Дура.
— Никто вас называет, — сказала она. — Так и быть, вы этот… пппп, — запыхтела она и защелкала пальцами, призывая вылетевшее из памяти слово.
Думаю, это слово было «педофил». Как большинство «сестер по профсоюзу», она была терминологически грамотна, умея объяснить разницу между «трансвеститом» и «транссексуалом», «гомосексуалом» и «педерастом». Она знала даже, что такое «эфебофилия» — а это уже высший пилотаж.
— Я полноценный гражданин общества, — на свой лад истолковал ее манипуляции Зюзин, покрываясь пурпурными пятнами. — У меня жена и ребенок!
— Эка невидаль! — заявила Зинка и повернулась ко мне. — Правда, рыбка моя? Видали мы таких, — она покосилась на Зюзина. — Граждан. Вначале они жен заводят. С детями. А потом к чужим детям пристают, — она подцепила волосинку с моего плеча и стала разглядывать ее на свет.
Зюзин закудахтал, словно курица только что снесшая яйцо, и выскочил в коридор.
— Фи, — поморщилась Зинка. — Какие у вас тут, — она оглядела редакцию, по счастью, опустевшую еще до ее выступления. — Невоспитанные люди попадаются. Прямо как при социализме… Слушай, а нафиг он тебя тогда тискал? — сменила она тему.
— Если б знать, — выдавил я, чувствуя себя полным идиотом.
Зинка заскучала. Номер с бичеванием педофила не прошел. Зюзин, как он сам сказал, был «полноценным гражданином общества».
Хотя об этом можно было и раньше догадаться. Не зря ведь Зюзин был таким унылым человеком.
— Как насчет пиццы?
Как это часто бывает при стихийном ведении домашнего хозяйства, однажды поздним вечером оказалось, что еды — нет. Были пакетики цейлонского чая, но это не еда. Был дешевый растворимый кофе, а это вообще отрава. И были собачьи консервы, но это еда для Вируса и отрава для нас. Запах у снеди с развеселой псиной на крышке был специфический, а вкус…
— Так, берем или нет? — сказал я, содрогнувшись от пережитого пару минут назад.
Я приложил трубку к уху, намереваясь набрать номер, по которому, как утверждал глянцевый рекламный листок из сегодняшней почты, нас дожидается «итальянское лакомство, способное удовлетворить самый взыскательный вкус».
Картинка говорила лучше всяких слов: соблазнительные поджаристые изгибы и выпуклости ломтиков ветчины и помидорных кружочков, залитые сыром… Ммм, наслаждение.
— Дорого, — насупился Кирыч.
Пицца, которую я в мыслях уже подносил ко рту, сморщилась в горгулью.
— В ней калории, — неуверенно ответил Марк.
Горгулья скукожилась в ноздреватый комочек, похожий на собачий паштет. Впрочем, и он тут же исчез.
— А где их нет? — взвыл я, лишенный даже духовной пищи.
— В дистиллированной воде, — уверенно сказал Кирыч.
— Ее по телефону не закажешь, — нашел аргумент я. — И вообще, что за дикость, пить воду, когда хочется есть?
Марк с сомнением глядел на Кирыча, Кирыч осуждающе глядел на меня, а я с тревогой прислушивался к своему желудку, за сегодняшний день употребившему три чашки кофе и кусок жилистой курицы. Я чувствовал, как трутся друг о друга стенки желудка, устав ничего не переваривать, и вот-вот они натрут дыру, которая, конечно, сведет меня в могилу.
— Вы, как хотите, а я заказываю пиццу! — заявил я и, сверяясь с рекламой, начал тыкать по телефонным кнопкам.
— Две, — сказал враг калорий с таким видом, будто делает мне одолжение.
— Три, — поддержал скупердяй, глядя на меня, как на преступника.
Вот уж точно, ты к людям со всей душой, а они к тебе…
…Часы тикали, время шло, пицца не являлась.
Не зная, чем скрасить ожидание, я заварил чаю, разлил по чашкам и, усевшись за кухонный стол, раскатал губу.
Скоро, очень скоро вот тут, передо мной появится она — аппетитная, соблазнительная, восхитительная — в общем еда, достоинство которой уже в том, что она не собачья. А если реклама не врет то…
— Мечты сбываются и не сбываются! — ликуя, пропел я.
— Уф! — сонно согласился из-под стола Вирус, уже откушавший и теперь грезящий о чем-то другом.
— Сегодня мне сон необычный снился, — отхлебнув из своей кружки, сказал Марк.
— Вещий? — ехидно спросил я.
Подружка Марка, Лоретта — вечно пьяная искательница легких денег — недавно освоила карты «Таро» и теперь за небольшую плату устраивала при свечах сеансы вранья. Марку за бутылку водки она предсказала головокружительный роман и экзотические края — не то любовь с конвоиром на Колыме, не то интрижку с верблюдом в пустыне Гоби. Внешность и адрес будущего претендента на марусину любовь Лорка предсказать затруднилась («не вижу» — замогильным голосом сказала она) и посоветовала глядеть сны.
Он и глядел, не уставая удивлять нас безграничной фантазией. На прошлой неделе его катали на воздушном шаре, а позавчера — купали в ванне, полной розовых лепестков.
— …Будто иду я через дорогу, — делился Марк новой порцией сновидений. — А светофор зеленым светит…
— Очень необычный сон, — я едва сдерживался, чтобы не заржать.
— Вот именно! — осуждающе посмотрел на меня Марк. — Иду я дальше, а там опять дорогу переходить надо, и только я шаг сделал, как светофор — бац — и зеленый. Я дальше. Опять переход. Тут уж я даже останавливаться не стал, потому что зеленый свет уже горел. К чему бы это?
— Опять тебя оштрафуют, — сказал Кирыч.
— Ой! — Марк чуть не опрокинул свой чай.
Вчера вечером дорожный патруль содрал с него сто рублей за переход в неположенном месте, чем нанес серьезную душевную травму. Дело не деньгах, а в квитанции, которую Марк, сколько ни бранился, так и не получил. Из этого следовало, что деньги, скорее всего, осели в кассе ближайшего винно-водочного магазина («я им кто — спонсор?» — возмущался Марк, придя домой).
— Тебе сон каким показался? — пожалел его я. — Приятным?
— Ну, да, очень, — подумав, сказал Марк.
— Так это и есть самое главное! — с наигранным восторгом воскликнул я. — Может, ты пойдешь через дорогу на красный свет, а тебя машина собьет!
— Очень приятно! — рассердился Кирыч.
— Ну, не насмерть же! — продолжил я. — А так, чуть-чуть заденет, чтобы ты смог растянуться на дороге в живописной позе. Представь, лежишь ты в своем белом костюме, рубашечке с рюшами…
— Нет, на мне шоколадный блейзер и бежевые брюки… — решительно заявил Марк, сделавшийся в последнее время поклонником земляных цветов.
— Пусть так, — согласился я. — Лежишь ты, значит, на дороге, как… — тут я мысленно начал махать руками, чтобы отогнать назойливое видение, на кусок чего будет походить Марк, если нарядится во все коричневое. Мысль послушалась и убежала. — …Как поверженный Бог. Глаза полуприкрыты. Длинные ресницы отбрасывают тени на лицо бледнее мела…
Марк ловил каждое мое слово и млел.
— …Ветер от проезжающих мимо машин обдувает твои уста, такие алые, словно только что откушали земляники, — сочинял я, — …шевелит локоны, веером рассыпавшиеся по асфальту…
— И что дальше?! — прервал Кирыч полет фантазии.
— Скажи, — разозлившись, я чуть не кинул в Кирыча кружкой. — Ты хочешь под какую машину попасть?
— Ни под какую.
— А если подумать? — не отставал я.
— Под трехколесный велосипед, — буркнул Кирыч.
— Ай, как славно, — восхитился я и, зажав пальцами нос, прогундосил. — Под трехколесный велосипед попал сегодня 40-летний москвич. Транспортное средство дальнейшей эксплуатации не подлежит, родители 5-летнего водителя намерены добиваться компенсации через суд.
Марк прыснул.
Я оставил в покое свой нос и с укоризной сказал.
— Вот так про тебя и расскажут. В передаче «Курьезы недели».
— Мне «Форд» нравится, — сказал Марк. — Видали маленькие машинки с цветными полосочками? Такие лапочки!..
— Вот именно! — воодушевился я. — Лежишь, ты, значит, на асфальте, а из «Форда» в полосочку выходит мужчина твоей мечты…
— Ах! — расцвел Марк.
— «Ах!» — подхватил я. — «Простите!» — говорит он, склоняясь над тобой. А ты только стонешь в ответ. Тогда он подхватывает тебя на руки и несет в машину.
— Ой, как интересно! — волнуясь, сказал Марк.
— …Он везет тебя в больницу, там тебя обмазывают зеленкой с ног до головы, бинтуют по самые глаза. Ты растерянно хлопаешь ими, смотришь на него и все ему прощаешь, потому что в душе твоей поселяется любовь, — говорил я все больше увлекаясь. — Она заливает твое существо, как обжигающая смола, она заполняет собой каждую клеточку твоего тела. Он глядит в твои чарующие фиалковые глаза и…
— Фиалковые… — повторил Марк и причмокнул, словно пробуя конфету.
— …И тут же в тебя влюбляется! — торжественно закончил я.
— Чушь! — сказал Кирыч, будто выплюнул.
