– Полгода назад я получил письмо в письме, – краснея и глядя в пол, проговорил Игорь Саввович. – Первое письмо, внешнее, так сказать, было адресовано мне, второе – некоему Хромцову Юрию Борисовичу в город Тюмень. – Он вынул из кармана измятое письмо полугодовой давности. – Второе письмо вынуто из конверта, и мне пришлось прочесть полстраницы: бумага сложена пополам… «Этот Ромский Растиньяк продолжает воробышком перепрыгивать по ступенькам служебной лестницы, ведущей вверх. Он уже заместитель влюбленного в него Валентинова, он уже женат на дочери первого заместителя председателя облисполкома…» – Игорь Саввович передохнул, повернулся к Татищеву. – Тебе удалось украсть у Савкова письмо, но зачем ты писал мой адрес на этой машинке?
Игорь Саввович вложил в машинку листок бумаги, написал несколько слов, протянул конверт и бумагу Татищеву.
– Идиот, ты должен был написать адрес на другой машинке! – тихо сказал Игорь Саввович. – Или ты это сделал нарочно, чтобы я понял, кто послал письмо и расправился с Николаем? Ты для этого выкрал письмо у Савкова?
Откинувшись назад, Татищев сделал руками такое движение, словно защищался от удара. Он был бледен до синевы.
– Боже! – удивился Игорь Саввович. – Он думает, что я буду марать о него руки. Мразь! – И повернулся к Савкову: – Держи свое письмо, владей! Стыдно быть таким большим и недобрым…
С каким-то воем Савков вскочил, бросился к Игорю Саввовичу, замахал длинными руками, покраснел пунцово, но Игорь Саввович мягко отстранил его.
– Я на тебя не сержусь, Николай! – сказал он. – Татищев и ангела совратит…
Игорь Саввович повернулся, сделал шаг к дверям, но остановился, точно его осторожно взяли за плечи. Пришло такое чувство, какое испытывает человек, покидая обжитое место, куда больше не вернется. И жалко, и грустно, и неизвестно, как жить дальше. Он подошел к стене, снял плакат «Здесь разрешается вообще», разорвал на мелкие кусочки, бросил в корзину и подумал, что этим жестом отрезал еще один путь назад, как был отрезан путь к солнечной еловой рати. Он подошел к дверям, открыл и закрыл их, и опять ощутил такое, точно навсегда утратил кусочек мира, где «разрешается вообще». Он вынул платок, вытер пот. «Надо держаться! – подумал Игорь Саввович. – Надо изо всех сил держаться!»
Он шел по коридору, пустому и похожему на траншею, мерным солдатским шагом, хотя никогда не знал военного строя, и так бы и ушел из треста, если бы не послышался вопль. К нему из темноты бросилась Виктория Васильевна.
– Игорь Саввович, ой, Игорь Саввович! Весь трест обыскала, вас нигде нет, а снова звонит Сергей Сергеевич. Ну, кто мог подумать, что вы в отделе этой самой новой техники!
В трубке пищало, завывало вьюжно, трещало, но голос Валентинова прозвучал четко:
– Здравствуйте! Слушайте и не перебивайте. Звоню с аэродрома, вылет задерживается.. На всякий случай прошу никаких решительных шагов до моего возвращения не предпринимать. Имеются оправдывающие вас сведения… Игорь Саввович, вы слышите меня? Прошу не перебивать! Как главный инженер треста, коллектив которого ответствен за ваши поступки, я вам приказываю ничего не делать. Вы поняли? Вы поняли меня, Игорь Саввович?..
Медленно положив трубку, Игорь Саввович задумчиво попрощался с Викторией Васильевной, вышел в коридор, остановился, чтобы привыкнуть к темноте и не споткнуться. «Валентинов на пределе, – подумал он. – Это опасно! После двух инфарктов!»
Дождь так и не пошел. Туча увеличилась втрое, потолстела, округлилась, но все никак не могла догнать и затмить жаркое солнце, хотя между ним и краем черной тучи оставалось крохотное пространство. Поддувал сильный ветер, гнал тучку к солнцу, а она, проклятая, стояла на месте. Ливанул бы дождь, загремел гром, молнии располосовали бы небо на мелкие кусочки – гори все алым огнем, крушись!.. Черная «Волга» устаревшей модели, но блестящая, стерильно чистая, полыхая бликами, выехала из тени забора, шофер дядя Вася подкатил к «хозяину», сонно улыбнулся:
– Садитесь, Игорь Саввович!
Шофер дядя Вася в сегодняшних жизненных планах занимал особое место, поэтому Игорь Саввович не сел, как обычно, рядом с ним, а молча устроился позади, что водителя не удивило, – бывали случаи, когда Игорь Саввович, находясь в особом настроении, устраивался за его спиной. («Поехали, Василий Васильевич, прямо, прямо и прямо! К черту на кулички!») Сегодня Игорь Саввович попросил:
– В Пионерский переулок, пожалуйста, Василий Васильевич.
Они покатили. Шофер дядя Вася сохранил такое выражение лица, какое положено водителям типа «ничего не видел, ничего не слышал, никуда не ездил». За день работы с Игорем Саввовичем шофер мог произнести только десяток слов, а все остальное время «крутил баранку» на предельной скорости да спал на остановках с ласковой и блаженной улыбкой на крепком лице. Не было случая, чтобы дядя Вася позволил себе заговорить первым, кроме обычных: «Садитесь, Игорь Саввович! Куда поедем, Игорь Саввович?»
– Знаете переулок? – с улыбкой спросил Игорь Саввович. – Бывали в Пионерском, дядя Вася?
– А кто его знает! – ответил водитель. – Может, бывал.
В зеркале заднего обзора Игорь Саввович увидел по-детски обиженное лицо шофера, так как дядя Вася знал не только каждый переулок в Ромске, но и каждый дом, и двадцать квартир из ста, как он сам подсчитал. По-настоящему обидеться на Игоря Саввовича дядя Вася, однако, не мог. Как-то так получилось, что за два с лишним года работы Василий Васильевич Субботин по-отцовски привязался к «хозяину», как называют по всей Руси великой шоферы своих начальственных пассажиров. Игорь Саввович тоже тепло и благодарно относился к пожилому шоферу, о котором рассказывали сказочные истории, например, о том, что таксист Василий Васильевич в иные сутки умудрялся в областном городе брать тридцать рублей «навару».
В городе открыто и с завистью говорили, что свой большой дом с мезонином, автомобиль и все другое «ночной таксист» дядя Вася построил на нечистые деньги. Дядя Вася не обижался, но говорил: «На двушки я построил дом, не на ворованное…» И деловито рассказывал, как он на пятиалтынных до денежной реформы, а потом – на двушках получал благодарственные рубли и гривенники. Он вынимал из кармана кучу двушек, подбрасывал их ловко на ладони и добродушно говорил: «Вот на них можно не только дом поставить, а линкор купить… Если разобраться, человек – существо доброе! Везу, скажем, пассажира с вокзала или аэродрома, гляжу: шарит но карманам или кошелек терзает, бедный. Это ему надо по телефону-автомату позвонить, узнать – дома ли, не ушли ли в театр или кино люди, к которым он едет… Ну, я ему сразу две двушки даю: „Звоните, товарищ пассажир!“ Он звонит, приходит веселый, едем дальше, приезжаем – надо рассчитываться! Ну, скажите, кто мне меньше полтины сверх счетчика бросит, если я его двушками выручил? То-то и оно! – Он выдерживал длинную паузу и заключал: – Если найдете пассажира, который скажет, что я взял чаевые без двушки, режьте меня хоть на сто частей!»
Привычка носить в кармане двушки сохранилась у дяди Васи до сих пор. Он всегда «звенел», когда садился или выходил из машины.
– Василий Васильевич, куда едем?
Не снижая скорости, дядя Вася ответил:
– Домой хочу на секунду заскочить, Игорь Саввович. Взять надо кой-чего по мелочи…
Василию Васильевичу недавно исполнилось шестьдесят четыре, никто ему более пятидесяти не давал, и, право, были основания. Крепкое розовощекое и загорелое лицо, шапка молодых волос, солдатская выправка, зубы с рекламы «Пользуйтесь пастой „Здоровье“. Всегда спокоен, уравновешен так, как может быть человек, достойно выполнивший главные земные дела. На окраине города стоял пятикомнатный дом с мезонином, рубленный из вечных лиственничных бревен, к дому прилегал большой сад, в кирпичном гараже стояла зеленая „Победа“, совсем не изъезженная.
В лиственничном доме, в пяти комнатах первого этажа и мезонина, жили трое взрослых детей, невестки и зятья, жена, мать и отец шофера Василия Васильевича Субботина. Инженеры, ученые, военные. Восьмидесятипятилетние старики – отец и мать шофера – тихо и благообразно доживали свой век в нижних комнатах, сам Василий Васильевич за обеденным столом вел себя диктаторски. «Домострой» он, наверное, не читал, но, попадись книга в руки, подписался бы под каждым абзацем. Домочадцы были дружными, работящими, веселыми, диктатуру дяди Васи принимали охотно. Ну, что еще оставалось сделать Василию Васильевичу Субботину на этой теплой и круглой земле?
– Я быстро, Игорь Саввович! Одна нога здесь, вторая – там.
Он вернулся через минуту, сел за руль и сразу набрал скорость сто километров в час.
– Приехали, Игорь Саввович!
Игорь Саввович первым выбрался на теплый асфальт, жестом попросив дядю Васю оставаться пока в машине, тихонечко пошел по переулку. Судя по табличке, он на самом деле назывался Пионерским, но это было единственное, что узнал Игорь Саввович на месте ночной драки. При ярком солнечном свете переулок был неузнаваем, в нем Игорь Саввович никогда не был и быть не мог – какое дело могло привести его в переулок, скучный до зубной боли? Этот знаменитый четырехэтажный дом, который превращал города в один большой четырехэтажный квартал, эти гаражи с разноцветными дверями, вклинившиеся в жилой массив, эти серые от пыли тополя с обрезанными руками и срубленными головами – боже, какая печаль и какая нудность. И даже вывеска «Прачечная» не вызывала ничего в памяти.
