— В добрый час, сын!
Взявшись за руки, они ушли на кухню, даже не взглянув на нас.
— Эта твоя родственница совсем сумасшедшая, — сказала мне Пален, когда мы улеглись друг напротив друга на своих скрипучих раскладушках.
— Кто моя родственница? Графиня Шувалова?
— Ну да, эта тетка. По ней дурдом плачет. И по ее сынку тоже. Они тебе кто?
— Ты совсем больная, да? Они — черносотенцы! Как они могут быть моими родственниками? Я же еврейка. Она тебе два часа втирала, что всех евреев надо в принудительном порядке выслать из России, а тех, кто нарушит приказ, — уничтожать физически.
— А… А то я немного удивилась, когда она об этом заговорила. Но, в принципе, она много дельных вещей сказала, не про евреев, конечно. А вот про Горбачева там…
— Ой, прошу тебя, замолчи. Я даже слышать не хочу.
— А как ты думаешь, этот ее сын — он прикалывался или на полном серьезе вступил в «Память»? — через некоторое время спросила Пален.
— Не знаю. Глеб расписывал его как классного парня, они в армии были не разлей вода. А тут «Память»… Но непохоже было, что он шутит.
— Ох, Бяша, Бяша, ну почему когда я с тобой, то вечно вляпываюсь сама знаешь во что? Что ты за человек?
— Это ты вляпываешься? Это я с тобой не знаю, как живой остаться — то дубинкой по голове получишь, а то придут ночью члены общества «Память» и зарежут нас во сне.
— Точно. Давай будем спать по очереди, одна спит, другая дежурит.
— Давай. Ты первая, — перебила я ее с раздражением и уткнулась головой в подушку.
На следующее утро я проснулась от грохота фортепианного арпеджио, аккорды сыпались на меня, как клопы с потолка. Продрав глаза, я увидела, что графиня, в своем халате и с «Беломором» в зубах, сидит за роялем и играет. Рядом со мной восстала со своей скрипучей раскладушки испуганная Пален.
— Проснулись? Пора вставать. Скоро ко мне придет ученица, — благосклонно сказала графиня.
Мы быстренько собрали манатки и вылетели оттуда пулей. Уходя, столкнулись в коридоре с ученицей, славной дщерью Сиона.
«Ага, а еврейскими денежками она не брезгует. Да и с меня плату за ночлег сгребла, не поморщилась. Идеи, они, конечно, идеями, но ведь и есть тоже хочется».
А концерты в Питере «Звукам Му» запретили, и мы в тот же вечер уехали в Москву.
Анька Левина не любила четвертый этаж, на который засунули все первые классы, чтобы под ногами не мешались. Она ленилась таскать вверх и вниз тяжеленный портфель, в котором у нее вечно было больше учебников, чем надо, — выучить расписание она тоже ленилась и для надежности брала с собой в школу все. Наверх она его еще перла, выхода не было, а вот после уроков, спускаясь вниз, бросала портфель в пролет лестницы, сбегала вниз налегке, а потом подбирала его на первом этаже. И надо было такому случиться, что в один несчастливый день под этот падающий с четвертого этажа портфель подставилась завуч. Зачем-то она высунулась в пролет, и тут ей по голове ударило портфелем. Был страшный скандал, Аньку обвинили в терроризме, угрожали исключить из школы и только с большим трудом согласились оставить с испытательным сроком. Ее отстранили от учебы на пару недель, пока все как-то не утряслось. Аньку в классе не любили, она была медлительная, иногда даже заторможенная, неспортивная, погруженная в свои мечты и мысли. Она никогда не бегала, не играла с другими детьми, не ругалась. Училась в художественной школе и все время рисовала; казалось, ей никто не нужен. Как-то раз, когда нашей классной руководительницы не было в классе, Саша Данилов — Данила, как его все звали (у нас у всех были клички, я была Бяшей), капитан нашей футбольной команды и самый красивый и сильный мальчик в классе, вдруг объявил:
— А вы знаете, как отличить евреев от русских?
— Нет, — ответило несколько голосов.
— У них нос большой, — сказали другие.
— Нет, у евреев желтые зубы. Давайте проверим, кто у нас в классе еврей. Показывайте зубы.
Данила начал обходить класс, человека за человеком. За ним увязалось еще несколько человек, у которых он предварительно проверил цвет зубов.
— Так, белые. Ты, Батон, русский. Белые — ты, Федос, русский.
Я сжалась за своей партой. Я знала, что я еврейка, и боялась, что Данила сейчас на весь класс скажет, что зубы у меня желтые. Сидящий впереди меня Сухой, у которого были самые гнилые и вонючие зубы в классе, даже не желтые, а черные, тоже переживал, что он окажется евреем.
— Так, Сухой. Ты — русский, белые у тебя зубы. — Сухой с облегчением выдохнул, и Данила, хоть и сжал пальцами нос, когда наклонился к Сухому, отскочил от накрывшей его волны зловония с воплем: — Ты знаешь, что зубы чистить надо иногда? Уф, вонища! Закрой рот скорее, дубина!
Все, моя очередь. Я неуверенно улыбнулась Даниле, обнажая зубы.
— Ну, Бяша — русская, — и он пошел дальше.
От сердца у меня отлегло. Теперь и мне стало любопытно поглядеть, у кого какие зубы. Я, правда, и так знала, кто в классе еврей, но все равно было интересно — больше все равно делать было нечего.
Аньке не повезло. Хотя зубы у нее были, наверное, самые белые и красивые в классе, ей это не помогло.
— Так, Левина. Желтые зубы. Ты — еврейка. Она — еврейка, — Данила победно оглядел класс. Все молчали.
И здесь Анька меня удивила. Она встала и спокойно сказала:
— Зубы у меня белые, белее, чем у тебя. Но я, конечно, еврейка. А ты, Саша, — дурак, — она взяла портфель и вышла из класса.
Данила проверил класс до конца и выявил еще двух желтозубых. Из всех евреев в классе только у меня и его лучшего друга, Вадима Барто, зубы оказались белыми, по дружбе.
Через несколько дней дома был серьезный разговор.
— Я вчера разговаривала с родителями Ани Левиной, и они мне рассказали, что у вас в классе был неприятный инцидент, — сказала мама.
— Не было никакого ин-цин-дента! — мне понравилось красивое новое слово.
— Аня пришла домой и спросила своего отца: «Папа, а почему мы евреи, а зубы у нас белые?» Он не понял, в чем дело, начал спрашивать и выяснил, что у вас в классе кто-то устроил шмон — искали евреев. И насколько я поняла, ты тоже в этом принимала участие.
— Я ничего не принимала. А что такое шмон?
Отец встал со стула и сделал несколько стремительных шагов по комнате, у него никогда не было много терпения на длительные объяснения.
— Шмон — это обыск на воровском жаргоне. А мы все живем в лагере, вся эта страна — одна большая зона. Что за партой сидеть в школе, что на нарах — разницы никакой.
— Сева, подожди, ты ее не сбивай, надо ей объяснить. Послушай меня внимательно. Мы — евреи, и ты еврейка. В этом нет ничего особенного. На свете есть много национальностей: есть русские, есть грузины, армяне и татары — все эти национальности есть у вас в классе.
— Ого! А кто у нас татарин? — это было интересно.
— Да какая, к черту, разница! — заорал отец. — Когда рядом с тобой оскорбляют евреев, то оскорбляют твою мать, и твою бабушку, и твоих сгоревших в печи родственников. И главное, тебя самое! Нельзя прощать антисемитизм! Надо сразу бить в морду, в живот, ломать руки, убивать! Ты меня понимаешь?
— Сева, чему ты ее учишь? Какой смысл лезть в драку? Что ты этим докажешь?
— Только так и можно доказать! Если бы каждый еврей бил смертным боем антисемитов, их бы не было, никто бы не смел пасть разевать.
— И скольких ты побил, а меньше их не становится. И ребенку, девочке, зачем это в голову вбивать?
— А что это значит, что мы евреи? — задала я вполне резонный вопрос.
Мама прочла мне целую лекцию, из которой я много не запомнила, но поняла, что быть евреем — непростая работа. После этого мама еще долго мне рассказывала про евреев и их древнюю историю, и про антисемитизм, и войну, когда убили много евреев только потому, что они были евреи… Про себя я думала, что предпочла бы быть русской, как все, и не иметь всех этих проблем, но раз родители говорят гордиться тем, что мы евреи, я буду гордиться.
Перед сном, когда я уже лежала в кровати, ко мне пришел отец.
— Я терпеть не могу, когда женщина дерется. Нет ничего мерзее этого зрелища. Но есть моменты, когда нельзя не драться. С антисемитизмом можно бороться только кулаками, ты им ничего не объяснишь, ничего не докажешь. И не верь во все эти глупости — раз ты еврейка, ты должна быть самой лучшей. Ты никому ничего не должна, кроме мамы с папой, а для нас самое главное, чтобы ты выросла хорошим человеком. Так вот, запомни. Если ты уже начала драться — то драться нужно только на победу, будь готова убить или умереть, но победить любой ценой. А если боишься, так и не начинай.
После этого случая мне долго не предоставлялось случая встать на защиту своего народа. Но во втором классе, когда у нас был свободный урок, учительницы не было и никого не прислали ее заменять, дети начали листать классный журнал, оставленный на учительском столе. На последней странице журнала были выписаны имена всех учеников класса и напротив фамилии — национальность. Все сгрудились вокруг стола и начали читать.
