Майор и Лета не должны были встретиться – во всём оказались виноваты журавли, летевшие в Израиль. Вместо того чтобы перейти улицу Крымский Вал, идти по проспекту прямиком в храм и сложить с себя всякую ответственность за чужие страдания, Лета метнулась направо и помчалась вниз, к парящему над водой мосту.
Стоя перед светофором, она сначала подумала, что на мост взобрался верхолаз для проведения ремонтно-профилактических работ. Но внизу, на тротуаре, на глазах размножалась и выкладывалась мозаика зрителей, с увлечением глядевших вверх. «Экстремал, – решила тогда Лета, – будет прыгать с парашютом». Но журавли закричали как по убиенному, и Лета поняла, что это человек задумал расстаться с жизнью.
«Господи, не надо, пожалуйста, не нужно!» – умоляла она, пытаясь поймать взглядом и удержать самоубийцу, который от быстрого бега Леты вздрагивал вместе с мостом и пестрой панорамой на другой стороне реки.
Перед «Музеоном» Лета бросила взгляд на вершину пилона, но солнце светило ей в глаза, и она увидела лишь яркий свет, охвативший темный силуэт. Перемахивая через ступеньки, Лета углубилась в подземный переход, промчалась сквозь потребительское искусство, наконец оказалась возле триумфальных ворот в Центральный парк культуры и отдыха и остановилась, запыхавшись.
Люди толпились между пилоном и съездом с моста и гомонили, задрав головы. Почти все держали наготове мобильные телефоны, обращенные видеокамерами к человеку, стоявшему на высоте десятиэтажного дома.
– Эй, придурок, прыгай, давай!
– Ну, пошёл быстрее, чего задумался!
– Милицию-то вызвали?
– МЧС-ников надо.
– Козёл, блин, обкуренный!
– Здесь рядом, во дворах на Валу спасатели, давно бы уже приехали.
– В Крым через Рим едут, как всегда у нас.
– Кончай тупить, слезай!
Человек выпрямился, распростёр руки и замер, как статуя Христа Искупителя на вершине горы в Рио-де-Жанейро.
– О-о, сейчас будет прыгать!
Несколько девушек взвизгнули.
– Ну, давай, псих!
Вверх полетела смятая банка из-под газировки.
– Чего тянешь, мудило?
Полицейская машина, сигналя и покрикивая в громкоговоритель: «Освободить дорогу!», развернулась через встречную полосу и затормозила перед опорой. Водители в обоих направлениях замедлили ход, надеясь своими глазами увидеть прыжок самоубийцы, и, если повезет, зафиксировать падение видеорегистратором.
– Гражданин, спускайтесь! – загрохотало в громкоговорителе.
Человек чуть склонил голову и взглянул на Лету, как ей показалось, прощальным взглядом.
Всё вокруг превратилось в яркое пятно, перед глазами вспыхнул и уплыл к виску карамельный диск. Лета подбежала к металлической опоре, усеянной заклепками, подпрыгнула, ухватилась за выкрашенный уголок, влезла, шагнула на устой и пошла вверх по цепи, к вершине пилона.
Ботинки Леты скользили по воздуху, сквозь пластины, сложенные как рёбра гигантского веера, кидались зубцы света и тьмы, мост выгнулся, вывернул реку, в воде под чёрным каменным пролётом поплыл, оставляя белоснежную пену для бритья, прогулочный теплоход, из которого летела праздничная музыка.
Лета поднималась с крутящим под рёбрами наслаждением, какое бывало, когда во сне она взлетала над городом, держась за ветки огромного дерева, поэтому она даже решила, что всё снится. Ей не мешали легкий крест сумки, бившей по ноге, и опрокинутая высота – мост цеплял небо и тянул его вниз, так что воздухоплаванье казалось смертельно захватывающим, но не опасным, и отсчёт высоты при каждом шаге вновь начинался из точки под ботинком.
«Я должна его спасти», – повторяла Лета.
Крики зрителей сцепились в колючий комок и остались на тротуаре, за подвесами цепи, как иглы и гвозди, налипшие на магнит.
Человек, увидев Лету, отвел взгляд, принялся переступать и качаться, шептать, перебирая пальцами, потом сел, сгорбив спину и опустив плечи и голову.
«Он сумасшедший, психически ненормальный», – вдруг поняла Лета, и в тот же миг сердце её вздрогнуло от острой жалости и с шумом, как водосток в летний дождь, наполнилось нестерпимой любовью.
От этого чувства, впервые с такой силой охватившего Лету, она покачнулась, и упала на колено.
Человек вздрогнул, но не поднял глаз, делая вид, что не замечает Лету, словно давая ей возможность одуматься и уйти незамеченной, не испытывая стыда за свою слабость и страх. И только когда Лета снова встала и пошла, слегка наклонившись вперед, и протянув навстречу руки, человек поднял голову и кротко сказал:
– Не ходи ко мне, идущие за мной будут гонимы!
– Нет, я больше никогда не оставлю тебя, – прошептала Лета, и тогда человек протянул ей руку.
Он смотрел на Лету, улыбаясь только губами, будто знал нечто, о чём ещё не догадывалась она. Дотронулся до тонких светлых волос, словно и раньше встречал её, но теперь обрел зрение и хотел узнать то, что до этого видели только обоняние и слух.
– Щебет малиновки ты, глаза твои озера, полные рыбы.
Лета смутилась и засмеялась, положив его ладонь на свое лицо. От ладони пахло залитым костром, сырым железом и почему-то веревками.
– Я ждал тебя, но не знал, что это будешь ты.
– Почему – я? – спросила Лета.
– Только сердце может связать небо и землю.
– На мое сердце надежды нет, – снова засмеялась Лета.
Небо и река были как песочные часы, положенные на бок – время текло через них, но не кончалось. Прошла минута или год.
– Я люблю тебя, – вдруг, преодолев камень и цепь, провернувшиеся в горле, сказала Лета.
– Я тоже люблю тебя.
От этих слов, произнесённых легко и спокойно, мост сорвался у Леты под ногами, река накренилась, завалилось небо, вода и воздух оторвались друг от друга, держась одной только точкой, в которой стоял человек. Лета поскорее опустилась на уступ, выкрашенный серой краской. Человек присел рядом.
Он был одет в старый, ветхий, но чистый светлый плащ, дешёвые джинсы и тряпичные кроссовки. Его длинные, чуть вьющиеся волосы, были завязаны в хвост, но выбились от ветра.
– Ты не замёрз?
– Нет.
– Сколько времени ты здесь?
– Не знаю. Но я смотрел, как встало солнце.
– И тебя никто не заметил?
– Вещи становятся видимыми, когда входит человек. Ты появилась там, на площади, и я стал виден.
– Как тебя зовут? Чем ты занимаешься? Кто ты? – задав эти вопросы, Лета запоздало смешалась, проклиная себя за то, что вынуждает человека рассказать о никчёмности своей жизни. И так понятно – нищий неудачник, предмет насмешек, который никогда не сможет жить, как все нормальные люди, устроиться, подмять, заработать, достичь. Измученные родители детей-инвалидов называли таких несчастных «особый».
– Или ты не узнаешь меня?
– Нет, – Лета помотала головой. – Мне кажется, я знала тебя всю жизнь, но разве мы встречались раньше?
– Однажды я был так умален и истерзан, что даже самые близкие не узнавали меня.
– Где ты был истерзан? – заливаясь слезами, спросила Лета.
– Они хотели надругаться надо мной, но я только жалел их и все вытерпел.
– Кто это был?
– Не знаю, у меня были завязаны глаза.
– Это было в психушке? Тебя лечили силой?
– Глупцы, несчастные, они не верили в то, что я говорил им. Кто же я?
– Мне все равно – кто ты! Я всегда кляла деньги, и моё желание исполнилось – мне послан нищий, богатый свободой и душой.
– Всегда будь осторожна, молясь, – пошутил человек. – Но всё совсем наоборот. Телом я богат, как царь, но нищий духом. Бедный кошельком стоит возле храма и просит милостыню для живота, а бедный духом неустанно вымаливает милость божью для души.
– Я не пониманию, что ты говоришь. Но больше никому и никогда тебя не отдам, – утирая глаза, бормотала Лета. – Всю свою жизнь буду заботиться только о тебе, потому что ты как беззащитный ребёнок.
– Ты должна заботиться о своих детях.
– Какие дети? Мне семнадцать лет.
– Моя мать родила меня в шестнадцать.
– Ничего себе! Где она живет, в Москве?
– Нет, она давно в царствии небесном.
Спасители наращивали активность – на мосту разворачивалась, сдаваясь задом к пилону, лихая пожарная машина. Подъехала газель МЧС, готовая и к мародерству, и к подвигу. Следом на площадь перед входом в парк внёсся минивэн с надписью «ТВ-Центр» на боку и спутниковой антенной на крыше.
– Ты голоден? – спросила Лета.
– Не помню. Хотя, пожалуй, я поел бы сейчас чего-нибудь. У тебя есть хлеб?
– Хлеба точно нет, но, кажется, были леденцы, – Лета поспешно пошарила в сумке и с облегчением извлекла шоколадный батончик и собственноручно изготовленные карамельные монетки.
Она раскрыла пакет:
– Вот, монетки, грызи.
