— Ну и что, ты и я — это совершенно разные люди. Я — это есть Я и мои обстоятельства, как утверждал Хосе Ортега-и-Гассет. У нас одно Я, это верно, но совершенно разные обстоятельства. Твое Неверие было не целью, как ты ошибочно думал, а всего лишь средством, чудесным, неуязвимым, непобедимым, но все же средством. В одних и тех же обстоятельствах ты больше не мог использовать это средство, это могу теперь сделать только я. Энергия мысли должна иметь объем, где ей можно расправиться и реализовать себя. В твоей старой жизни этой энергии не было места. Она замыкалась на себя в сумасбродных выходках и не более того, а теперь энергия эта имеет прекрасный объем и неисчислимое количество путей реализации. Гигантская идея могла убить ее носителя, что и сделала. Теперь же она досталась могучему активному телу, великолепным обстоятельствам и прекрасному будущему. А ты будешь теперь для меня предметом цифрового культа. Моим новым Богом.
— Замечательно, договорились! — почти кричу я, похлопывая эгоанализатор со смешанным чувством ошеломительной победы и глубокой ностальгии по собственной жизни и детству, к которым никогда не смогу прикоснуться на людях как к своей собственности. Я вырываю из груди большой клок бумаги как раз там, где когда-то было сердце, и протягиваю его новому Фоме.
— Скажи только, как ты думаешь, а старинный спор между Христом и Антихристом имеет к нам какое-нибудь отношение?
— Э, нет, только не это, — говорю, скорчив брезгливую мину, — на эти уловки я не попадусь. Ведь я человек третьего тысячелетия, и такой примитивный спор уже никак не отражает нашего противоречия. Тема Христа и Антихриста — это проблема людей второго тысячелетия, и я к ней не имею никакого отношения. Неужели ты не видишь, что я существо более высокого уровня организации?
— А причем здесь уровень организации?
— Как причем? За две тысячи лет этого противостояния люди так и не поняли, что именно сам спор и рождает страсти, распри и неисчислимые жертвы. Встань выше Христа и Антихриста — и все противоречия исчезнут сами собой. Все жертвы, страдания, искупления, откровения, номенклатурные грехи и добродетели, все соблазны и вся святость тоже.
— А что же останется?
— Жизнь. Просто жизнь, без толкований, ограничений, искажений, присвоений истин. Если у тебя над головой стоит чья-то мораль, религия, учение, знай: у тебя уравнение совести первого порядка. Такое простое. Если ты вырвался из пут религии, государства, идеологии — у тебя уравнение совести второго порядка. А вот если ты встал выше всего этого, то твое уравнение совести имеет более высокий, уже третий, порядок. Кстати, все основатели религий и государств стояли выше своих детищ, иначе они не стали бы Богами и идолами. Посмотри, как мы отличаемся друг от друга. Твой основной императив — «я хочу», а мой — «я хочу хотеть» или — «я знаю, что я хочу хотеть». Я стою на ступень выше, мое сознание совершеннее. Так что все эти моралетворческие вопросы прибереги лучше для романтических девиц. А мне, извини, некогда: передо мной простирается третье тысячелетие с его прекрасной сильной необычной религией, которая обновит человека, превратит его из скотины, пресмыкающейся перед чужими словами, во властного гордого гражданина вселенной, и для этого мне нужно будет основательно потрудиться. Итак, мы условились теперь: ты один из моих новых Богов. Спасибо тебе еще раз за все, что для меня сделал. Прощай!
И с этими словами я подошел к нему, этому своему бывшему «я», разорвал на нем одежду и остатки кожи, так что вся бумага, бывшая его наполнением, мятыми клочьями вывалилась на пол, и Фомы Фомича Рокотова не стало.
Остался Новый человек.
Самодельное творение.
Две тысячи лет христианских монотеистических смирении, увещеваний, анафем, костров, догматики, откровений прошли даром — существую я — язычник компьютерной эпохи, человек солнечной ренессансной культуры, сквозь тончайший цифровой покров мира поклоняющийся изначальным священным основам жизни. Теперь я знаю точно, что окончательно расхристианился. Я отмылся от чужого ненавистного мифа, отстроив и разукрасив свой собственный. Великое облегчение снизошло на меня.
Мои предки, тысячу лет назад сменившие здоровое местное язычество на поклонение привозному нищему распятому человеку, видимо, не страдали угрызениями совести за отход от веры отцов. Я чувствую это генами Неверия. Я, неоязычник, тоже не испытываю никаких угрызений совести по этому поводу, потому что раз и навсегда отнял свою совесть у всех царств, религий, идеологий и присвоил всю без остатка. Это святотатство с лихвой покрывает более раннее, и святотатствам нет больше места в моей свободной душе.
Во всем доме было тихо, и многочисленные островки яркого света, разбросанные по обиталищу заместителя министра, усиливали эту тишину до такой степени, что в моем новоприобретенном теле не было места ни для каких прежних ощущений. Я глубоко вздохнул, пробуя новые легкие, и вся мускулатура на груди и спине послушно затвердела, растягивая легкую ткань сорочки. Поначалу мне показалось, что на мое старое тело одели еще одно, более мощное и ретивое, отчего я боялся давать ему лишнюю волю, опасаясь непредвиденных последствий. Каждое телесное ощущение имело продолжение, и мне почудилось, что все чувства ходят внутри меня на ходулях, а за диковинной непривычностью гналась уже острота восприятия. Моей душе, порядком уставшей от прежнего тела, в новом организме все казалось ярким, мощным, стремительным, и уже мнилось, что предела этому наводнению свежими ощущениями жизни не будет конца. Все это вместе взятое доставляло равномерное восхищение миром. Я поднял руки, точно в ритуальном танце, и двинул тело в сторону. Я ощутил себя пловцом, погруженным в бассейн с необычной жидкостью, каждая молекула которой имела смещенный центр тяжести, и двигаться в этом мягком реактивном месиве было сущим наслаждением. Новые мускулы быстро свились вокруг цифр матрицы, и прежнее Неверие моментально затвердело, став монолитным.
Я воздавал хвалу всем силам мира, что помогли мне, и благодарность эта была не рафинированно слащавой, а горячей и восторженной. Все силы мира, благодарил я, сознавая себя их данником. Всем идолам, всем символам космоса и кумирам поклонялся я в тот миг, бездонный и необъятный. Всего в мире было в избытке в это мгновение, и мне бы не снести его, если бы не моя секретная миссия.
Я посмотрел под ноги. Здесь в изобилии валялись вороха бумаги, мятые грязные одежды, теперь уже невзрачные лоскуты кожи. Подобрав черный френч, вывернул его наизнанку и без особого труда обнаружил собственный метафизический стерео-блокнот, из которого уже буквально вываливались и синие слова и красные, так их было много. Возле центрального блока эгоанализатора на придвинутом стуле лежал цветной целлофановый пакет с какими-то соединительными проводами от оборудования и инструкциями по использованию программного обеспечения. Я вытряхнул все прочь и принялся старательно собирать в пакет то, что осталось от бывшего Фомы, положив блокнот на самый верх. Наконец, я вынул из дисковода центрального процессорного блока дискету с матрицей собственного Неверия и, мысленно похвалив ее за цифровую проворность и достоверность, также бросил в пакет (…)
В это мгновение неистовая мысль, выбившаяся из жгута ощущений, сообщила мне восторженное изумление победителя, не разумеющего, что ему делать с добычей.
Я вспомнил, что в спальне меня ждала Лиза. Моя трофейная любовница, моя прекрасная Богиня. Новый не изведанный мною жар бросился в лицо, словно во мне лопнул огромный ковш с раскаленным металлом.
Единственное, о чем я пожалел сполна, так это о том, что безвременно ушедший от нас Григорий Владимирович Балябин навеки похитил у меня тайну первой ночи с Лизой. Уничтожив все, что было на месте его души, я уничтожил и это. Ничего не поделаешь, все будет теперь внове для меня — нового самодельного человека с новыми задачами, новой судьбой и новым мироощущением.
Я не по образу и подобию Божию.
Я сам по себе.
Мне не дарили новую жизнь, я взял ее сам. Взял с боем, приключениями и любовью, с великой моей языческой верой и огромным удовольствием.
Это — первый случай искусственного метемпсихоза в мировой истории.
Поставив на стул пакет с останками Фомы, я выключил аппаратуру, обвел хозяйским взглядом просторный кабинет, как бы уже примеряясь к нему. Стол, стулья, стеллажи с папками, журналами, реферативными сборниками, портативная бизнес-станция. Никаких украшений, картин, безделушек, распыляющих сановное внимание. Завтра. Всем этим я займусь завтра, а сейчас…
Слабый желто-коричневый свет ночника открыл очам спальню с полосатыми обоями и широкой кроватью, где в россыпях голубого постельного белья разметался фонтан темно-русых Лизиных волос. Я поставил колено на край ложа и со сверхъестественным обжигающим чувством взялся за край одеяла. Лиза вполжелания простерла ко мне руку и обратилась полусонными губами. Это были совершенно чужие для меня губы, совсем не такие, какими я знал их в потусторонней жизни. Никогда не думал, что обыкновенное человеческое тело может доставлять столько радости и, вместе с тем, смысла, что это до такой степени идеальный агрегат для порабощения абстрактного счастья. Я аккуратно попробовал на вкус ее имя, прислушиваясь к тому, как оно будет звучать в новых устах. С новым чувством и новым правом.
