Дело в том, что среди интернатских детей царила строгая иерархия: наивысшие места в ней занимали те, чья болезнь была наименее тяжелой, а самый низ — дети не только с двигательными, но и с психическими нарушениями. Для всех интернатских не было ничего важнее, чем четко отграничить себя от идиотов. Фактически это была мера предосторожности. Все знали, что за воротами интерната прослыть идиотами рискуем мы все, а это опасно, потому что тот, кого считают идиотом, в конце концов вживается в эту роль. Эпилепсия же считалась, вероятно, своего рода умственной отсталостью. Ведь никто, кроме идиота, не станет валиться на пол через равные промежутки времени, пускать пену изо рта и писать под себя.
Если бы не эпилепсия, Элсегерд и Агнета заняли бы верхушку иерархии. У Элсегерд была искривленная стопа, так что она обходилась одной палочкой, у Агнеты — межпозвонковая грыжа, так что, конечно, перемещаться ей приходилось на инвалидном кресле, но это компенсировалось тем, что была она хорошенькая. Из-под ватного шлема выбивался водопад белокурых локонов, и когда ее кукольное личико обращалось вверх с печальной улыбкой, у всех выступали слезы на глазах. На Рождество ее всегда просили спеть «Я весь мир нарисую для мамочки милой моей...», и тогда случалось, что, беззвучно скривившись, плакал и сам Ределиус.
Мама у Агнеты тоже имелась. Причем на редкость преданная мама. В каждый родительский день она являлась в интернат и брала с собой Агнету на прогулку по всем магазинам Стокгольма. Вечером Агнета въезжала в палату с кучей пакетов и свертков на коленях. Хотим мы посмотреть? Новая блузка! И пазл! И мыло, пахнущее духами! А на все длинные праздники она уезжала на виллу на Черном море или в летний домик на острове Сингё, как настоящая школьница на каникулы.
У Элсегерд и Тигровой Марии тоже были мамы, но не настолько обеспеченные. Родители Элсегерд были миссионерами где-то в дебрях черной Африки и приезжали раз в три года, а мама Тигровой Марии — вдова с четырьмя детьми на руках — жила в Вильхельмине, так что приезжать могла еще реже, чем миссионеры. Но каждую неделю она присылала Тигровой Марии открытку, эти открытки сестры зачитывали вслух за обедом, а потом Мария хранила их в коробке из-под обуви. Когда другие девочки делали уроки, Тигровая Мария обыкновенно пододвигала стул к моей кровати и раскладывала все свои открытки на моем одеяле. Какая, по-моему, красивее? Зимняя? Или заход солнца над озером Мальгомай? Я всегда предпочитала зимние пейзажи, но решение принимала Тигровая Мария, а она неизменно выбирала заход солнца.
После их уроков начиналась моя школа. Элсегерд была моей учительницей, Агнета — моей авторучкой, а Тигровая Мария — моей горячей болельщицей. Я нуждалась во всех троих, и в Тигровой Марии не в последнюю очередь.
Все началось с игры, в которую придумала играть Элсегерд, — она уже с первого класса твердо решила для себя, что станет учительницей. Рабочий столик стал ее учительским столом, а стулья — ученическими скамьями. Сначала на роль учеников предполагались Агнета с Тигровой Марией, но обеим это быстро надоело — Агнете оттого, что она уже знала все, чему собиралась учить Элсегерд, а Марии — оттого что ей это было не по силам. Обе фыркали и болтали — им хотелось играть во что-нибудь другое. И когда обе ушли из палаты, Элсегерд, не имея лучшего объекта, принялась за мое обучение. У меня от усердия потекли слюни. Ведь это была самая заветная моя мечта — научиться понимать маленькие непонятные значки в книгах. Это, наверное, все равно что слушать радио глазами, а ничего увлекательнее радио я тогда не знала.
— А! — сказала Элсегерд, помахав букварем. — А! Мама! Лапа!
— Ээ-э, — ответила я.
— Нет-нет, — настаивала Элсегерд. — Постарайся! Это — А! А!
— Ээ-эй!
— Нет! Учись! А! Мама! Лапа!
— Аа-ай!
— Да! Отлично! Ставлю тебе звездочку. А это — М. Можешь повторить — М?
— Ээ-эмм!
— Да! Совершенно верно! Еще звездочка, Дезире! На сегодня это все, а теперь мы споем псалом и помолимся Богу.
— Мм-м!
— Нет, это обязательно нужно сделать, только нехорошие девочки не хотят молиться Богу!
Она кое-как сложила вместе мои непослушные руки, расправила мне ладони, уперев одну в другую, и успела отбарабанить «Отче наш», прежде чем спазмом их снова разбросало в стороны.
— Аминь! — выдохнула она.
— А-аммн! — говорю я, и бледное личико Элсегерд расходится в широкой улыбке.
— О! — сказала она. — Тебе еще звездочка!
Такое у меня было начальное образование: путь, усеянный звездочками Элсегерд. Спустя недолгое время рядом с Элсегерд уже садилась Агнета и помогала мне удерживать ручку в пальцах, пока я писала, а в это время Тигровая Мария, лежа на своей кровати, следила за моими успехами, раскрыв рот от изумления. Покончив с букварем, мы отправлялись в царство умножения, пробирались по тропам естествознания, давая имена птицам и деревьям, которых я никогда не видела, мы, затаив дыхание, прятались вместе с королем Густавом Вазой на возу с сеном и парили все вместе надо всеми ландшафтами атласа мира. Элсегерд была блестящим педагогом, иногда даже чересчур блестящим. Она до того живо рассказывала о жестокостях Вальдемара Аттердага и Кристиана Тирана, что у Тигровой Марии прямо-таки развилась данофобия. И когда выяснилось, что Ределиус отправляется на целых три месяца на стажировку в Америку, а вместо него будет заместитель-датчанин, ее охватила паника.
Звали его Пребен. Он поразил нас тем, что пришел к нам в палату совсем один, без обычной для Ределиуса свиты из сиделок и санитарок, и тем, что держался как гость. Он ходил от кровати Элсегерд к Агнетиной, потом к моей и со всеми здоровался за руку. Но, подойдя к Марииной кровати, он явно смутился — где же четвертый ребенок?
Девочки тут же организовали оборону: Элсегерд, приковыляв к нему, несколько раз присела в книксене, в расплывчатых выражениях прося простить Марию, Агнета включила свой шарм и, сияя глазами, рассказывала, что Тигровая Мария просто испугалась и залезла под кровать.
— Она боится дохтога? — с характерной невнятностью выговорил Пребен.
— Нет, — ответила Агнета. — Она боится датчан...
Пребен явно удивился, но быстро нашелся и, встав на коленки, заглянул под кровать.
— Эй, привет! — осторожно произнес он.
Тигровая Мария заревела, закрыв уши ладонями.
— Почему ты боишься датчан? — продолжал Пребен.
Тигровая Мария заревела еще громче, Элсегерд в испуге захромала к двери и заперла ее.
Пребен изумился еще больше:
— Зачем запираешь?
Элсегерд растерялась, и тут Агнета, склонив голову набок, улыбнулась самой очаровательной из своих улыбок.
— Она заперла дверь, чтобы заведующая и сестры не слышали, как Мария кричит...
— Ах вот оно что, — сказал Пребен и уселся на полу в позе портного. — А не будешь ли ты так любезна объяснить мне, почему Мария боится датчан.
— Вальдемар Аттердаг, — сказала Агнета.
— Кристиан Тиран, — сказала Элсегерд.
Пребен рассмеялся квохчущим смехом, поднялся, отряхивая белый халат, и уселся на край Марииной кровати.
— Вальдемар Аттердаг, — сказал он. — А вы знаете, что значит это имя?
Это мы все знали, даже Тигровая Мария. Но ответила Элсегерд, медленно усаживаясь на край собственной кровати:
— Вальдемар Снова День.
— Вот, — сказал Пребен. — Вот именно. И это имя он получил за то, что освободил Данию от ночного мрака...
Мы сразу узнали эту интонацию. Так говорили тети по радио, когда рассказывали сказки.
Он оказался в известной мере даже лучшим педагогом, чем Элсегерд. Целых полчаса он сидел на краешке Марииной кровати и рассказывал нам, как Вальдемар Аттердаг, сочетая хитрость с военной силой, защищал Данию, оказавшуюся в тисках между шведским королем Магнусом и голштинцами. В палате стало совсем тихо, и спустя некоторое время я увидела ладошку Тигровой Марии, спокойно лежащую на полу. Она больше не зажимала уши, а слушала так же внимательно, как и мы все. А когда несколько дней спустя Пребен явился в нашу палату для очередного ординаторского осмотра — на сей раз в сопровождении всей Ределиусовой свиты, — Мария осталась лежать в кровати и только вытянулась в струнку, как в свое время велела старшая сиделка. Он с улыбкой остановился у ее кровати.
— Привет, — сказал он. — Ты знаешь, кто я?
Мария, потупив глаза, виновато улыбнулась:
— Ты — датчанин...
Старшая сиделка уже набрала в грудь воздуха и устроила бы Тигровой Марии немедленный разнос, если бы Пребен не остановил ее жестом.
— Ну а ты знаешь, как меня зовут?
— Мм-мм, — сказала Мария. — Тебя зовут Вольдемар Аттердаг...
Мария была права. Пребен стал нашим Вальдемаром Аттердагом. Он принес нам свет, он первый дал нам понять, что так, как есть, вовсе не должно быть. Благодаря его хлопотам Элсегерд получила возможность посещать занятия по профориентации, Агнете назначили лечебную гимнастику для начавших атрофироваться ножных мышц, а Тигровой Марии выдали новое воскресное платье. Это было необходимо. Годами Тигровая Мария ходила в застиранных чужих платьицах и заношенных блузках. А теперь на воскресной утренней молитве она появлялась, сияя, словно маленькая коренастая невеста, посреди центрального прохода часовни, облаченная в темно-синий штапель, украшенный воротником с самой настоящей машинной вышивкой. Но лучший из даров достался все же мне. Я получила направление к логопеду в больницу Каролинского института.
