– А эта Гейнц? – помолчав, спросил он.
– Она была врачом вместе с Оберхойзер и еще одной женщиной в Равенсбруке. Туда была отправлена «для экспериментов» Брунгильда. Когда-нибудь я расскажу тебе об этом.
Усталость уносила ее на своей волне.
Стивен сел рядом с ней, обнял ее, прижался губами к ее волосам.
– Прости меня, дорогая. У меня сложилось о тебе ложное представление.
– Мы не поняли друг друга.
Он поцеловал ее, и она почувствовала, что их настоящая любовь только начинается.
А там, внизу, по дорожке сада, взметая гравий, отъезжал «фольксваген» доктора Гейнц.
Стивен подбежал к окну:
– Уехала вместе с Бертой.
Они стояли молча, вдыхая запах дождя и свежевспаханной земли, куда садовник пересаживал цветущие астры.
Какой покой! Ни единого звука, кроме шелеста опавших листьев под метлой дочки садовника.
С трудом заставила она себя окунуться в путаницу настоящего. И когда он сказал: «Что же нам делать?» – непроизвольно ответила: «Уехать как можно скорее».
– А моя мать?
Покой? Покой того полуденного часа, когда они скользили по стеклянной поверхности моря, в самом сердце циклона, зная, что вот-вот, еще несколько часов, и стихия забушует со всей своей неистовой силой и вовлечет их в свой вихревой смерч.
Подобен первому дуновению ветерка был вопрос Стивена: «А моя мать?» И подобно молнии, расколовшей от горизонта до зенита зловещее небо в тот давний вечер, озарение сошло на Джой.
– Возьмем ее с собой.
Прозвенел гонг, мягко и благозвучно приглашая к обеду, как будто нынешний день был, как и всякий другой день, обычным в доме фон Мюллеров.
Но все же, когда они сходили вниз по лестнице, направляясь в столовую, казалось, особняк фон Мюллеров затаил дыхание.
Тиканье дедовских часов в прихожей казалось необычно громким. Горничные бесшумно порхали, уголком глаз наблюдая за каждым членом семьи. Еще бесшумнее двигался Гесс, и маска безразличия на его лице казалась еще бесстрастнее.
Отец, как всегда, сидел во главе стола, как всегда, сказал: «Mahlzeit», так ведь повелось говорить. «Mahlzeit», – ответила Джой, словно в мире не существовало нерешенных вопросов, кроме пожелания хорошего аппетита человеку, у которого и без того отличный аппетит.
И пусть он заметил незанятый стул Берты и пустое кресло матери и место Хорста, он и виду не подал. И, как всегда, священнодействовал за трапезой.
Джой взглянула на Ганса, сидевшего напротив нее. Как всегда, у него замкнутое лицо. Затем бросила искоса взгляд на Стивена. Он сидел по левую руку отца и, как всегда, почтительно ухаживал за ним.
Отодвинув тарелку, к которой она и не прикоснулась, Джой посмотрела на отца и втайне позавидовала выдержке старика. И глазом ведь не моргнул, голосом не выдал, что мир, который он с такой тщательностью создавал, рушится вокруг него, за камнем камень, что подрываются основы его честолюбивых желаний, что все, о чем он мечтал, ускользает у него из рук. Зов крови остался без ответа.
Сама того не желая, она невольно любовалась стариком. Потерять все и не показать виду, что страдаешь по утрате, это тоже было мужество!
Отерев губы салфеткой, он окунул пальцы в серебряную чашу с водой, как всегда, методично. Затем, положив руки на подлокотники кресел, посмотрел на Стивена, потом перевел взгляд на портрет отца, так он делал всегда, прежде чем встать из-за стола.
А нынче огонек в его глазах горел еще ярче от чувства полной удовлетворенности, как нравственной, так и физической.
И тут, только тут, как откровение, Джой пронзила страшная мысль, что для этого человека мир был, есть и останется незыблемым.
Жаркое лето завершилось дождем, и наступило чудесное утро, подтвердив восторженные отзывы туристов о том, что Берлин прекраснее всего осенью. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву деревьев, подобно граверу, вырезали на бледном небе их ветви, превращая желтеющие листья в полупрозрачное золото. Дождь, который прошел накануне, все еще поблескивал в траве, и воробьи со всех кустов рассыпали алмазные брызги.
Джой, наблюдавшая за игрой Стивена и Энн в бадминтон на садовой дорожке, чувствовала, как учащенно бьется ее сердце от свежего, бодрящего воздуха. Близость отъезда все изменила. Впервые за многие месяцы Джой наслаждалась радостями той простой, счастливой жизни, какую она изведала дома. Вчерашнее было кошмаром, но с каждым часом он рассеивался, и вскоре она навсегда предаст все это забвению.
Но вот гонг призвал к завтраку. В коридоре ее, видимо, поджидала Берта.
– Простите меня за вчерашнее! – воскликнула она умоляюще. – Мне очень жаль, что так получилось. Столько неприятностей из-за досадной ошибки. Я охотно признаю, что виновата.
Джой не могла произнести ни слова.
Ее щеки коснулось горячее дыхание Берты, схватившей ее руку своей влажной рукой.
– Умоляю, скажите, что вы не сердитесь! Всю ночь я не могла глаз сомкнуть, так расстроилась.
Берта была бледна, глаза у нее были распухшие и красные.
– Вы не поверите, как я расстроена, – говорила она, спускаясь рядом с Джой по лестнице. – Знаю, я поступила нехорошо, но я так волновалась за Энн, как будто она моя дочка.
Джой уже открыла было рот, чтобы резко ответить ей. Но зеркало на повороте лестницы отразило их лица, и Джой, уловив злой огонек в глазах Берты, почувствовала, как мурашки пробежали по ее спине.
– Ну, ничего, – выдавила она из себя, стараясь освободить свою руку. – Все мы совершаем ошибки.
– О, благодарю вас, благодарю, дорогая Джой. – И, входя в столовую, Берта обняла ее и театрально расцеловала.
– Gut! Gut! – отозвался отец со своего председательского места, наблюдая за этой сценой с явным одобрением, и Джой поняла, что представление было подготовлено с целью доставить ему удовольствие.
Берта поторопилась занять свое место и о чем-то оживленно заговорила с отцом. Затем, обернувшись к Джой, сказала с сияющим видом:
– Отец говорит: слава богу, что мир в нашей маленькой семье восстановлен и Энн поправилась, он желал бы опять видеть ее за общим столом, если вы того хотите.
Джой буквально подавилась, не успев сделать первого глотка кофе, и почти машинально сказала: «Gut! Gut!»
Из-под опущенных ресниц она взглянула на Стивена и Ганса. Оба они священнодействовали, очищая скорлупу с вареных яиц.
Берта болтала без умолку, расточая любезности – по-немецки для отца, по-английски для Джой, – и, не ожидая ответа, словно священник, отвечала за всех сама.
А в промежутках между каждой фразой отец вставлял нечестивое «аминь» своих «Gut» и «Ja!».
Мать, сидевшая за секретером, подняла голову, когда Джой, приоткрыв утром дверь, спросила:
– Как вы себя чувствуете, мама?
– Очень хорошо. Я весь день вчера пролежала в постели и собралась с силами.
Когда Стивен нагнулся, чтобы поцеловать ее, она прижалась щекой к его щеке.
– Мы не помешаем?
– Ничуть. Мне нужно было бы написать кузине, я пишу ей раз в неделю, и я очень рада, что у меня есть предлог отложить письмо. А как чувствует себя моя маленькая Анна?
– Вполне хорошо. Она в саду с Гансом.
Наступило молчание, за которым скрывалось много невысказанных мыслей.
Мать переводила взгляд с Джой на Стивена.
– И это все, что вы хотели мне сказать?
Джой посмотрела на Стивена, но он молчал. И Джой сказала скороговоркой:
– Мама, мы уезжаем.
– Да? Я этого ожидала. – Она вопросительно посмотрела на Стивена. – И ты, конечно, поедешь, дорогой мой?
Стивен, не отвечая, сидел в кресле, опершись подбородком на руку.
Джой взглянула на мать, перевела взгляд на Стивена, ожидая, что он заговорит. Но Стивен молчал. Тогда она одним духом выкрикнула:
– Мама, мы просим вас поехать с нами.
– Меня?
Не веря себе, она приложила к груди свою хрупкую руку.
– Да, вас! Стивен и думать не хочет, чтобы вы остались одна с этими… с этими… ну, в этом окружении; и я согласна с ним. Я очень хочу, чтобы вы поехали с нами. Наш дом не такой, как ваш особняк, но я уверена, что с нами вы будете чувствовать себя счастливой. Прошлой ночью мне пришло в голову сделать к дому пристройку, чтобы дети не беспокоили вас. Я даже набросала план (и она протянула ей листок бумаги), чтобы папа мог приступить к строительству; к нашему приезду все будет готово. Пожалуйста, поедемте с нами!
Мать, не проронив ни слова, с нежностью смотрела на чертеж. Затем, поднявшись с кресла, она села рядом с Джой, слегка коснулась губами ее щеки. Когда она заговорила, голос ее дрожал.
– Милая Джой, вы доставили мне радость, какой я не испытывала уже многие, многие годы. Не могу слов найти, чтобы сказать, как мне дорого ваше предложение. У моего сына любящая жена, и она желает взять под свой кров его старую, больную мать; это так прекрасно!
– Я делаю это не ради Стивена. Я полюбила вас и хочу, чтобы вы жили с нами.
– Это еще ценнее.
– Значит, вы поедете с нами?
