Шопенгауэр в своих «Фрагментах к истории философии» (а конкретно в главе, где он дает обзор неоплатонической шайки) таким образом характеризует Ямблика: «То, что он преподает, выросло не из его собственных размышлений, а из чужих догм, часто понятых только наполовину, но отстаиваемых с большим упорством, — причина, по которой его учение также усыпано противоречиями». Так вот, можно сказать, что по крайней мере в этом отношении Тот, Кто Был И Кто Уже Не Есть казался верным учеником Ямблика (тот, кстати, был биографом Пифагора). Несмотря ни на что — и тут у меня неразрешимая загадка, из тех, что прячутся за всякой очевидностью, — речи Того, Кто Был пускали пыль в глаза тех, кто их слушал (и признаю, мне первому), и он под конец по своей прихоти вел наши умы, словно это были не умы, а козы. Потому что Тот, Кто Был был пастухом мыслей. (По справедливости, никто не мог бы этого отрицать.) (Пастух.) (Мыслей.)
Логично, что успех этих бесед с бродячим сюжетом получил немедленное продолжение — срочную сделку между Молекулой и Тем, Кто Был И Кто Уже Не Есть, согласно которой Тот, Кто Был будет еженедельно читать лекцию в Ледяном Павильоне по четвергам, и при этом не только не должен платить за аренду помещения, но также станет получать вознаграждение в размере 50 % от кассовых сборов.
Также логично, что мы стали всюду ходить вместе с Тем, Кто Был, — Хуп величал его «вашим превосходительством ума», хотя, как ни прискорбно говорить об этом, Тот, Кто Был обращался с Хупом гораздо более легко и презрительно. (Скажем, так, как пользует врач гуляку, входящего поутру в отделение «Скорой помощи», с криками, потому что ему сломали зуб, примерно так.) Тот, Кто Был пил. (Довольно много.) Он был пьяница и иногда курил травку, — и тут пролегала для него граница:
— Я испробовал все, что человек может испробовать, но я уже не тот, кто был. Я уже побывал в этих путешествиях. Теперь я отправляюсь в несуществование. Я иду из будущего и возвращаюсь в миолитику моего бытия.
(?)
(Как ни странно, Хупа воодушевляли эти полуэзотерические, полуонтологические химеры, и он был околдован этим болтуном полиэдрического толка, и поддакивал ему, и придавал всей его бессмыслице значение пророческих фраз.) (Хуп, своенравный и высокомерный Хуп, в роли невзыскательного шута…)
На мою беду, Кинки тоже привязался к Тому, Кто Был и шлялся повсюду с нами.
(— Одолжи мне немного, коп.)
Наша шайка была очень многочисленна, потому что к нам присоединился также и Молекула, цирковой импресарио Того, Кто Был. И наша шайка была не только многочисленной, но и странной, потому что мы, ветераны, не только потеряли в ней свою ведущую роль, но, кроме того, наша сущность затушевалась из-за этих новых вливаний: Хуп деградировал до состояния покорного оруженосца Того, Кто Был, Бласко искал повод переломать как можно больше костей Молекуле, Мутис ходил более молчаливым и более накачанным спидом, чем когда-либо, а мне докучал своими преследованиями Кинки («Послушай, коп…»), и кроме того, — почему бы не признаться, раз уж пошел такой счет, — я завидовал престижу Того, Кто Был, удачливого бахвала, соблазнителя масс посредством заговаривания зубов, завоевавшего мою эфирную страну и заменившего меня для моих друзей, отняв у меня монополию в философских серпантинах, так сказать, — в тех серпантинах, что я обычно бросал в воздух, когда мы шлялись вместе. (Йереми, самодержавный философ этой банды.) (Которого никто, по сути, не воспринимает всерьез, потому что друзья существуют не для того, чтоб воспринимать друг друга всерьез.) (Но философ, прозелит афоризмов и апорий.) (И вдруг пинками сброшенный со своей кафедры.)
Когда Тот, Кто Был И Кто Уже Не Есть выпивал определенное число порций (скажем, восемь), он спускался на одну ступеньку по лестнице бытия и превращался в Того, Кто Был Тем, Кто Был И Кто Уже Не Есть Даже Тот, Кто Был, потому что у него из сундука души выбегал бандит, сидевший там в заключении, и этот бандит объявлял себе бесконечный праздник, с танцами и вандализмом и ритуальным сожжением утра, и мы в конце концов превращались в кочевников по всем дискотекам, и Тот, Кто Был бросался на девушек, как обычно бросаются кости на исследователей, и Хуп помогал ему в его плане, и Бласко присоединялся к ним на свой лад, и начиналась кутерьма с оскорбленными и ошарашенными девушками, мстительными парнями и жандармами, вышедшими на тропу войны. В качестве персонального вклада в эту суматоху Кинки занимался применением на практике своего нового метода приблизить конец света: он бросал бомбы-вонючки на танцевальные дорожки.
— Развлечения всегда непристойны, — изрекал Кинки, когда толпа танцующих рассеивалась в ужасе, затыкая нос, потому что этот концентрат вонял, как зад демона Астарота. Тот, Кто Был рукоплескал выдумке Кинки:
— Эти люди приходят в такие места, только чтобы делиться друг с другом своими кошмарами и убивать надежды. Например, вон та белокурая проститутка надела это платье, чтобы мы пустили слюну и задумали хитроумное свинство, не так ли? Но в конце концов она ляжет спать одна, потому что стыдится шрама, что идет по ее животу снизу вверх, или потому что дома ее ждет сын-параплексик, или потому что ее недавно сильно избили, и ей еще приходится ходить на консультации к психиатру, чтобы сосуществовать с этим ужасом, — и сказав это, Тот, Кто Был своей вывихнутой походкой направлялся к блондинке, говорил ей что-то на ухо, она поворачивалась к нему спиной, и Тот, Кто Был возвращался в наш загон для волков:
— Ну, не говорил ли я вам?
Я пользовался этими паломничествами, чтобы погружаться в пессимизм и увеличивать свою коллекцию подставок под стаканы.
(— Тебе нравится красть мелочи, коп?)
И где же оканчивалось все это? В «Гардене», само собой, и там, в баре, пока мы выбирали жертву, Тот, Кто Был строил из себя султана вселенной, уже с заплетающимся языком, со своим изъеденным лицом, со своей потной лысиной, импровизируя теории по поводу какого-нибудь осязаемого или неосязаемого явления и рассказывая нам биографические события, по большей части похожие на басню.
(— Эта дырка на затылке у меня — от пули, которой меня наградили в Мелилье.)
Молекула с яростью и ожесточением обнимал гигантских для него женщин, несомненно, тоскуя о недоступных телах девочек, а Хуп говорил с девушками о Том, Кто Был с применением методов торговца, приходящего на дом («Гений ума»), как будто хотел, — ну, я не знаю, — чтоб они заплатили Тому, Кто Был, а не наоборот, — а Мутис молчал, наблюдая за происходящим, словно человек, силящийся разглядеть что-то внутри хрустального шара, а Кинки делал попытки продать шлюхам браслеты и колье, которые вытаскивал из карманов, словно фокусник, а Бласко старался не смотреть на меня, потому что я знал его тайну, его тайну целомудренного посетителя шлюх, певца-теоретика продажной любви гетер, и я замечал, что что-то в нашем клане сломалось, что эти проныры завладели нашими ночами и нашими шлюхами.
Но еще много чего должно было произойти. (Например, худшее, безумный родственник плохого.)
Как бы там ни было, прежде чем рассказать вам о худшем, я расскажу вам о лучшем из того, что произошло со мной в этот период времени.
Все началось с лучистого видения. Поясню: пообедав, я закурил папироску, прилег отдохнуть немного и в ватном тумане травки и дремоты увидел маленькую точку света, приближающуюся ко мне из далекого цилиндрического пространства. Как вы знаете, смерть может заявлять о себе в сияющем обличье, хотя сама она — мрак, и я сказал себе:
— Смерть. Она уже здесь, — потому что однажды же она должна прийти, и для нее никогда не рано.
Я постарался встряхнуться, отчаянно вернуться к бодрствованию, вернуться по своим же следам по тому туманному мосту, что ведет в обманные области сна, но очень густая дрема мешала мне, как будто на веки мне налипла стая летучих мышей.
Эта светящаяся точка продолжала приближаться, мерцающая и медленная, и казалось, она собирается разорваться в моем мозгу, чтобы наводнить его последним светом, светом, что ослепляет навсегда. Я не мог дышать, моя грудь превратилась в сведенную судорогой полость, сердце, казалось, билось о само себя, молот и наковальня одновременно. Тогда свет стал всеобъемлющим, он заполонил собой все, словно кто-то пролил на мои глаза кувшин жидкого серебра. Тогда я почувствовал внезапную умиротворенность и решил, что умираю. (Я представил себе гармоничный скрип сияющих калиток вечности или ничто.) (Я представил себе летучую дорогу, ведущую в мир иной.) (Я представил себе, смирившись волей, свое растворение в звездном поле, бестелесное парение моих мыслей по саду симметричных созвездий и непостоянных планет, похожих на калейдоскопичные жемчужные ожерелья.) (И так далее.)
Но, к счастью, все произошло вопреки моим опасениям, потому что в середине этого горнего света мне меньше чем за секунду открылся золотой силуэт, более сияющий, чем сам свет, и тут же свет превратился в настоящий полумрак, и летучие мыши, висевшие на моих веках, взлетели, и я открыл глаза, а на следующий день познакомился с Марией.
