Собака. Просто у них один свой Бог на двоих. Понимающий и приемлющий их горе и радость. Их таланты и глупость. Их бунт, их мучения, их смирение и даже их смерть. Потому что это всё не их, а его, богово. Ему – Его. Автору – авторское. Большой собаке – Девочку. Девочке – свою Большую Собаку. Большой собаке – Его Бога. Круговорот любви в пространстве времён.
И всё-таки иногда бунтует и мучается Автор и смиряется со страшным. Страшным для него, маленького Автора. Потому что разве разумной взрослой женщине покажется страшным такой диалог.
– Здравствуйте, Автор! – бодро приветствует Автора, вышедшего прогуляться со своим большим жизнерадостным псом Серым, деревенская старушка.
– Здравствуйте, баба Валя, – машет деревенской старушке жизнерадостный Автор.
– Что-то давно тебя видно не было, болела? – интересуется заботливая русская старушка.
– Не я. Серый болел.
Серый гордо помахивает пушистым хвостом: мол, ага, болел, целую кучу уколов в обл. холки вытерпел, теперь мне сама ель не брат!
– Чего такого было? – сочувственно уточняет старушка.
– Да клещ укусил, – рассказывает Автор.
– Ой-ой-ой, беда с этими клещами. У меня в прошлом году такой хороший пёс сдох! – печально качает головой деревенская старушка.
Извините, Автор вынуждена ввести ещё одну зарытую большую собаку, но умершую не в этом пространственно-временном поле. Чтобы и нить повествования не рвать, потому как – см. ПРОЛОГ – «И в каждой истории непременно будет зарыта собака»; но и слово авторской чести – см. начало этой истории: «в её пространственно-временном поле никто не умрёт», – соблюсти.
– Уже вырос, девять месяцев было. Так мой дурень, – кивает старушка на свои ворота, и Автор сразу понимает, что речь идёт об одном из внуков-алкашей, – именно в это время в лес пса повёл прогуляться. Того возьми да и клещ укуси. Сдох. Как же это ваш выжил? – спрашивает старушка.
– Так лечили, – объясняет Автор.
– Так то ж денег стоит, да?
– Стоит, – отвечает Автор.
– Поди, немалых? – не успокаивается старушка.
Автор называет сумму.
– О, господи! Да чтобы все кобели подохли, где ж я такие деньги возьму?! – горько говорит мгновением прежде сердобольная старушка.
И вот тогда и бунтует, и мучается Автор, потому что страшна ему жестокость и рациональность доброй русской старушки. Не её собственная изначальная жестокость, а жестокость, привнесенная обстоятельствами. Машина дров всё ещё стоит куда меньше, чем Автор потратил на лечение своей большой собаки, а пенсия доброй русской старушки всё ещё меньше, чем стоит машина дров. И смиряется Автор, потому как не пристало взрослой разумной женщине мучиться проблемами каждой бабочки или даже бабушки, её дочки-алкоголички, что двадцать лет уже на кладбище, её внуков-алкоголиков, которым не жалко на водку, но и в голову не придёт заплатить хотя бы копейку за здоровье своего собственного большого пса. В конце концов, Автор – не мать Тереза, и её не беспокоят проблемы чужих больших псов, чужих бедных старушек и даже маленьких голодающих африканских детишек. И смирение это Автору горько. Как горька ему, Автору, её неспособность перевести с богова на человеческий тот самый давно составленный ею, Автором, – ещё в детстве, когда Автор была сумасшедшим ребёнком, – Генеральный План Строительства Любви. Да и какой в нём смысл, если средств на разрушение Вавилона наши души не хотят выделять. А пока не будет исполнено последнее, первое – невозможно. Ну и чёрт с этим со всем, с таким масштабным. Пока в бездне этой Вселенной ещё струятся бесконечные обращения любви в любовь между девочками и собаками, людьми и животными, мужчинами и женщинами, родителями и детьми, прошлым и будущим, всё настоящее возможно. Настоящее – это завтрак для собственного бога, лекарства для своей большой собаки и всё то с виду маленькое, как персиковая косточка, что с нами случается. А бусы рано или поздно получатся. Если каждый будет хранить и любить своё каждое звено. Не бунтуя. Не мучаясь. Не смиряясь.
Любя.
* * *
Ну, вот и закончена последняя история живописной нежанровой повести о зарытых больших собаках. Мне было довольно непросто их откапывать, несмотря на словесную лёгкость изложения последующих протоколов эксгумации. Потому я сейчас пойду, разломаю неурочно – посреди белого дня – дурацкий лунный глобус, который совершенно не соответствует интерьеру нашего дома, выдержанного со вкусом, но зачем-то храним мною. Зачем? Самый дурацкий вопрос на свете. Затем. Как вам моя веранда? Хотите кофе? Я с удовольствием сварю вам его сама. С коньяком? В глобусе много, всем хватит. Пейте на здоровье. Наслаждайтесь. Освободитесь от всего. И, бога ради, не задумывайтесь ни на секунду над тем, что хотел сказать Автор. Автор ничего не говорил. Он писал эту повесть молча. Разве только пару слов вслух сказал, да и то на телефонный звонок отвечал, совсем, впрочем, по иному поводу. Автор предаёт превентивной анафеме всех тех, кто заставляет детей писать сочинения, полные диких словосочетаний «основная тема», «главный герой», «масштабное полотно», а также «художественные средства» и проч. Сочинения каждого конкретного автора, будь он ученик пятого класса двоечник Коля Сидоров, имеют право лишь на одну форму повествования-существования – вольную. Не надо ковыряться в том, «что хотел сказать автор». Автора надо читать. Есть, как в детстве шелковицу, горделиво восседая на суку. Как плов из правильных свежих мидий, приготовленный на открытом огне в приморском дворике. Как пасхальный кулич, испечённый внеурочно, наполнивший будничную субботу запахом Воскресения Господня. Как свежую малосольную тюльку, положенную на тёплый тёмный душистый хлеб, да под холодную водку, да под взошедший на собственной грядке тугой молодой лучок, да в компании таких же юных, молодых, зрелых и старых «безумцев» и «разгильдяев». Как суп из белых грибов, утомленный русской печью, под затяжной деревенский ливень, под винницкую «бурячиху» и пряный запах яблочной падалицы. Как добрый кусок хорошего мяса, правильно приготовленный взрослым большим мужчиной в мангале. Пить, как аперитив, с видом на полыхающий всеми оттенками багряного закат среднеполосного солнца. Вдыхать, как смешанный запах ванили и шерсти, исходящий от толстого щенка, как июньскую российскую клейкую смоляную ночь. Слушать, как делящегося своей любовной песнью со всеми желающими услышать соловья. Просто читать, а не мучительно выдавливать содержимое наследственного чирья всех критиков, обозначенный в классификации критиканских хворей нозологической единицей «Что хотел сказать автор?». Нет ответа на этот вопрос. Вы или без ума от дурманного запаха черёмухи, или вам не нравится холод, всегда преследующий её цветение.
