— Эй, девчонка, деньги на бочку! — закричал он. Я попробовала проскользнуть мимо, прижавшись к стене, но он, как гигантский паук, растопырил руки и перегородил мне дорогу.
— Я утопил свою бабушку в ложке воды! Я ворую младенцев и украшаю свой дом их скальпами. За ужином я пожираю их мозги. Гони деньги, или я отстрелю тебе уши! — Он расхохотался, как будто услышал лучшую в мире шутку, и дал мне пройти.
Дверь хирургического кабинета подпирал большой кусок коралла. Внутри я увидела очередь из нескольких человек. Регистраторша встретила меня довольно приветливо.
— Да, — сказала она. — Доктор Родригес — единственный врач, который сегодня работает. Он только что вернулся из отпуска.
Она произнесла это так, будто мне очень повезло попасть к доктору, еще свеженькому после Англии, да и к тому же в день карнавала. Она попросила меня заполнить форму. Я написала, что меня зовут Грейс Карр-Браун; по имени он не поймет, что это я. В тесном туалете я умылась, стряхнула с себя пудру и накрасила губы помадой. Потом я устроилась в кресле возле окна. Вентилятор на потолке был включен, и каждый раз, когда он доходил до определенной точки, раздавался короткий успокаивающий звук: тук-тук-тук, от которого меня начало клонить в сон. Уже почти наступил полдень, когда регистраторша сказала, что я могу войти.
— Он в первом кабинете, — пояснила она. — Можно не стучать.
Я вошла, и доктор Эммануэль Родригес, не говоря ни слова, тут же встал и, обойдя вокруг меня, плотно прикрыл дверь. Он заметно прибавил в весе; его загар полностью исчез.
Я сказала:
— Наверно, вы догадываетесь, зачем я пришла.
— Нет, Селия. Понятия не имею. — Он уселся напротив меня. Я видела, что он нервничает.
— Элен родит гораздо раньше, чем я. Так что у меня еще есть время, чтобы избавиться.
Он оглядел меня с головы до ног:
— Ты уверена?
— Абсолютно. — Почему-то мне даже не хотелось плакать. Слезы остались в прошлом. — Мне нужна ваша помощь. У меня нет денег, мне не на что жить. Вы должны мне помочь. — Мой голос звучал тихо и монотонно.
На мгновение он откинулся на спинку кресла. Потом потер лицо, как будто хотел проснуться.
Я увидела у него на столе недавнюю фотографию. Вся семья была снята на фоне какого-то замка. На Элен Родригес был широкий розовый жакет для беременных, волосы спрятаны под элегантную шляпку. Настоящая английская роза.
Он спросил:
— Откуда мне знать, что это мой?
Я не поняла, о чем он спрашивает.
— Как я могу быть уверен, что ребенок не от Вильяма? — И дальше: — Или еще от кого-нибудь, с кем ты могла быть за эти два месяца?
— Никого не было.
— И я должен поверить тебе на слово.
Я уставилась на него, он должен знать, что я не лгу!
— Селия, я оставил тебе деньги, когда уезжал. Используй их, чтобы избавиться от своих неприятностей.
— Может быть, я хочу их сохранить?
Доктор Эммануэль Родригес сделал глубокий вдох, потом выдох. В первый раз он взглянул на меня с некоторой теплотой и, возможно, сочувствием. Его глаза казались скорее зелеными, чем карими, зелеными, как бывает зеленым море.
— Я не могу тебе помочь, Селия. Мне очень жаль. Если ты решишь его оставить, а я надеюсь, что ты этого не сделаешь, — это будет твой выбор. Я могу порекомендовать тебе доктора, очень хорошего доктора. Он здесь, в городе.
— Я слышала, девушки иногда умирают во время этих операций.
— Нет, если их выполняют профессионально, по всем правилам. Это очень быстрая операция. Я не стал бы советовать тебе кого-то, в чьем профессионализме я не был бы уверен.
— Вы когда-нибудь думаете о нас?
Он посмотрел на свои руки.
— Да. Но не в том смысле, как тебе хотелось бы.
— А как мне хотелось бы?
В дверь постучали, и голос регистраторши произнес:
— Доктор Родригес, вам звонят. Соединить вас?
— Да, — ответил он. — Дайте мне еще две минуты, спасибо. — И продолжил: — Не знаю, Селия. С какой-то тоской или с желанием. Но теперь это все равно неважно, правда? — Он встал и провел руками по волосам. — Я очень надеюсь, что ты не станешь усложнять себе жизнь и обратишься к Чарльзу. Ты видела его в «Авалоне» — Чарльз Смит, гинеколог, помнишь? — Он нацарапал номер на клочке бумаги и отдал мне. Потом открыл бумажник и достал оттуда три двадцатидолларовые купюры. — Только, пожалуйста, не говори ему, что это от моего ребенка ты хочешь избавиться. — И он улыбнулся.
— Вы так же поступили с Бриджит, да?
— Мне очень жаль, Селия. Мне жаль, что это случилось с тобой. — С этими словами он обошел вокруг стола, распахнул дверь и держал ее открытой, пока я не вышла.
Мне хотелось сказать кое-что еще. Но я не могла.
Теперь я твердо знала: все дороги ведут в никуда. Миссис Джеремайя была права. Мне не суждено быть счастливой. Моя жизнь с самого начала была несчастной — и будет такой всегда. Я сбежала от одного чудовища, чтобы попасть в лапы другому. Это второе чудовище было иной породы, и оно было намного опаснее, потому что я его любила. А он не любил меня. Он никогда меня не любил. Он выпил меня, как стакан рома, и выплеснул остатки. Его собственный ребенок сказал мне, что такое уже случалось, и я всем своим нутром сразу поняла, что это правда. Я не была первой. Но я не буду и последней. Если я встречу его на улице, он перейдет на другую сторону, притворившись, что мы незнакомы. Притворившись, что не знает вкуса моей кожи, не знает, как я пахну, не знает, как ощущаются мои бедра на его талии, когда я обхватываю его ногами. Я вовсе не была его солнышком, его светом во тьме. Он разобьет тебе сердце, сказала миссис Джеремайя. Она не ошиблась.
Тамана… Место, где ничего не меняется и где тем не менее все изменилось. Когда оказалось, что мне некуда деваться, я думала, что смогу там жить. Что этот белый человек что-нибудь для меня подыщет. Что моя тетя обо мне позаботится. Ее дом был моим домом. Я могла объезжать поля, играть с детьми, чистить конюшни. Это могло стать моей жизнью. Но я его разочаровала. Та, которую я любила, моя обожаемая тетя, умерла. Меня больше не хотели там видеть.
У меня ничего нет. Мне некуда идти. Если я вернусь в Черную Скалу, все станут говорить: «Ну конечно, Селия сбежала, чтобы устроить себе жизнь, а когда ничего не вышло — вернулась не солоно хлебавши. Посмотрите, к чему она пришла! Ни отца, чтобы признал ребенка, ни денег, чтобы его кормить!»
В результате я живу в Лавентиле в одном доме с двумя мужчинами — один из которых очень некрасивый, но добрый, а другой — смазливый мерзавец — и с их матерью, и, в конце концов, видимо, выйду замуж за некрасивого, и что потом? Ждать, пока умрет их мать, чтобы можно было считать жалкий маленький домик своим? Люди будут спрашивать: а откуда взялся ребенок? Этот маленький полукровка?
Деньги дают свободу. У меня почти нет денег. И нет свободы. Я сказала себе, что не хочу жить. Все дороги ведут в никуда. Деньги. Деньги. Если бы только у меня было больше денег. Если бы я могла поехать в Англию и найти своего отца. Он может оказаться богачом, а может — нищим. Ну и пусть. Он все равно захочет меня увидеть. Я — его плоть и кровь. Если моя кожа покажется ему слишком темной, я могу скрести ее лаймом, чтобы она посветлела. В Англии я смогу начать с чистого листа. Я могу работать поварихой в ресторане, или швеей, или няней. Я могу поступить в университет. А потом стать учительницей. Если ты хорошенькая, это еще не значит, что ты не должна учиться и не можешь чего-нибудь добиться в своей жизни. Деньги. Если бы только у меня были деньги. С деньгами я бы начала все сначала. Ты умрешь не в этой стране. Так она сказала. Миссис Джеремайя сказала: «Селия делает то, что хочет Селия. Тебя не волнует, что произойдет, лишь бы заполучить то, что тебе хочется. Ты должна это получить, и точка».
«Ты умрешь где-то за границей». Но сначала я как-то должна оказаться за границей.
Вильям первым пришел домой. Его мать пошла в больницу навестить Руби и должна была вернуться только к вечеру. Я смутно помнила об этом, что-то такое она говорила сегодня утром. Но теперь я не обратила бы внимания, даже если бы королева Елизавета Вторая вдруг вздумала посетить Лавентиль.
Скорее всего, Вильям услышал меня, еще поднимаясь к дому. Сначала он решил, что это кричит собака или кошка, попавшая в какую-то ловушку, но потом каким-то образом догадался, что это Селия. Перепрыгивая через ступеньки, он влетел в дом. Когда открылась дверь, я испуганно повернула к нему мокрое и опухшее лицо. (Позднее он сказал: «Ты была сама на себя не похожа!») Он решил, что произошло что-то ужасное. «Что это, Селия? Что это?» Я лежала, скорчившись, на полу. Он попробовал приподнять меня, но я была тяжелая, как скала. Все во мне кричало: вниз, вниз, вниз. Вильям выкрикнул мое имя. Это ничего не изменило, я по-прежнему пребывала неизвестно где. До меня не доходили ни свет, ни звуки. Он обнял меня за спину и начал нежно покачивать, как ребенка. Пока, наконец, мое дыхание не начало выравниваться и рыдания перестали идти сплошными волнами. Потом они совсем стихли.
