— Не бахнуло, старший сержант.
— Что?
— Не бахнуло. Мы вас ищем. Слушаем. Оставайтесь на месте.
Жду еще полчаса. Что меня и впрямь напрягает, так это полнейшая тишина вокруг. Довольно необычно, скажу я вам, учитывая, что кругом война. Артиллерия молчит. Бессмыслица какая-то. Радирую снова, но на этот раз совсем глухо.
Я нутром чую, что блиндаж зачищен. И делаю то, что крепко-накрепко запретил своим бойцам, — одиночную вылазку. Не из храбрости, а от скуки. Я в самом центре боевых действий, и мне скучно; а когда мне становится скучно, я начинаю слишком много думать, и это пугает меня даже больше, чем враг.
Блиндаж плотно окружен мешками с песком, а к ним привалилась большая черная пушка, раскуроченная взрывом. Слышу запах смазки и рваного металла. Подхожу с тыла, двигаясь осторожно и беззвучно. Блиндаж чист. Когда я говорю «чист», то имею в виду, что там нет живого противника. Мертвых же изрядно. Но моя граната тут ни при чем, потому что все тела ужатые, ссохшиеся, как те, что я видел раньше. Скукожились возле своих бывших теней, отпечатанных в пыли. Обломки фосфорки еще дымятся, но никто не шевелится.
Я пинаю ногой груду консервных банок и осматриваюсь. Никаких полезных разведданных не обнаружено, пора возвращаться к своим. Беда лишь в том, что я не знаю, где они, а рация по-прежнему ни гугу. Выбираюсь из блиндажа, чтобы найти возвышенность и попытаться выйти в эфир. Отхожу ярдов десять от мешков с песком и вдруг слышу щелчок.
В реальной жизни все не так, как в кино. Смотрите вы, к примеру, фильм про Вьетнам, где солдат наступает на мину, и вам крупным планом показывают, как меняется его лицо, когда он понимает, что случилось. Затем пауза — и бабах!
Не, так не бывает. Если наступишь на современную мину, останешься без лица прежде, чем оно успеет измениться. Ты и не заметишь, что помер.
Но я наступил и услышал громкий щелчок. Я не знаю, что это, но чувствую под ступней металл. Я надавил на что-то и запустил спусковой механизм.
Я не знаю, что там такое. Может, мина, а может, самопальная растяжка. Ясно одно: если я уберу с этой штуки ногу, мне ее оторвет, а может, и еще кое-что в придачу. Короче, я застрял. Больше никто никуда не идет.
Такие вот шуточки. Желтое марево, видимость двадцать с гаком ярдов, но, если из пылевой завесы вдруг вынырнет иракский солдат, я покойник. Если приподниму ногу — я покойник. Я не вижу, на что наступил, но отчетливо ощущаю под подошвой ботинка какой-то твердый металлический профиль. Может, мина не сработала? Может, какое-то старье валяется тут со времен ирано-иракской войны и даже не думает взрываться? У меня нет способа узнать.
Я чувствую, как по спине ползет червячок пота. Рот забит пылью. Удерживая ногу на мине, я включаю рацию. Мне повезло, на вызов отвечают с первой попытки:
— «Кобра», где вы находитесь?
— Слушай внимательно. Я наступил на мину.
— Черт! Вы в порядке?
— Да; послушай, она не взорвалась. Я прижимаю ее ступней и не могу стронуться с места, а не то рванет.
— Черт! Только не двигайте ногой.
— Кретин! Никакой ногой я не двигаю. Но мне нужно, чтоб вы поскорей меня нашли. И мне нужен кто-нибудь, кто в этом сечет и поможет мне выбраться.
— Так точно! Какие у вас координаты?
— Те же, что я давал в прошлый раз.
— Не может быть, старший сержант. Мы там все обыскали.
— Поговори с Брюстером. Он последний, кого я видел.
— Именно это мы и сделали, старший сержант.
— Так поговорите еще раз, черт бы вас побрал! Я тут живьем зажариваюсь, капрал!
— Так точно!
— Я дам три выстрела, подожду пятнадцать секунд, затем дам еще три. Вы меня услышите.
— При таком шуме трудновато будет, старший сержант.
И я думаю: какой еще шум? Нет никакого шума. Тишь да гладь в пустыне. И тут осознаю, что голос капрала Миддлтона из рации звучит на фоне канонады. Прерываю радиосвязь, трижды стреляю в воздух. Считаю до пятнадцати, даю еще три выстрела. Пытаюсь связаться с Миддлтоном, чтобы получить подтверждение, но не слышу ничего, кроме статических разрядов.
Надеюсь, что они найдут меня по выстрелам, и жду. Стоя одной ногой на мине.
Стою на раскаленном песке в полном боевом снаряжении; пот капает из-под каски, течет под бронежилетом и в паху, а я все жду и жду. Но никто не идет.
Я начеку, палец на спусковом крючке — на случай, если из облака пыли на меня выскочит иракский солдат. Подумываю опуститься на одно колено, чтобы дать ногам передохнуть, но боюсь, что взрыватель сработает, стоит хоть чуть-чуть ослабить нажим. Ноги подкашиваются, и в итоге я все-таки встаю на колено, но при этом единственным упором для руки, в которой я держу автомат, оказывается бедро той ноги, что на мине; теперь я давлю на эту ногу всем своим весом.
В таком положении я остаюсь больше двух часов. По рации одни лишь статические разряды. В конце концов мое терпение лопается, и я ору:
— Брюстер! Где тебя носит, мудила?! Брюстер!
Ничего. Никого. Ни звука. Нога так затекла, что приходится снова подняться. Я успел перебрать в уме все возможные способы выпутаться. У меня есть тяжелый рюкзак, снаряжение и оружие, но я не могу рисковать, прилаживая все это на мину в надежде, что веса будет достаточно. Я пытаюсь рассчитать давление с учетом пятидесяти фунтов барахла, но мне никак не узнать, с какой силой я сейчас нажимаю на мину ногой. Надеюсь, когда (или если) ребята объявятся, у них будет с собой что-нибудь, чтобы зафиксировать ударник или вычислить нужный вес, а может, как-то вытащить меня из ботинка, не взорвав мину.
Я снимаю каску. Хотя мой череп гладко выбрит, на нем запеклась корка из пота и песка. По ноге вверх-вниз бегают мурашки. Я с ужасом чувствую, что она становится невесомой, словно хочет воспарить, как бы я ни старался изо всех сил давить ею на эту металлическую штуковину. И тут появляется адмирал.
В смысле, бабочка. Красивая такая, вроде тех, что изредка можно увидеть в садах небольших английских городишек. Даже не знал, что они водятся в пустыне. Стою и думаю: что ж, здесь явно напряженка с зелеными лужайками, верно? Но поглядеть на бабочку приятно. На какую-то пару секунд, пока она летит мимо, я забываю о своей беде. А потом этот адмирал облетает меня кругом и садится на запястье.
Красота! Неужто эта бабочка — последнее, что я увижу? Похоже, она пьет пот с моей руки. Раскрыла крылышки и сидит себе, довольная и счастливая. Вот так номер. Напилась пота с мужика, стоящего на мине. Как вам такое, а?
Не так уж и плохо, думаю я. Последним, что я увижу, будет красный адмирал. Бывает гораздо хуже. Вы этих бабочек когда-нибудь толком разглядывали? Они странные. Кажется, что они смотрят на вас в ответ. Как будто распахивают полы плаща, чтобы вам было лучше видно.
Я знаю, что это вздор, но начинаю думать, как бы сохранить бабочке жизнь.
— Лучше бы тебе не задерживаться тут, красавица. В нехорошее место залетела. Вали-ка ты отсюда подобру-поздорову.
Я осторожно машу рукой, но бабочка не улетает; она все еще лакомится моим потом. Наконец расправляет крылышки и летит, а я провожаю ее глазами. Слежу, пока она не исчезает в желтом пылевом облаке. Но мне мерещится, что я и дальше вижу, как в воздухе трепещет крохотное красное пятнышко; затем оно начинает расти, и оказывается, что это вовсе не узор на крыльях бабочки, а красные точки платка под названием шемаг, и закутанный в него араб идет прямо на меня.
С тех пор как я напал на Эллиса в пабе «Ситти-оф-Йорк», я многое передумал. Снова и снова я читал рукопись Шеймаса. Разумеется, он не имел меня в виду — не такой уж я законченный параноик, — однако казалось, что я слышу обращенный ко мне голос. Да, он написал это не для меня, но для таких, как я. А думалось мне о том, что же я натворил тогда, в Дерби, в юности.
После всего, что случилось, я был готов снять ногу с мины. Но мне требовалась помощь.
Много лет назад я отверг любовь всей своей жизни, широким жестом оставил сам себя в дураках. Эта история не давала мне покоя. Я старался выбросить ее из головы — бывало, не вспоминал годами, — и каждый раз она возвращалась. Еще один демон в мою коллекцию. Но я знал, что должен встретиться с ним лицом к лицу, иначе он вечно будет поджидать меня у ворот.
Я решил разузнать, что сталось с Мэнди. Раньше я всегда боялся услышать, что сбылись самые жуткие из моих страхов, что с ней стряслось что-то недоброе, а мой пакт, мой договор не возымел действия. Но со временем — в частности, от Фрейзера — я узнал, что ее судьба сложилась не так уж плохо. Во всяком случае, не хуже, чем у многих других: Мэнди вышла замуж, родила двоих детей и развелась. Затем, кажется, снова вышла замуж и в итоге обосновалась в йоркширском городе Лидсе.
Долгие годы я гнал эту мысль прочь, даже когда вновь слышал ее вкрадчивый шепот. Но теперь настал час разузнать о Мэнди побольше. Я просто не мог этого так оставить.
