– М-м, – отозвался Макс. – Она стояла на земле на коленях. Лепетала какую-то друидскую дребедень, то и дело приплетая к ней Дэвида.
– Если ты мне друг, Макс, – теперь уже резко сказал Майкл, – ты больше не скажешь об этом ни слова. Ни мне, ни кому-либо еще.
Однако в течение следующего года стало ясно, что, несмотря на запреты Логана, какие-то слова сказаны были. Сначала объявился Тед Уоллис с нелепыми уверениями, что он-де собирается написать официальную биографию Майкла, – претензия, которую Майкл открыто назвал дурацкой: типичным образчиком тедвардианского, шитого белыми нитками вранья. Энн вбила себе в голову, что Тед сможет оказать на Дэвида «отрезвляющее влияние», но Майклу было ясно, что старый друг явился к нему, чтобы, по своему обыкновению, опрокидывать тележки с яблоками и запускать лис в курятники. Логанам трудно стало разговаривать между собой о Дэвиде. Майкл гадал, не завидует ли жена, каким-то невнятным образом, генам, которые Дэвид унаследовал от Альберта Бененстока. Возможно, приземленный цинизм Теда приносит ей желанное облегчение. Возможно, она даже тешится мыслью, что Тед развратит Дэвида, познакомив его со спиртным и несколькими убогими остатками нориджского мира проституции, – с чем угодно, лишь бы нарушить хрупкое равновесие присущих ее сыну качеств, которые внушали Энн такую тревогу. Майкл тщательно обдумал все эти возможности. Чтобы успокоить жену, а также и потому, что лучше, когда такой человек, как Тед, торчит в твоей палатке и мочится наружу, чем когда он торчит снаружи и мочится внутрь, Майкл утаил свои опасения и притворился, будто он страшно рад принять старого забулдыгу в Суэффорде. О том, чтобы довериться ему, не могло и речи идти, это было бы безумием. Наоборот, Майкл велел Подмору тайком присматривать за Тедом и благодаря этому вскоре выяснил, что Тед, судя по всему, поддерживает с Джейн постоянную почтовую связь. Подмор с удовольствием взялся вытирать пыль с компьютера, на время переехавшего в комнату Ландсира, и его ревностные труды принесли плоды: Майкл с удивлением обнаружил, что содержимое писем Теда свидетельствует о явном его неведении относительно всего, что до сей поры происходило вокруг Дэви.
Тем временем в дом явился, чтобы пожить в нем несколько недель, никем не званый Оливер Миллс, а следом Макс и Мери Клиффорд поинтересовались, нельзя ли им приехать вместе с их дочерью Кларой – девочкой, которую они никуда, если имели такую возможность, с собой не брали, поскольку стеснялись ее несчастной внешности. Потом прикатила ближайшая подруга Джейн, Патриция Гарди. Когда же и Ребекка позвонила брату и спросила, как он смотрит, если она «завалится на недельку-другую», Майкл встревожился по-настоящему. События развивались слишком быстро. Как бизнесмен, он знал, насколько трудно сохранить что бы то ни было в тайне. Вулкан не накроешь крышкой. Конечно, те, кто съехался ныне в Суэффорд, были близкими, если не доверенными, друзьями, но надолго ли такое положение дел?
Ободренный неведением, а стало быть, и невиновностью Теда и с новой остротой осознав, что лучший друг – это лучший друг, сколько бы лет он тебе ни врал и тебя ни обворовывал, Майкл решил снизойти к его изначальной просьбе и рассказать старому прохвосту Эдварду Ленноксу Уоллису историю своей жизни. То был, возможно, наилучший и наипростейший способ и растормошить Теда, и превратить его в своего сообщника.
На второй день их бесед, доставлявших Майклу редкостное наслаждение – слушателем Тед оказался на удивление восприимчивым, – грянула новость насчет Сирени, и Майкл окончательно убедился в том, что помощь друга может оказаться для него очень важной. Конечно, прямых доказательств того, что за выздоровлением Сирени, заставившим ветеринара изумленно чесать затылок, стоит Дэвид, не было, и все же у Майкла не осталось решительно никаких сомнений в том, что для всех домочадцев чудо это ни малейшей загадки не составляет. История с Сиренью, да еще и случившаяся в такое время, уничтожила последние иллюзии Майкла насчет его способности контролировать ситуацию. Он махнул рукой на сдержанность и рассказал Теду все, не оставив в стороне даже своей размолвки с леди Энн, касавшейся и сути, и подробностей его отвратительной причастности к чтению писем Теда к Джейн. С того самого дня, когда Майкл прочитал пришедшее из Иерусалима письмо дяди Амоса с известием о смерти отца, он ни разу не отдавался на чью бы то ни было милость. Теперь он это сделал.
– Вот ты все и узнал, Тедвард. Всю неприукрашенную правду. Что прикажешь делать? Может быть, дар Дэви необходим людям? И мне следует кричать о нем во все горло? Или это проклятие, которое нужно стыдливо скрывать? Может, нам вызвать священника? Врача? Психиатра? Ты крестный отец мальчика. Посоветуй мне что-нибудь.
– Гм, – произнес Уоллис. – Ха. – Ну?
– Мне понадобится какое-то время. Есть у меня пара мыслей. Пока же советую сидеть тихо и ничего не предпринимать.
– Ничего не предпринимать.
– Зачастую это самое мудрое. Что до меня, я должен подумать.
– Подумать? Подумать. О чем подумать?
– Ну, если честно, Майкл, никому не понравится взять да и узнать, в шестьдесят-то шесть лет, что все, во что он когда-либо верил, не имеет смысла.
– А ты когда-нибудь во что-нибудь верил, Эдвард Уоллис?
– Да знаешь, кое в какую ерунду верил. В полную – вроде того, например, что стихи писать очень трудно.
Онслоу-Терр., 12а 28 июля 1992
Дорогой Тед!
Полагаю, Вы еще здесь. Патриция сообщила, что Вы с дядей Майклом уже какое-то время «совещаетесь наедине».
Пора приехать и мне. Когда я появлюсь завтра, после того как пройду последнее обследование, Вы сможете рассказать мне о Ваших разговорах с дядей Майклом. Теперь Вы понимаете, что меня так взволновало? Я очень рада, что Вы участвуете во всем этом вместе со мной.
Теперь Вы можете поговорить с Патрицией и мамой, объяснить им, зачем Вы здесь. Но конечно, ни единого слова никому за пределами Суэффорда.
И присматривайте за Дэви. Постарайтесь, чтобы он сохранил свою силу, чтобы не думал, будто он совсем один или что его просто используют.
Когда Дэви впервые рассказал мне, как излечил Эдварда, я поняла, что означало мое решение приехать в Суэффорд. Неужели «чудо» – слишком сильное слово? Не думаю. Да и Вы теперь, наверное, тоже. Скажите мне, что все это не способно изменить Вашу жизнь, и я назову Вас лжецом.
С огромной, огромной любовью,
Джейн.
P.S. Самая настоятельная моя и последняя «декларация», как Вы их называете: улыбайтесь! Мы любимы. Мы любимы. Все будет замечательно. Все сияет. Все именно так, как только может и должно быть.
Из дневника Оливера Миллса. 29 июля 1992, Суэффорд-Холл
Наступил решающий миг, дорогой мой Дневник Душечки. Пишу это, а в голове у меня совершенный сумбур. Сейчас одиннадцать часов ночи, через три часа я буду… Ну, не знаю, что я там буду, но предстоящее мне есть ужас земной, это факт.
Я упоминал вчера о том, что все Герты Гетерики пребывают в подавленном настроении из-за некоей лошади, гунтера, коего владельцем и наездником, как пишут в беговых афишках, является сам Майкл. Имя животного, Сирень, помимо того, что оно даже банальнее, чем гулянка датских скаутов в шортах из спандекса, указывает нам на Полли Пол. Сирень – это крупная каурая кобыла, зеница Майклова ока. Вчера, о чем я уже сообщал с соответственной скрупулезностью, она стала выказывать симптомы чего-то безумно дурного. Конни Коновал объявил их пробирным клеймом Отравления Крестовником. Крестовник обыкновенный, жуткая штука, содержит некий разрушающий печень алкалоид; противоядие человеку неведомо. Как правило, лошади Керти Крестовника не едят, поскольку он горек, точно забытый поэт, однако Сирень последнюю неделю паслась в парке перед домом – могла слопать и не заметить. Вчера у нее шла, как у Шопена, кровь изо рта, она кружила на месте и с горестным видом припадала головою к стене, а это свидетельство Дисфункции Печени – столь же несомненное, как яйцевидность яйца. Конец. Неизлечима. Зачем лошадям печень, я и представить себе не могу. Ни разу не видел, чтобы хоть одна из них утешалась водочкой с тоником. Впрочем, не стоит забалтываться, мне еще много чего предстоит написать и наделать перед кроваткой. (Вот тебе на, да разве такого много бывает?) Согласно Конни Коновалу – настоящее имя Найджел Огден; довольно редкое, между прочим, сочетание желтого вельвета в обтяжечку и второй по аппетитности попки в Норфолке, – дисфункция печени есть гарантированный билет в одну сторону: в Лошадиный Элизиум. Найджи оставил Саймону с Майклом день на обдумывание того, что они станут делать с Сиренью, а завтра (т. е. уже сегодня) он вернется в компании гуманного душегуба: на случай, ежели усыпление бедняжки – каковое Конни Коновал откровенно рекомендует (о, как возбуждающе суровы, как исступленно жестоки, как волнующе бесчувственны эти сельские жители) – окажется предпочтительной Опцией Офры.
