В районе Стад-де-Франс они встали. Вирджилио выпрямился, напрягся. Что там происходит, чёрт возьми? Водитель не шелохнулся. Это всё матч: не хотят расходиться. Пробка собрала большое количество машин; во многих автомобилях с открытыми окнами сидели молодчики, опьянённые радостью победы; они размахивали итальянскими флагами: полотнища, закреплённые на длинных палках, реяли в холодном воздухе; тут же стояли междугородние автобусы, зарезервированные ассоциациями болельщиков; дальнобойщики в своих грузовиках-холодильниках тоже оказались пойманными в эту сеть, сплетённую из всеобщей эйфории. Водитель спецтранспорта трансплантологов, вклиниваясь в скопище машин, резко нажал на гудок. Алис вскрикнула, Вирджилио изменился в лице. Сантиметр за сантиметром автомобиль продвигался вперёд, выискивая свободное пространство между кузовами стоящих машин; наконец он добрался до выделенной аварийной полосы и прибавил газу: так они проехали около километра, миновав несколько столкнувшихся машин; затем водитель вырулил на пустое шоссе, выжал газ, и огни металлического разделительного ограждения слились в единую длинную прямую. У Ля-Шапель они снова попали в затор. Поедем по периф.[134] Окружная дорога, ожерелье столицы, отсчитывала свои съезды-жемчужины по длинной кривой от Порт-Обервилье до Порт-Берси; там машина свернула направо и въехала в Париж, набережная Сены, башни Библиотеки; потом поворот налево — и они уже поднимались по бульвару Венсана Ориоля; затем водитель притормозил у Шевалере, свернул на территорию госпиталя и остановился у хирургического корпуса. Тридцать две минуты: неплохо, улыбнулся Вирджилио.
Когда они вошли в операционную, никто даже не поднял головы; Вирджилио и Алис положили сокровище у подножия хирургического стола: так кладут бесценный дар к ногам сюзерена. Их появление не могло сбить хирургов с заданного ритма, не могло спровоцировать паузу: операция уже началась. Казалось, медики вообще не заметили вошедших коллег, уже облачённых в стерильную униформу, с тщательно вымытыми и продезинфицированными руками: теперь Вирджилио больше не видел лица Алис — только этот сосредоточенный взгляд странных глаз, в которых дымчатыми топазами свернулись яичные желтки, разбавленные ликёром шартрёз и мёдом. Но в итоге Арфанг всё же спросил у прибывших: ну как, всё удачно? сердце в норме? И Вирджилио, тем же безразлично-светским тоном, сообщил: да, только вот в пробку попали на обратном пути.
Сердце поместили в специальную ёмкость. Алис взобралась на небольшую приступку у торца хирургического стола: она собиралась следить за ходом трансплантации; ноги у неё чуть дрожали, когда она поднималась; в это время Вирджилио занял место интерна, чуть ли не выхватив инструменты из рук молодого человека и всем своим видом давая понять, что его место именно здесь, что он должен стоять у стола, под тремя прожекторами хирургических ламп, рядом с грудной клеткой пациентки, напротив Арфанга. Теперь они работали вместе.
Обнажив сердце Клер, Арфанг неожиданно присвистнул и воскликнул: о! сердечко-то совсем не в форме! По правде говоря, оно не будет возражать, если его заменят. Стоявшие рядом медики одобрительно засмеялись: любой посторонний был бы крайне удивлён, увидев Арфанга в роли эдакого ведущего развлекательного шоу, — но тот просто пытался снять страшное напряжение, испытываемое каждым членом его команды. Арфанг контролировал всё: казалось, глаза у него везде, даже на затылке; к тому же операционная была единственным местом, где хирург реально существовал, осознавая, кто он такой, где он выплёскивал свою страсть к работе, маниакальную строгость, веру в человека, манию величия и желание властвовать; только в операционной он ощущал своё родство с теми, кто разработал научную методику пересадки сердца, родство с первыми трансплантологами в истории: с Кристианом Барнардом в Кейптауне (1967), с Норманом Шамуэем в Стэнфорде (1968), с Кристианом Кабролем здесь, в Питье-Сальпетриер, — родство с теми, кто изобрели трансплантацию, просчитали в уме каждое её движение, разработали алгоритм операции и тысячу раз разложили её на отдельные «шаги», прежде чем провести первую пересадку; со всеми врачами шестидесятых — с этими работягами и харизматиками; с конкурентами, скандалящими в СМИ за право называться «первым» и не стесняющимися воровать друг у друга славу; с соблазнителями чужих невест; с мужчинами, которые вечно окружены девицами в высоких сапогах и в мини-юбках от Мэри Куант, накрашенными а ля Твигги;[135] с этими самодержцами безумной отваги; с профессионалами, удостоившимися великих почестей, но не растерявших своего яростного азарта.
Прежде всего следовало заняться сосудами, подводящими и отводящими кровь от сердца. Хирурги перерезали, пережимали и обрабатывали их один за другим; Арфанг и Вирджилио действовали очень быстро, но казалось, что эту быстроту порождала необходимость: стоит затормозить — и руки дрогнут; затем был самый впечатляющий момент операции: хирурги извлекли сердце Клер из её тела и запустили искусственное кровообращение: сердце женщины заменит машина и будет гонять кровь в её теле в течение двух часов. В этот момент Арфанг призвал всех к тишине: он постучал скальпелем по металлической трубке и произнёс: Exercitatio anatomica de motu cordis et sanguinis in animalibus.[136] На этой стадии операции он всегда произносил именно эту ритуальную фразу — дань памяти Уильяму Гарвею, первому врачу, который в 1628 году подробно описал систему кровообращения в теле человека и назвал сердце гидравлическим насосом — последовательно сокращающейся мышцей, перегоняющей кровь. Продолжая работать, медики дружно сказали: Аминь!
Столь странный ритуал озадачил только перфузиолога: он не знал латыни и, изумлённый, всё пытался понять, что происходит. Этот медбрат, с длинными ресницами, ещё совсем молодой — двадцать пять, от силы двадцать шесть лет, — был единственным из присутствующих, который работал с Арфангом впервые. Он сидел на высоком табурете перед своей машиной, немного напоминая диск-жокея, и никто здесь лучше, чем он, не разбирался в хитросплетении трубок, выходивших из больших чёрных корпусов. Отфильтрованная и насыщенная кислородом кровь бежала по тонким прозрачным трубам по направлению к чёрным ящикам. Монитор показывал плоскую прямую ЭКГ и температуру тела тридцать два градуса, но Клер была жива. Анестезиологи сменяли друг друга, проверяя её жизненные показатели и точную дозировку медицинских смесей. Можно продолжать.
Тогда Вирджилио наклонился, взял заветный сосуд, удалил все защитные оболочки, сбрызнув их дезинфицирующим средством, а затем, держа сердце Симона обеими руками, извлёк его из сосуда и поместил в грудную клетку Клер. Алис, по-прежнему стоя на металлической подножке, привстала на цыпочках и как зачарованная следила за манипуляциями хирурга; она чуть было не потеряла равновесие, вытянув шею, чтобы лучше видеть, что происходит там, внутри тела, и она была не единственной: парень-интерн хирургического отделения, примостившийся рядом с Арфангом, тоже подался вперёд; по его лицу струился пот, и очки интерна уже готовы были соскользнуть с носа; юноша отпрянул, чтобы водрузить оправу на место, и толкнул штатив с перфузионным раствором: поосторожнее, пожалуйста, сухо бросила анестезиолог и протянула интерну салфетку.
Теперь хирурги начали шить; они соединяли сердце с сосудами, двигаясь снизу вверх, так чтобы закрепить четыре точки: лёгочные и полые вены реципиента пришиты к левому и правому предсердиям донора, лёгочная артерия и аорта реципиента соединены с обоими желудочками донора. Вирджилио с регулярными интервалами массировал сердце Клер обеими руками, и его кисти время от времени исчезали в её теле.
Рутинная работа; в операционной загудели голоса, зазвучали смешки и медицинские шутки — шутки посвящённых. Арфанг спросил у Вирджилио, как прошёл матч; снисходительность его тона смешивалась с поддельным интересом, и это выводило итальянца из себя: Вирджилио, что скажешь о стратегии итальянцев? думаешь, мы ещё увидим не одну красивую игру? Пирло великий футболист, кратко ответил молодой врач. Тело пациентки постоянно охлаждалось искусственно, но в самом оперблоке стало жарко: медсёстры промокали лбы и виски хирургов марлевыми салфетками, помогали им менять одежду и перчатки — одна из девушек распечатывала всё новые стерильные упаковки. Человеческая энергия тратилась без ограничений; небывалое физическое напряжение и динамика действия — ни много ни мало, перемещение жизни — порождали странную влажность, которая заполоняла помещение.
Швы наложены. Теперь надо было продуть трансплантат — удалить из него весь воздух, чтобы крошечный воздушный пузырёк не попал в мозг Клер: с этого мгновения сердце могло снова получать кровь.
