Джеку Майклу Антоноффу. Эти слова не были бы написаны никогда, если бы не твоя любовь и поддержка. Спасибо, что делишь со мной жизнь и кров.
Изабель Хэлли, Одри Гелман, Джемайме Керк — подругам и музам. Самым смешным и красивым из них.
Сердечное спасибо всем суровым ребятам, с которыми я каждый день общаюсь в Интернете. Они мотивировали меня на самовыражение, без конца испытывали мои силы и подтвердили мою главную надежду: что мир полон родственных душ.
Я получила помощь, поддержку и вдохновение от многих. В этот список входят, но далеко не исчерпывают его: Эрика Нэгл, Майк Бирбилья, Леон Нейфах, Элис Грегори, Миранда Джулай, Делия Эфрон, Эшли Си Форд, Пол Симмс, Чарли Макдауэлл и Рун, Мюррей Миллер, Сара Хейворд, Брюс Эрик Каплан, Джуд Апатоу, Би Джей Новак, журнал New Yorker, журнал Glamour, журнал Rookie, НВО, Минди Кэлинг, Алиша Ван Куверинг, Мэтт Волф и Карл Уильямсон, Тедди Блэнкс, Роберта Смит и Джерри Золц, Тейлор и все ее песни, Полли Стенэм, Лэрри Золц, Кэсси Эвашевски, Ричард Шепард, Дэвид Сидерис, Зэйди Смит, Том Ливайн, Мария Сантос, Ариель Леви, Кейла Майерс, Мария Брекел, Том Перри, Тереса Зоро, Ли Марчант, Эрика Сейфрид и Лэмби.
Перевод Н. Любимова. (Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примечания переводчика).
Свободный свитер с аляповатым рисунком. В 1980-х гг. в таких свитерах появлялся перед зрителями американский комик и шоумен Билл Косби.
Хелен Гёрли Браун ушла из жизни в 2012 г.
Героиня американского молодежного сериала «Моя так называемая жизнь» (1994–1995).
Рут Вестхаймер — американский сексопатолог и ведущая популярной телепередачи о сексе в 1980-е годы.
Имя изменено в интересах невиновного. Л. Д.
Этаж, обитатели которого стараются не производить лишнего шума. Требования к уровню шума и «тихие часы» варьируются в зависимости от учебного заведения.
Американская панк-рок-группа.
«Straight Outta Compton» («Прямиком из Комптона») — альбом хип-хоп-группы N. W. A. из города Комптон.
Принятое в чате сокращение от be right back — «скоро вернусь».
Мне казалось романтичным заменить имя любимого инициалом, как в тайной переписке двух несчастливых в браке интеллектуалов конца XIX века. Чтобы любопытный почтальон не открыл, кто мы, и не выдал адюльтер нашим мстительным супругам, мы используем код. Этот код — первые буквы наших имен.
«Черкнуть» — слишком обиходное словечко для трактата об эмоциональном расстройстве, который последует ниже. В продолжение нашего романа я отправила А. не одну такую лекцию, а в ответ получала односложные «круто» и «ясно» или скучнейшую простыню на постороннюю тему, которая в тот момент не давала ему покоя: то он не мог найти модные ботинки на зиму, то ему не хватало современного Хемингуэя. Напрасно я вчитывалась в эти письма, ища намек на то, что они действительно написаны мне и обо мне, ничего не удавалось оттуда выжать, разве что послали их на мой адрес.
Я: В общем…
[Пауза]
Я: Ты еще здесь? Я себя чувствую как-то… Мне кажется, если я что-то говорю тебе, ты тоже мог бы что-то сказать мне, потому что именно это называется… [Пауза]
Я: Разговор.
Иронические замечания по поводу ромкомов — отличный способ показать, что вы НЕ из тех девушек/женщин, которые заботятся об условностях в любви. Мы с А. часто спорили, что бы нам посмотреть. Его больше интересовала мужская классика восьмидесятых, я же склонялась (и теперь склоняюсь) к фильмам, где главный персонаж — женский. А. не мог признать, что ему просто не хочется тратить два часа на развернутое описание внутреннего мира женщины, поэтому говорил, что этим фильмам «не хватает структуры». Структура была постоянной темой его жизни. Он мастерил полки, писал сценарии и выбирал одежду в холодную погоду так дисциплинированно и строго, точно мы жили при коммунистическом режиме, хотя поначалу мне было даже любопытно. Правила, правила, правила: не сочетай синий и черный, не складывай книги плашмя, переливай напиток в графин и проверяй, чтобы на странице 10 происходило что-то значительное.
Отсылка к нашему с А. разговору: я рассказала ему, что в детстве меня завораживала собственная красота. В тот период жизни я еще не знала, что в обществе считается неприличным рассказывать, что ты сам себе нравишься.
Хотя работа А. была связана с тяжелым физическим трудом, в том числе переноской тяжестей, его настоящей страстью была беллетристика. После долгих упрашиваний с моей стороны он наконец дал мне почитать один свой рассказ. Это был двадцатистраничный отчет молодого человека, очень похожего на самого А., о попытке соблазнить азиатскую девушку, сотрудницу модного магазина J. Crew в Сохо. Это была необычная и занятная проза, но сама история оставила неприятный осадок. Мне понадобились целые сутки, чтобы понять причину: почти в каждой фразе сквозило фундаментальное презрение к женскому полу, которое А. никогда не давал почувствовать и не высказывал. То же самое я ощутила, когда в восьмом классе прочитала «Прощай, Коламбус» Филипа Рота: мне очень понравилась книга, однако я бы не хотела встретиться с этим человеком. Но в данном случае и рассказ хороший, и его автор уже со мной.
В первую неделю знакомства я проводила у А. все ночи. Время в жаркой спальне без окон застыло. Каждый день мы вместе делали шаг вперед: чистили зубы зубной нитью, ели один бейгл на двоих, засыпали без секса. А. признался, что у него не все в порядке с желудком. Утром пятницы я вышла на свет божий. За пять дней мы проиграли целый год совместной жизни. Я села в самолет до Лос-Анджелеса, не зная, когда мы еще встретимся. Точно знаю, что мне не показалось: А. немного прослезился, высаживая меня у метро.
А может быть, именно так.
Это был эксперимент. Все равно что пялиться на пустую вазу или в окно.
Это была моя первая рабочая поездка. Я снимала дом среди холмов, над Голливудом. Мне его разрекламировали как «шикарный» и «в двух шагах от самых шикарных мест», на деле же он оказался маленьким и сырым, с тремя слепыми стенами, а безликим квадратным фасадом напоминал тайную лабораторию по производству метамфетамина. Зажатая в ловушке между неудачливым телесценаристом, владельцем своры питбулей, и профессором — приверженцем квир-теории, который носил галстук боло и коллекционировал муранское стекло, — я решила, что доза страха, принятая здесь в одиночестве, прямо пропорциональна получаемому объему знаний о жизни. Поэтому я продержалась пять месяцев и называла это ростом. Как-то ночью я надела халат, вышла на веранду, подняла глаза на луну и произнесла: «Кто же я?»
Помню, я так впечатлилась этой фразой, что аккуратно отмечала, кто ее уже слышал, а на ком ее еще можно испробовать.
Перефразируя Фрейда.
Мне нужен был парень. Любой. Конкретно этот, насупленный, как Стив Маккуин, хорошо дополнял мое представление о себе самой, но посмотрим правде в глаза: он оказался в нужное время в нужном месте. Через месяц я начала понимать, что совместное времяпрепровождение оставляет во мне чувство пустоты и скоротечности, что он ненавидит все мои любимые песни, и иногда от скуки я нарочно затевала ссору, чтобы испытать острое чувство близкого разрыва. Как-то мы катались на машине, и я три часа кряду лила слезы, надев темные очки, как будто оплакивала тридцатилетний брак. «Я не знаю, что мне еще сделать, — рыдала я. — Не могу так больше». «Не можешь или не хочешь?» — орал он, как Стенли Ковальски, от злости паркуясь в самом неудобном месте и яростно переключая передачи. Дома я металась по комнате, и мы кричали друг на друга; потом я сказала, что мы могли бы начать все сначала, и он с довольным видом включил PlayStation.
Я как-то задала ему этот вопрос. Ответом мне было фирменное молчание. Я рискнула завязать «секс по эсэмэс», начав словами: «Я хочу, чтобы мы трахались, не укрываясь простынями». Нечто подобное могла бы потребовать Анаис Нин. «Нет, — сказала бы она. — Простыню долой». Он ответил следующими текстами: «Я хочу трахнуть тебя под кондиционером» и «Я хочу трахнуть тебя, поставив будильник на 8.45». Я закрыла глаза и постаралась проникнуться его чувственностью: холодок воздушной струи на шее; сознание того, что ближе к девяти раздастся звонок… И только после одиннадцатого эсэмэс я сообразила, что человек устроил себе дадаистский перформанс за мой счет.
