Зашли в Казанский собор и пошли на «вписку».
Дверь нам открыла богемного вида дама в халате и с «беломориной» в руке. Аристократически вальяжно пригласила нас в гостиную, где стоял настоящий концертный рояль. Отсутствие у хозяйки половины зубов и распущенные пегие волосы только усиливали впечатление некоей избранности. «Вот она, настоящая петербургская интеллигенция», — с замиранием сердца подумала я.
— Мы от Глеба из Москвы. Он друг Данилы и звонил по нашему поводу, — начала я заготовленную приветственную речь.
— Да, да, Даня мне говорил, — перебила она. — Что читаете? — это был ее первый вопрос, мы даже не успели присесть с дороги.
Я начала что-то бормотать о Достоевском и Белом, но она отмахнулась от меня и подняла с пола журналы.
— «Наш Современник»! Вот, что надо читать. Вы читали последний номер?
Я подумала, что она шутит, но она была каменно серьезна и тут же стала зачитывать из редакционной статьи что-то невыносимо почвенное. Вела себя совсем не по-московски — не позвала гостей на кухню, не предложила чаю.
Тут Пален, которая до сих пор стояла молча раскрыв рот, схватила меня за руку, с силой потянула за собой и, извинившись на ходу, типа «нам надо срочно, по делу», выскочила на лестницу и Далее, не останавливаясь, на улицу. Там она еще какое-то время тащила меня за собой, пока я наконец не вырвалась и не потребовала объяснений.
— Она же какая-то бомжиха! Ты видела? У нее зубов нет! И она курит «Беломор»! Она — уголовница, говорю тебе. Мы у такой жить не можем! — скороговоркой, раскрыв на меня свои огромные глазища и выставив вперед ладошку, проговорила Пален.
— Темная ты. Зубов нет и «Беломор» — главные признаки питерской старой гвардии, мотались, значит, по ссылкам и лагерям и все такое.
На нее мои слова не произвели ни малейшего впечатления.
— Да, а почему она под халатом абсолютно голая? Каждый раз, когда она разводит руками, у нее все, блин, видно. Я в Питер не за тем приехала, чтобы смотреть на ее обвислые сиськи и седой лобок — Пален, как медичка, была склонна к натурализму.
— Насчет сиси и писи не знаю, но она совсем больная на голову. Ты поняла, что она грозилась Рыбакова вместе с его «Детьми Арбата» то ли расстрелять, то ли утопить в унитазе?
Мы решили, что черт с ней, с графиней, и пошли тусоваться по Питеру. Зашли на Рубинштейна, 13, где был расположен знаменитый питерский рок-клуб. В глубине души мы надеялись увидеть там кого-нибудь из своих кумиров, но никого, кроме таких же тусовщиков, как мы, там не было. Зато нам рассказали, где будет концерт Мамонова, и вообще поделились с нами последними новостями.
Концерт в каком-то очередном ДК мало отличался от московских выступлений «Звуков My». Хотя питерская публика была намного больше, чем московская, избалована рок-выступлениями, но даже их вставило. Посреди концерта какой-то совершенно ошпаренный металлист, который попал сюда явно по ошибке, на дикой скорости прорубил себе дорогу в толпе и пробился прямо к сцене. Вжик! — он зубами вытянул шнурок из мамоновского ботинка. Пока Мамонов от изумления замер на месте, металлист вцепился зубами во второй шнурок, вытащил и его, после чего со своими трофеями в зубах растворился в толпе. Петя скинул ботинки и продолжил танцевать в одних носках. Один ботинок оказался прямо передо мной, и я утянула его со сцены. Второй исчез так же мгновенно. Когда концерт закончился я решила, что надо вернуть Мамонычу его обувь, тем более что это был повод познакомиться с ним поближе, мы с Пален залезли на сцену и двинулись за кулисы. Но тут дорогу нам загородил басист «Звуков Му». Из-за черной бороды лопатой он походил на Карабаса Барабаса.
— Вы куда, девушки?
— Вот, я нашла Петин ботинок, хочу ему отдать, — сказала я с гордостью.
— О, хорошо, а то опять оставили Петра Алексеевича без обуви. Давайте мне.
— Нет, — я прижала ботинок к себе, — я сама отдам. Лично Пете в руки.
— Он сейчас устал, у него нет сил и времени на общение с поклонницами, — строго сказал Карабас Барабас. — Кстати, а второй ботинок тоже у вас?
— Нет, второй ботинок кто-то другой унес.
— Ну а зачем ему только один? Не хотите мне Давать, так и идите себе. Оставьте себе на память.
В общем, вредный оказался мужик, не пустил Нас к Мамонову. Когда мы вышли последними из ДК, я с ботинком в руках, весь народ был уже значительно впереди нас.
— Какого черта мне нужен этот ботинок? Я его просто так унесла, чтобы этому Карабасу не отдать, — сказала я и замахнулась, чтобы выбросить ботинок куда подальше, но Пален схватила меня за руку.
— Подожди, я возьму. Мне он нужен. Слушай, положи к себе в рюкзак, а то у меня места в сумке нет.
Ее сумка вечно была набита несколькими килограммами косметики, щетками, расческами и всяким другим хламом.
— Вот еще! Я не буду класть в свой рюкзак чей-то чужой старый вонючий ботинок.
— Ладно! Тогда я к себе положу, а ты возьми у меня что-нибудь.
Пока мы там же, у выхода, перекладывали вещи из сумки в сумку, на площадь перед ДК выехал синий микроавтобус, как раз за спины идущим к метро зрителям. Из автобуса выскочили мужчины, и хотя они были не в форме, а в цивильной одежде, по их выправке и фигурам сразу было видно, что это менты или даже омоновцы. В руках они держали резиновые дубинки. Рассыпавшись по площади они начали избивать дубинками ничего не подозревавших людей. Народ побежал в разные стороны, но все пути отхода были перекрыты налетчиками. Кого-то менты отлавливали и, заломив руки, вели в автобус. Мы с Пален в ужасе ломанулись назад в ДК, но двери уже заперли, и мы не могли войти.
— Пустите, пустите! Откройте дверь, пожалуйста! — завопила Пален, колотя кулаками по закрытой двери.
Дверь, конечно, никто не открыл, а вот нас заметили. В нашу сторону, вверх по лестнице, двинулся молодчик с дубинкой. Делать нечего: надо было или получать дубинкой по голове и потом, может быть, провести ночь в отделении, или прыгать с площадки перед входом в ДК вниз. Там было невысоко — до земли метра два. Я прыгнула первая, Пален немного задержалась, и мент успел схватить ее за сумку. Пален рванулась вперед, ремешок сумки порвался, и мент остался с сумкой в руках, в то время как мы с Пален со всех ног побежали куда-то за угол. Бежали мы довольно долго, пока не выбились из сил. Никто нас не преследовал, акция была скорее показательной — главное было — попугать, а не доставить всех подряд в отделение. Девушки относительно приличного вида были им, наверное, не нужны.
— Да, вот кому достался в результате Петин ботинок, — сказала Пален, отдуваясь, когда мы наконец остановились перевести дыхание.
— Он, наверное, сильно удивится, когда откроет сумку, а там ничего нет, кроме одного ботинка.
— Там еще лак для волос.
Пока мы выбирались из совершенно неизвестного нам места в незнакомом городе, пока добирались до центра, прошло много времени. Мы вернулись в квартиру у Казанского собора довольно поздно. Я надеялась, что графиня будет уже спать, но не тут-то было. Увидев нас, она что-то забормотала о чистоте русской крови, и Пален, не въехав, что графиня говорит обо мне и мне подобных, бросилась на амбразуру.
— Зря вы так говорите. Мамонов — чисто русский человек Что же, по-вашему, нельзя петь рок и быть русским? Я вообще считаю, какой ты русский, если не любишь рок! Да, Бяша? Вот Алиса у нас рок-журналист, пишет в «Юности», она вам сейчас все изложит квалифицированно.
Судя по реакции графини, «Юность» входила в число изданий, подлежащих, по ее мнению, сожжению вместе со всей редакцией. Она бросила на меня испепеляющий взгляд, вцепилась в Пален и потащила ее на кухню, где зашлась в таком почвенническом монологе, что стало понятно — у графини не все дома и спорить с ней бесполезно. Один мой вид возбудил в ней такую ненависть, что фонтан ее красноречия не иссякал несколько часов подряд. Когда они заспорили о рок-музыке и масонстве, я почла за лучшее отползти в отведенный нам угол — выяснилось, что нам сдали не комнату, а именно угол, две раскладушки в огромной гостиной, где стоял рояль, — а Пален приняла огонь на себя. Часа в два ночи раздался стук в дверь, это пришел Данила. Я вышла его встретить, все-таки он был другом Глеба.
Он был заметно взволнован и преисполнен торжественности.
— Мама! Сегодня очень важный для меня день. Я вступил в общество «Память».
Графиня молча, медленно подошла к нему, троекратно облобызала и перекрестила. Потом отстранилась и посмотрела на него сквозь выступившие на глазах слезы.
— В добрый час, сын!
Взявшись за руки, они ушли на кухню, даже не взглянув на нас.
— Эта твоя родственница совсем сумасшедшая, — сказала мне Пален, когда мы улеглись друг напротив друга на своих скрипучих раскладушках.
— Кто моя родственница? Графиня Шувалова?
— Ну да, эта тетка. По ней дурдом плачет. И по ее сынку тоже. Они тебе кто?
